они вместе лежали на широкой  кровати,
был всего лишь звуком, нарушавшим тишину, - звуком, пожалуй,  поприятнее
тех воплей, что раздавались в кабачке, но противнее  шелеста  листвы  за
окном и унылого уханья совы. Боб поплотнее закутался в одеяло. Тем самым
он безмолвно намекнул другу на то,  что  в  комнате  холодновато.  Полти
сегодня  смилостивился  настолько,  что  позволил  Бобу  открыть   окно.
Кисловатый запах мочи и пота постепенно улетучивался.
   Полти ударил по кровати кулаком:
   - Боб!
   - Ну, чего, чего?
   - Да Лени.
   - Что - Лени?
   Про Лени Боб  теперь  редко  вспоминал.  Все  они  уже  выросли.  Мир
детства, мир Пятерки остался где-то далеко позади.
   - Ну... ты же знаешь... я сильно болел, Боб.
   - Ну, знаю, - отозвался Боб. Полти действительно был  очень  болен  -
несколько сезонов назад. А потом просто валялся в кровати пьяный, а мать
Боба бегала к нему по первому зову и всячески ему угождала.
   - Боб? А теперь я, пожалуй, поправился.
   - Чего?
   Если так, то это было удивительно. Боб приподнялся и сел.
   Полти перекатился поближе к другу. Пружины матраса скрипнули.  Пухлая
ручища сжала худенькое плечо Боба.
   - А ты про Лени вообще-то думал хоть раз? Боб, как следует ты про нее
думал, а? - Боб не совсем понимал, к чему клонит Полти.  -  А  ведь  она
хорошенькая девочка, Лени-то, а?
   - Ну, наверно. Только ты сказал, что она шлюха.
   - И шлюха тоже, не без этого. Только я вижу, ты про нее  как  следует
все-таки не думал, Боб. Ну да  ладно.  Ты  не  переживай.  Чего  тебе-то
думать? Думать - это  мое  дело.  Только  она  сама  во  всем  виновата,
Лени-то. Сама виновата во всем.
   Жирный Полти чуть-чуть приподнялся и оглушительно рыгнул.
   Той ночью, после того как Полти, наконец, уснул, Боб еще долго лежал,
вновь напуганный происходящими переменами. Эти перемены он  в  последнее
время сам для себя стал называть "сдвигом смысла". Когда умер его  отец,
Боб познал жуткий,  внезапный  ужас.  То  было  совсем  иное  чувство  -
нынешнее было  каким-то  ползучим,  медленным,  но  от  этого  не  менее
пугающим. А чувствовал Боб вот что:  ему  казалось,  что  вещи,  которые
должны бы, по идее, прочно стоять на своих местах, начали двигаться, они
уходили у Боба из-под ног. И это Бобу очень не нравилось.
   "Когда, - задумался Боб, - Полти в последний раз  говорил  о  Лени  и
Веле, о том, как распалась Пятерка? Сегодня он заговорил об этом впервые
за долгое время".
   И явно не в последний раз.
   Полти винил Лени в том, что рухнуло их маленькое королевство. Это она
своей похотью соблазнила Вела и увела его от товарищей. Ну  а  будь  они
все вместе, разве Полти завел  бы  ту  дурацкую  болтовню  про  "Зеленую
подвязку"? Разве тогда Полти полез бы в собственный дом,  чтобы  украсть
серебро? Разве тогда досточтимый Воксвелл рассвирепел бы настолько,  что
превратился в жуткое, беспощадное чудовище? Если бы  не  это,  разве  он
стал бы отрезать ногу старому Эбенезеру?
   Во всем была виновата Лени. Только она.
   Выстроив такую цепочку событий в уме, Боб был вынужден признать,  что
все выглядит очень убедительно. В подобной связи  событий  была  правда,
хотя можно было посмотреть на вещи и иначе - например, приписать  гибель
королевства Полти всего лишь течению времени и  взрослению  ребят...  Но
Боб понимал, что такая версия Полти никак не устроит.
   Ему  непременно  нужен  был  кто-то,  кого  можно  было  обвинить   в
случившемся.
   Обвинить - и отомстить.

***

   Несколько дней  спустя,  вечером,  Боб,  снующий  между  столиками  с
кружками, до краев наполненными пивом, заметил в уголке зала Полти.  Боб
чуть кружки не выронил от удивления.
   - Эй!
   Пиво пролилось на чей-то воротник.
   - Простите, простите!
   Боб  брякнул  кружками   и   ретировался,   сопровождаемый   обычными
ругательствами. Его мать, нацепившая рыжий парик и  сильно  напудренная,
порхала по кабачку, с удовольствием выслушивая сальные  шуточки  жирного
торговца лошадьми из соседней деревни. Боб осторожно поддел мать локтем:
   - Мам, а Полти почему здесь? Мам?
   - Парень, еще  пива  тащи!  -  прорвался  чей-то  окрик  через  клубы
табачного дыма.
   - В чем дело, Арон? - возмутилась досточтимая  Трош.  -  Ты  что,  не
слышишь, тебя зовут? Давай поторапливайся!
   Боб от отчаяния прикусил костяшки пальцев. Сам он только что пришел -
задавал корм лошадям на ночь и чистил их. Сколько же времени Полти сидит
в углу? Да и Полти ли это? А с ним кто сидит? Долговязый Боб  прищурился
и попытался разглядеть сквозь густой дым, кто это сидит  за  столиком  в
углу. Знакомые ярко-рыжие кудри, жирная шея, запрокинутая голова -  все,
в общем-то, привычное, но вот только его друг уже несколько лун кряду не
спускался вниз по лестнице. И вот тут до Боба дошло: "Началось!"

***

   - Полти! Ты спустился!
   Это было сказано немного погодя. Боб взмахнул скатертью и  накрыл  ею
столик, за которым сидел Полти в новой вышитой жилетке, а рядом  с  ним,
как теперь имел возможность убедиться Боб, - Вел и Лени.
   - Спустился? - как бы непонимающе уточнил Полти, улыбаясь.
   - Он что, пьяный?
   Сын кузнеца точно был пьян. Боб посмотрел на него. Вела он  не  видел
очень  давно.  У  Вела  давно  пробивались  усики,  а   теперь   выросли
просто-таки роскошные взрослые усы. Вел и подрос, и возмужал, мышцы  так
и  дыбились  у  него  под  рубахой.  А  руки-то,  руки,  кулачищи  какие
здоровенные... Он схватил Боба за руку, тощую,  как  лапка  богомола,  и
вывернул.
   - Где там наше пиво, парень? Мы же велели - еще пива!
   - Ой, Вел, ты что! - хихикнула Лени. - Это же Боб, помнишь? Боб!
   Лени жутко потолстела. Груди у нее выросли до  невероятных  размеров.
Светлые волосы лежали круто завитыми локонами.  Лени  перегнулась  через
столик, доверительно глянула на Боба, прикрыв стакан со спиртным.
   - Мы с Велом собираемся пожениться, Боб. Разве не здорово? Полти, наш
старый дружок, узнал об этом первым.
   - Пожениться? - совершенно по-дурацки переспросил Боб. Больше он не в
силах был произнести ни слова. Ему  почему-то  не  давала  покоя  темная
ложбинка между грудями Лени  и  такая  сердечная,  поздравляющая  улыбка
Полти.
   Полти пьян, что ли, все-таки?
   Боб так и не понял. Только позднее, когда Полти отправился спать, Боб
заметил, что по лестнице его дружок ступает уверенно.
   - Честное слово, - брезгливо проговорил Полти,  войдя  в  комнату,  -
вонь тут просто ужасная. -  И  Полти  распахнул  окно,  как  только  Боб
прикрыл дверь. - Просто диву даюсь, как это ты не  замечал  такой  вони,
Боб. Ну да чего удивляться-то? Особым чистюлей ты ведь сроду не бывал.
   - Пожалуй, - пожал плечами Боб и зажег свечу. Полти повернулся к окну
спиной, и Боб впервые увидел во всей красе  тот  жилет,  то  вышила  для
Полти его мать. Нити всех цветов играли красками на темном фоне,  отчего
жилет становился похожим на сад в цвету. -  Потрясающе...  -  проговорил
восхищенный Боб.
   И даже не позавидовал другу. А ведь у Боба никогда не  было  вышитого
жилета. Штаны у него оборвались, пестрели наспех  пришитыми  заплатками,
из рубашки и камзола он вырос уже  много  лун  назад,  руки  торчали  из
рукавов чуть ли не по локоть. Ну да он к этому привык. Привык и к  тому,
что его мать по утрам только тем  и  занималась,  что  шила  одежки  для
Полти, в то время как ее собственный сын ходил оборвышем.  Это  казалось
Бобу в порядке вещей. В  Полти  было  что-то  особенное,  это  Боб  знал
всегда. Что-то важное. Не зря же его друг был таким  рослым  и  крупным,
широкоплечим. И теперь,  в  вышитом  жилете  Полти  выглядел  еще  более
представительно.
   На миг Боб обрадовался, а потом снова встревожился. Двумя пальцами  -
большим и указательным - Полти сжимал волосок, снятый с жилета. Вьющийся
соломенный желтый волосок. Но вовсе не волосок так встревожил Боба. Нет,
не волосок, а серебряный перстень, сверкнувший на пальце у Полти,  когда
тот поднял руку. Серебряный перстень с фиолетовым камнем.
   - Откуда у тебя этот перстень?
   - Твоя мать дала, дружище. Винда сказала, что берегла его  для  меня.
Чего она только для меня не сделает, а? - Полти снял жилет  и  аккуратно
повесил его на спинку стула. - Отличный вечерок нынче выдался.  А  денек
завтра и того хлеще будет! - ухмыльнулся он. - Да  ладно  тебе,  стручок
бобовый! Чего ты такой кислый?
   Боб опять задумался - не пьян ли Полти.
   Жирная физиономия Полти лучилась довольством и гордостью.

***

   А когда они задули свечу и улеглись  на  кровать,  Боб  решил  внести
ясность:
   - Но оно твое было!
   Полти, ворочаясь под одеялом, довольно зевнул и сказал только:
   - Гм? А?
   Тихо позванивали стекла в оконной раме. Зловонный запах исчезал.
   - Оно твое было - кольцо это. Ты его в руке сжимал.
   - А? Мне надо спать, дружище. Честно,  спать  надо.  Завтра  с  отцом
повидаться надо.
   - С твоим отцом? - у Боба сердце в пятки ушло. Полти  сладко  проспал
всю ночь, а его тощий, долговязый друг почти глаз не сомкнул.  "С  отцом
повидаться?  Как  же  это?"  Только  утром,  когда  его   друг,   весело
насвистывая,  вышел  из  "Ленивого  тигра",  Боб  догадался,  что  Полти
решил-таки навестить досточтимого Воксвелла.

***

   - Полти!
   Полти обернулся. Расшитый жилет  весело  играл  на  солнце  вышивкой.
Солнце ласково озаряло Полти. Боб бежал по лужайке вдогонку  за  другом,
неуклюже перебирая длинными ногами.
   - Тебе чего, дружище?
   - Ты возвращаешься, Полти?
   - Чего? Ну, конечно, я возвращаюсь.  А  ты  чудак,  дружище,  знаешь?
Настоящий чудак, - ухмыльнулся Полти и покачал головой.
   Ссутулившись, Боб поплелся обратно, но на краю  лужайки  обернулся  и
увидел, как Полти исчез за  углом  переулка  между  густыми  вязами,  за
которыми стоял дом досточтимого Воксвелла.
   И только тут в голову Бобу пришла прелюбопытнейшая мысль: "Он не  мой
отец", - сказал как-то раз Полти - но не могло ли быть  так,  что  Полти
просто забыл правду? Может быть, это был просто горячечный бред? А может
быть, он все-таки что-то такое знал про себя и это сорвалось с его  губ,
когда он был почти без сознания. Он слыхал такие рассказы -  ну,  точно,
наверное, с его Другом произошло нечто подобное. Полти - в этом  Боб  не
сомневался - не знал, что перстень с аметистом принадлежал ему. Если  он
забыл о нем, значит, он забыл и о письме. Письмо Полти так долго  сжимал
в руке, и Бобу потом пришлось долго, осторожно его разворачивать  -  это
было в ту ночь, когда его Друг явился  к  "Ленивому  тигру"  раздетый  и
избитый. А потом... потом Боба  сморило,  и  он  спал  так  крепко,  что
проснулся только  тогда,  когда  услышал  шаги  на  лестнице.  Дернулся,
попробовал было спрятать  свое  сокровище,  и  от  письма  в  результате
осталась  пыль,  труха.  Мать,  конечно,  первым  делом  уставилась   на
перстень.
   - Это... это его, - промямлил Боб.
   - Ясное дело, не твой перстень. Он  человек  благородных  кровей,  не
тебе чета.
   - Наверное, его отец его избил.
   - Его отец? Чушь какая.
   И правда, чушь! В мозгу у Боба завертелись фразы из письма.  "Поручаю
моего мальчика вашему попечению" - такая там была фраза.  Еще  там  было
написано:  "Этот  перстень  -   мой   подарок   ему".   А   еще   -   "К
совершеннолетию".
   Его отец?
   Чепуха!
   Боб только еще больше запутался, вот и все.
   И он развернулся и снова побежал по лужайке.
   - Полти! Полти! - взволнованно  и  испуганно  окликал  он  друга.  Он
должен был его догнать, непременно должен был. Неужели Полти думает, что
возвращается к своему отцу?
   И вдруг Боб окончательно заблудился в густых зарослях. И уже  не  мог
понять, в какой стороне дом лекаря. Он где-то не правильно  повернул,  а
где верный поворот, не мог сообразить. Думал он об одном: о том,  что  в
это самое время в одной из чистеньких комнаток  дома  лекаря  происходит
драка, что Полти опять бьют... Кровь стучала в висках у Боба,  солнечные
блики слепили его глаза. Он побежал обратно.
   Но куда, куда же бежать? Переулок раздваивался. В ту сторону?  Или  в
другую?
   - Привет, дружище!
   Это был Полти. Он весело ухмылялся.
   - Полти, не ходи туда. - Длинные пальцы Боба сжали руку друга.
   - Дружище, а теперь-то ты о чем толкуешь, не пойму? - Полти  стряхнул
с рукава руку Боба и, насвистывая, зашагал к деревне. Развилка  осталась
позади.
   - Ты туда не пойдешь?
   - Куда? Я побывал у  моего  отца.  Такой  добряк.  Он  мне  преподнес
маленький подарочек.
   Вид у Полти был самый что ни на есть довольный.
   - Подарочек? - ошеломленно проговорил Боб. - Какой подарочек?
   Полти был готов рассмеяться над другом.  Его  пухлые  пальцы  тут  же
скользнули в боковой карман великолепного жилета.  "Подарочек"  мелькнул
перед глазами у Боба и тут же снова исчез в кармане.
   Боб ничего не понял. Это  же...  Это  ничто!  Маленькая  бутылочка  с
темной вязкой жидкостью.
   - Чернила?!
   Тут уж Полти расхохотался:
   - Не-е-ет! Это лекарство, дружок. Такое лекарство,  от  которого  нам
всем будет куда как лучше!

ГЛАВА 34
ПРОРОЧЕСТВО

   - Госпожа...
   - Спасибо, Стефель,
   На Умбекке был самый лучший чепец,  в  руках  у  нее  была  корзинка.
Наверное, позволив старику кучеру подать себе  руку  и  помочь  сойти  с
повозки, Умбекка представила себя женщиной более благородной,  созданной
для другой жизни. О да... Камердинер-оборванец, он же кучер, мог бы быть
щегольским ливрейным лакеем, а потрепанная повозка - шикарной каретой.
   - Стефель, - крикнула Умбекка вслед тронувшейся с места повозке, - ты
не пойдешь в "Ленивого тигра", я надеюсь?
   - Н-но, пошла! - прикрикнул старик на старую кобылку.
   - Хмф, - фыркнула и улыбнулась Умбекка.
   Джем волновался. Он самостоятельно  спустился  с  повозки  и  теперь,
опираясь на костыль, с любопытством разглядывал тенистую аллею.  Сейчас,
в жаркий день, аллея была безлюдна. Дорожка  вилась  между  развесистыми
вязами и уводила от деревенской лужайки - туда, где,  по  словам  тетки,
располагалась проповедницкая. Туда они как раз сегодня и отправились.
   - Тетя, - спросил мальчик, как только они тронулись с места, - а  что
такое проповедницкая?
   Этот вопрос он задавал не впервые. Тетя улыбнулась:
   - Такой большой дом.
   - Большой - как замок?
   - Самый большой дом в деревне.
   - Но почему?
   Это была игра.
   - Потому что это очень важное место, - торжественно отвечала Умбекка,
но тут же поправила себя:
   - Потому что когда-то это было очень важное место.
   Сквозь тенистые кроны вязов пробивались солнечные лучи. Тропинка была
неровная, пыльная, вся в ямках и бороздах. Между разбросанными там и сям
острыми камнями пышно разрослись сорняки.
   - Тебе не тяжело идти, Джем?
   - Нет-нет! - горячо возразил юноша. А сам чуть не падал.
   Прогулки - это придумала Эла, и спутницей Джема на  прогулках  должна
была стать она. Собственно говоря, они и начали  гулять  вместе.  Долгим
сезоном Короса, закутанные в теплые шубы, Джем с матерью подолгу бродили
по коридорам главной башни. Они мечтали о том времени, когда стает  снег
и можно будет гулять по галереям и переходам внутреннего двора. Но когда
это  время  настало,  спутницей  Джема  стала  тетка  Умбекка.  Она   же
сопровождала Джема сегодня, торжественно вышагивая под палящим солнцем.
   - Джем! Мы с тобой непременно окрепнем! - сказала  Эла  и,  улыбаясь,
сжала руку сына.
   Но сама она все еще была очень слаба,
   - А когда мама поправится?  -  спросил  Джем,  осторожно  переставляя
костыли так, чтобы не угодить в глубокие борозды.
   Умбекка, как обычно, напустила на себя торжественно-скорбный вид.
   - О Джем, кто это может знать...
   - Никто не знает? Пауза.
   - Досточтимый Воксвелл...
   Джем развернулся к тетке, в порыве гнева выкрикнул:
   - Нет! Вы ему не верите!
   - О нет, Джем!  -  испуганно  отозвалась  Умбекка,  и  на  ее  жирной
физиономии отразился неподдельный страх. - Когда-то, когда-то...  но  не
будем говорить об этом несчастном человеке. Какой нынче  чудесный  день,
Джем, правда?
   - Чудесный, правда. Вот бы мама была с нами...
   Джем не стал продолжать.
   -  Бедняжка  Джем,  -  сказала  тетка  немного  погодя,  когда  юноша
остановился,  чтобы  отдышаться  и  передохнуть.  Пухлая  рука   Умбекки
погладила черные волосы Джема. - Твоя  мать  больна,  но  она  крепится,
держится изо всех сил, я знаю.
   - Знаю, - эхом отозвался Джем. - Знаю.
   Эла на самом деле крепилась и держалась изо всех сил. В ночь  безумия
досточтимого Воксвелла, когда, в конце концов, служанка отвела Элу в  ее
покои и уложила в постель, все думали, что Эла потеряет сознание  и  уже
не оправится от пережитого потрясения. Но  перед  тем  как  уснуть,  Эла
совершила дикий, совершенно неожиданный поступок.
   - Леди Эла, ваше лекарство!
   Бутылочка темного стекла пролетела по комнате, ударилась  о  камин  и
разлетелась на множество осколков.
   Той ночью Эла спала спокойно. Потом ночь за ночью она лежала без сна,
тяжело дыша и обливаясь холодным потом. Лежала и смотрела на камин,  где
догорали угли,  мерцали  и  переливались  призрачные  огни.  Как  бы  ей
хотелось снова погрузиться в забытье! Яркость,  свет  дня  казались  Эле
какими-то хрупкими, готовыми в любое мгновение  разбиться,  словно  лед.
"Сегодня теплее, как тебе кажется?" - говорила Умбекка,  но  Эла  только
ежилась, пожимала плечами и молчала. Измученная, усталая, она садилась у
огня, обнимала себя руками, играла прядями волос. Время от времени  руки
и ноги Элы непроизвольно дергались.
   Клик-клик, клик-клик, - звякали вязальные спицы ее тетки.
   - Поешь чего-нибудь, племянница. Пирожные необыкновенно вкусны.
   Но Эла не могла ничего есть.
   - Я пошлю за досточтимым Воксвеллом! - выпалила Умбекка  как-то  раз,
когда Эла упала на пол и не могла подняться.
   - Нет! - прошептала Эла.
   Досточтимый  Воксвелл?!!  Сквозь   обуглившийся   мрак   воспоминаний
измученная молодая женщина вновь и вновь видела влажные  лиловатые  губы
лекаря, раздвинувшиеся, когда он зубами вынул пробку из бутылочки. Хлоп!
- выскочила пробка. Даже  в  воспоминаниях  Элы  слышался  этот  глупый,
дурашливый звук. Хлоп-хлоп-хлоп! Слышался, пока не становился громче, не
начинал звучать зловеще, не разлетался  жутким  эхом.  То  было  эхо  ее
обреченности, и хотя порой бывало так, что  Эла  не  осознавала  ничего,
кроме того, что очень больна, теперь  она  ясно,  отчетливо  понимала  и
другое: "Они пытались убить меня!" Да, пытались. Быть может, не тело. Но
душу, разум - точно. Эла  сжимала  и  разжимала  кулаки.  Как  ей  снова
хотелось погрузиться в такое приятное,  сладкое  забытье!  О,  тогда  бы
коварный мир не тревожил ее. А там, в мире  забытья,  было  бы  тепло  и
сладко. Теплая, сладкая смерть там была бы. Эла вспомнила  о  снотворном
снадобье и увидела лицо досточтимого Воксвелла - мерзкое,  ухмыляющееся.
Он смеялся! Нет! Она ни за что не сдастся! Ни за что!
   "Я пошлю за досточтимым Воксвеллом!" - эхом раздавались  в  ушах  Элы
слова тетки. Она вцепилась ногтями в  ковер,  собрала  все  силы,  какие
только у нее были, и закричала: "Не-е-ет!"
   Что-то такое было в жутком крике Элы, что  остановило  даже  Умбекку.
Толстуха попятилась, сердце ее испуганно заколотилось. Она прижала  руку
к затянутой в черный креп груди, закрыла глаза и горько  вздохнула.  Она
понимала, что племяннице очень хотелось бы выпить снотворного  снадобья,
но понимала и другое - Эла была горда и ее гордость была сильнее.
   В последующие дни Эла страдала, но боролась, решившись раз и навсегда
вырваться из липких объятий снотворного зелья.
   Умбекка взяла колокольчик.
   - Нирри, помоги леди Эле встать.
   Нирри выполнила указание хозяйки.
   - Мэм?
   - В чем дело, девчонка?
   - Еще что-нибудь?
   Умбекка вздыхала:
   - Нет.
   Нет. Она не пошлет за досточтимым Воксвеллом. Об этом не могло быть и
речи. Угроза осталась угрозой, и не более того.

***