Вначале, в течение десяти ночей ты познаешь радости, которыми одарю тебя я. Для того чтобы монарху легко было пройти, вначале для него следует проторить дорогу. Днем твои новые сестры обучат тебя другим искусствам, а потом, только потом ты будешь очищен, ты станешь так же чист, как они, и подготовлен ко встрече с калифом.
     Визирь занял свое место.
     - Сестры, держите ее за руки и за ноги, да покрепче. О да, мы щедро напоили ее напитком любви и пробудили в ней желание, но вероятно, она будет противиться поначалу, пока не получит удовольствие. - Рука Хасема нежно пригладила волосы Раджала. - Ах, дитя, тебе будет больно, но что такое боль, если она открывает дорогу в страну новых, неизведанных радостей?
     Голова Раджала запрокинулась назад. В первые мгновения он сдерживался, но потом его охватило неизбежным огнем страсти. Сначала ему казалось, что его позвоночник того и гляди треснет. Он кричал, но ни одного звука не срывалось с его губ. Струны лиры все еще звенели, где-то - казалось, очень далеко - запела девушка. Беззвучные крики превратились в беззвучные рыдания. Осталась боль, только боль, и больше ничего. Муке не было конца, боль наплывала волнами, они накатывали все чаще и чаще и наконец залили Раджала горячей лавой. Его унижению не было предела.
     В это мгновение ему показалось, что для него все кончено. Разве после такого можно было жить? Однако страсть визиря не унялась. Взмокший от пота, улыбающийся, он склонился к самому уху Раджала и снова прошептал о том, что стыдиться нельзя.
     - Дитя, со временем ты научишься управлять собой, но как узнаешь о грозящих тебе опасностях, если твоим учителем не станет опыт? Это всего лишь самое обычное происшествие, не более того, это пропуск в покои наслаждений. В твоей новой жизни тебе предстоит познать восторги, недоступные для обычных мужчин - и для обычных женщин тоже. Ты ощущаешь боль, но разве она уже не отступает? Ах, она непременно отступит, ибо глубоко в недрах твоего тела спрятан драгоценный камень. В нем, в этом камне - тайна радости. Раскопай грязь, найди похороненный под ней драгоценный камень. Дитя, думай только об этом камне, только о нем.

***

     Впоследствии Раджал гадал, не были ли эти речи визиря заклинанием. Ароматы благовоний пьянили юношу, звенела лира, звучала песня, слышался ласковый, воркующий голос визиря, и через какое-то время пульсирующую боль сменили слова. Они зазвучали заклинанием в сознании Раджала. Перед его глазами возник сверкающий лиловый камень. Разве его нужно было искать? Верно! То, что он искал, находилось внутри него, внутри него! Рыдания сотрясли его тело, когда он представил себе, как роется в липкой грязи, а потом ему привиделся лиловый камень у него в руках. Камень поднимался, и Раджал поднимался вместе с ним - все выше и выше.
     А потом последовал ослепительный взрыв.
     Еще долго после того, как все было кончено, опоенный приворотным зельем юноша лежал, стеная и задыхаясь, на промокших простынях и думал только о камне, только о камне...

Глава 47

ЧЕТВЕРТОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

     Ката, придя в себя, пошевелилась. Сколько же она проспала? Ей казалось, что несколько дней подряд. Образы из странных снов теснились в ее сознании. Пышные сады... дом, похожий на дворец... глубокий продолговатый пруд... небо, цвет которого из полуденного быстро становился полуночным и снова сменялся полуденным. Ката подняла руку, прижала ко лбу, выглянула из-за ширмы. Сквозь прорези в ставнях лился бледный лунный свет, поблескивали шерстинки пушистых ковров, тени лежали в складках покровов на зеркалах. А больше ничего видно не было. Где же принцесса Бела Дона? Куда она подевалась?
     И тут Ката услышала голос, шепчущий в полумраке. Она не сразу разобрала слова, не сразу догадалась, что они складываются в странные, злокозненные строфы.

     Медная лампа горела возле постели отца,
     Улыбка тогда не сходила с его лица
     Или слезы восторга лились из глаз,
     Так бы бывало еще не раз,
     Слез и восторгов было б не счесть,
     Если бы я не замыслил страшную месть!

     Обиду мне больше терпеть невмочь!
     И я ему отомщу через дочь!
     Злые настанут для него времена -
     Он пожалеет о том, что она рождена!

     То был голос мужчины - сильный, но далекий. Казалось, ветер донес его сюда через пески безлюдных пустынь. А потом посреди комнаты возникло сияние и, подобно тому как голос слышался как бы из воронки мрака, явилось видение. Колыхнулись покровы на зеркалах, лунный свет стал ярче. Ката, испуганная и зачарованная, не отводила глаз от фигуры странного мужчины.

     Пламени язычок, разгорайся ярче зари!
     Тело и дух разделяются, видишь? Смотри!
     Лампа, это заклятие свято храни,
     Не выдавай его долгие ночи и дни!

     Пусть на дне твоем оно дотоле лежит,
     Покуда другое заклятье не прозвучит!

     Мужчина был очень стар, но передвигался, раскачивался с необыкновенной гибкостью и плавностью. Он ходил и ходил по кругу. Его длинная седая борода была разделена на три пряди. Он был одет в халат, расшитый золотыми звездами. В одной руке он держал блестящий предмет - может быть, золотой, а может быть, и медный. Сначала Ката не могла разглядеть, что это за предмет, но потом поняла, что это - лампа. Она не раз видела подобные во дворце калифа. Всего-навсего медная лампа.
     Но нет. Лампа была не простая.
     Старик продолжал свое злобное песнопение. Кату трясло, как в ознобе.

     Колокол бьет, к концу близится ночь...
     Больше, Эльмани, тебя не коснется дочь!
     Впредь тебе только страдания суждены,
     Дни для тебя станут, как ночи, черны!

     Джинн, раб лампы, скорее явись!
     Тело с духом отныне навек разлучись!

     При этих словах Ката чуть было не выскочила из-за ширмы - у нее было полное ощущение, что злобный старик сейчас погубит какое-то дитя.
     Но на самом деле в это мгновение она очнулась, разбуженная собственным криком. Сон, еще один сон? Но ведь все выглядело настолько реально! Ката приподняла руку и обнаружила, что по-прежнему скована кандалами. Наручники и цепь никуда не делись. Они-то по крайней мере были настоящими. И лунный свет. И ширма.
     Вот только теперь из-за ширмы донесся другой голос.
     Посередине комнаты, окруженный зеркалами, стоял на коленях, словно молящийся, калиф Оман Эльмани. Он едва заметно раскачивался из стороны в сторону, а перед ним, не касаясь ковра ступнями, парила таинственная девушка, которую Ката видела тогда, когда та общалась с видениями в зеркалах. Со страхом и волнением Ката стала слушать, как коротышка-калиф жалуется на свои беды и несчастья. Он рыдал, и порой слов было не разобрать, но часто с его губ срывалось: "свадьба" и "уабин". Ката без труда поняла, что должно произойти в скором времени. Принцесса, воплощенное сострадание, взирала на своего горько страдающего отца так, словно ей хотелось утешить его, заключить в объятия. А калиф беспомощно проклинал уабина, которого называл шейхом, и прорицателя Эвитама.
     - Дитя мое, как я надеялся на то, что еще есть возможность излечить тебя! Сколько боли мы пережили, сколько превозмогли страданий в надежде на то, что найдем какой-то способ вернуть тебе целостность! Я думал - если нам удастся разыскать прорицателя... о увы, увы, он мертв, а лампа потеряна!
     Калиф еще долго сокрушался в таком духе, но Ката довольно скоро перестала слушать его излияния. Мало-помалу смысл ее странного сновидения стал доходить до нее. Она начала понимать, что это, пожалуй, было вовсе не сновидение. Ей представлялось, как она выходит из-за ширмы и кричит калифу, что ему не нужно отчаиваться, что хотя прорицатель мертв, он не покинул этот мир окончательно. Но на самом деле Ката не могла пошевелиться, а только смотрела и смотрела... Калиф корчился в безутешных рыданиях на ковре. Ката не отводила глаз от светящегося силуэта принцессы Бела Доны.
     Поначалу красавица выглядела полупрозрачным белым призраком, похожим на покровы на зеркалах. Но потом Ката различила свечение внутри призрачной фигуры девушки. Свечение пульсировало подобно сердцу. Сначала оно было лиловым, потом стало зеленым, потом - алым... но ведь это же были цвета волшебных кристаллов! У Каты возникло такое ощущение, будто бы ее посетило дивное озарение, будто ей дарованы очень важные знания - но что они означали, этого она пока не понимала. Принцесса Бела Дона раскинула руки и закружилась, словно танцовщица. Ката встала на колени. Звякнула цепь. Кате стало страшно: исходившие от принцессы лучи выгнулись дугами, переплелись, уподобились разноцветному смерчу.
     Лиловый. Зеленый. Алый. Синий. Золотой.
     Порывом ветра - так, словно он был самым настоящим - с зеркало сорвало легкие покровы. Калиф лежал ничком на ковре и стонал. Ката поднялась, вышла из-за ширмы, с трудом держась на ногах, шагнула к сверкающей и вертящейся девушке. Почему-то Ката знала, что должна прикоснуться к ее руке. И еще она почему-то знала, что должно произойти что-то очень важное.
     - Принцесса! - выкрикнула Ката, но ее слова унес разноцветный смерч. Ката без сил опустилась на пол, вцепилась в край ковра. Ее длинные распущенные волосы метались из стороны в сторону.
     Но вдруг послышался другой крик. Голос звучал визгливо и дико. Затем завывание смерча заглушило его. Ката, ахнув, увидела перепуганное лицо в одном зеркале... в другом... в третьем... Во всех зеркалах - одно и то же, сильно увеличенное, искаженное страхом лицо. То была принцесса. На миг Кате показалось, что весь мир сосредоточился в ее лице, в ее непрекращающемся крике...
     А потом крик утих и с губ лика принцессы в зеркалах сорвались слова - но, что удивительно, то был вовсе не голос Бела Доны!
     Калиф, визжа от страха, пополз назад из круга зеркал.

     Долгие, долгие годы с тех пор миновали,
     Как мои чары Куатани крепкою цепью сковали.
     Да, я жестоко калифу сумел отомстить!
     Стоит ли, с жизнью расставшись, об этом грустить?

     О, даже если б желал я его пощадить,
     Я уж не в силах теченье судьбы изменить!

     Взгляд Каты бешено метался от зеркала к зеркалу. Она вновь попыталась подняться, наступила на цепь, споткнулась. Она проклинала кандалы, сковывающие ее, она дерзко кричала, ругая на чем свет стоит бушующий в покоях ураган. Вот тут-то перед ней предстало видение, явившееся ей во сне. Силуэт старика вращался в разноцветной воронке смерча.
     - Чудовище! Коварное, злобное чудовище! - визгливо выкрикнул калиф.

     Все же есть способ на время единство создать.
     Слушай меня, иноземка, не вздумай роптать:
     За руку призрак принцессы возьми поскорей
     И не пугайся ты вспышки безумных огней!

     Ката протянула руку. Ее пальцы прошли сквозь призрачные пальцы принцессы, но все же даже такого прикосновения оказалось достаточно. В следующее мгновение кандалы упали с запястий Каты. Чудеса начались! К добру ли это было? Или нет? Ката знала одно: она должна повиноваться. И вот она уже закружилась вместе с принцессой. Рядом с ней.
     Но нет - не рядом! Внутри принцессы. Внутри!
     - Мерцалочка! Мерцалочка! - всхлипывал перепуганный калиф, но в ответ послышалось только песнопение прорицателя, произносимое губами ликов в зеркалах. Только теперь в зеркалах поочередно мелькали то лицо принцессы, то лицо Каты. Бела Дона... Ката... Снова Бела Дона... Снова Ката...

     Видишь, калиф, как скромен мой дар, невелик?
     Что ж ты молчишь? Проглотил ли от счастья язык?
     Только запомни: не твое я жалею дитя, а свое!
     Свет всемогущий пребудет в руках у нее!

     Ну, а пока я одно составляю из двух:
     Слейтесь, велю, воедино, тело и дух!

     Все было конечно. Когда калиф решился поднять голову, он увидел только слепящее сияние и решил, что лишился зрения. Оман зарыдал, застонал, но через пару мгновений вспышка померкла и в покоях не осталось иного света, кроме лунного. Ковер и ширмы - все было на своих обычных местах. Только разбросанные по полу газовые покрывала напоминали о чудесах, творившихся здесь только что.
     Только эти покрывала да девушка, которая стояла перед калифом.
     Это была не Ката - Ката исчезла. Калиф неуверенно пролепетал:
     - Мерцалочка?
     Губы калифа тронула робкая улыбка. Затем он нахмурился. Могло ли это быть правдой? Неужели перед ним стояла его дочь - настоящая, во плоти?
     Ката - ибо она исчезла не окончательно - медленно повернулась, посмотрела на свое отражение в первом зеркале... во втором...
     - Мое лицо, - прошептала она. - Мое лицо!

     КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПОБЕГ ОТ ЧАРОДЕЯ

Глава 48

ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА (Окончание истории Симонида)

     Всадник в одеждах лиловых,
     Скорбно вершащий свой путь,
     Если ты грезишь о славе,
     Лучше о ней забудь!

     Царство твое - Катакомбы...

     Вождь в одеждах зеленых,
     В джунглях живущий вождь,
     Там, где листва густая,
     Там, где годами дождь...

     Деа, рассеянно глядевший в чашку с зеленым чаем, прервал негромкое пение. Теплый солнечный свет заливал все вокруг, согревал благоуханные цветы и листву. За густыми кустами слышалось щебетание Таргонов. Симонид молчал, но его тяжелое, хриплое дыхание встревожило юношу. Деа поднял голову и посмотрел на старика.
     - Симонид, - окликнул он своего учителя. - Что означает эта песня? Эта "Песнь о Султане" - каков ее смысл?
     - Деа, ты же знаешь, - отозвался старик, - что она прославляет величие твоего отца и величие его предков.
     - Да, но что все это означает? Я знаю, что лиловым и зеленым были султаны древности, и все же песня кажется мне загадочной. Я глуп?
     - Напротив, Деа, ты из тех, кто смотрит в глубину. На самом деле эта песнь повествует о пятерых богах-султанах, которые, согласно пророчеству, должны править нами до скончания Эпохи Искупления, в которую мы сейчас живем. Помимо этого, все это - символ некоего духовного состояния. Лиловые Катакомбы. Зеленые Джунгли. Красная Пыль. Синяя Волна. Все это - остановки на пути, на нашем пути к единению с богами. Разве не этой очередности мы следуем каждый день, производя пять Поклонений?
     - Следовательно, наша судьба - это Луна и Звезды? - Деа сосредоточенно прикусил губу, но тут же снова обратился к старику: - Достопочтенный Симонид, судя по тому, что ты поведал мне о моем отце, я диву даюсь, как он сумел достичь таких высот.
     Старик вздохнул. Конечно же, он понимал, что до этого непременно дойдет. Деа, несомненно, был благовоспитанным юношей и всеми силами старался избегать болезненных тем, прежде затронутых в беседах со старым учителем. Но Симонид ничего не мог с собой поделать. Медленно, постепенно он возвращался к тому единственному, что положено было узнать юноше.
     Симонид наклонился, взял юношу за руку. Да, он был еще очень слаб после недавнего припадка, но какое это имело значение? Какого наказания ему стоило опасаться? Дела в империи шли из рук вон плохо, до отчаяния плохо. Если верить слухам, уабины напали на Куатани, и теперь войско султана отправилось в поход, чтобы освободить город. Симонида очень тревожили брожения при дворе, которые он замечал уже давно и которые теперь стали намного более очевидными. Ничто не огорчало его сильнее, но, что бы ни случилось, он скоро должен был расстаться и с жизнью. И если уж он затеял эти изменнические речи, теперь оставалось только договорить до конца.
     - Не бойся, юный принц, я завершу свой рассказ.
     Худощавый юноша молча, затаив дыхание, кивнул, подсел ближе к креслу-качалке и вперил пытливый взор в выцветшие глаза старика.
     Да, это должно было случиться.
     На этот раз история должна была быть досказана до самого конца.

***

     - Дитя мое, я рассказывал тебе о той зависти, которая выжгла из сердца твоего отца всю ту любовь, что некогда он питал к Мале. Я поведал тебе и о том, как Мала был объявлен изменником и жестоко казнен, и о том, как твой отец добивался любви прекрасной Изабелы, некогда предназначенной в жены Мале. Я рассказал тебе о том, как эта прекрасная девушка, сестра твоей матери, вышла замуж за калифа Куатани, а затем о том, как внезапная смерть настигла твоего деда и как твой отец стал султаном. Но что значили для него, для этого молодого человека все радости власти, когда он утратил то единственное, чего желал всей душой? Я говорю, конечно же, о любви Изабелы.
     И тогда, оставшись в одиночестве, твой отец снова предался занятиям наукой. Я вновь стал сопровождать его в то время, которое он проводил в библиотеке и лаборатории, но теперь уже не в качестве учителя - ибо кто имеет право чему-либо учить султана? Теперь я стал его помощником. Поначалу твой отец предавался научным изысканиям только ради того, чтобы отвлечься от тоски, и наши труды носили неупорядоченный характер. Мы вновь наблюдали за движением созвездий по небесной тверди, мы вскрывали змей и дождевых червей, испытывали действие различных ядов на самых жалких из дворцовых рабов. Лишь через несколько лун наша работа приняла определенное направление. Как-то раз, когда мы прогуливались в саду, твой отец поведал мне нечто пугающее - нет, нечто страшное!
     С тех пор как он взошел на престол и стал султаном, долг монарха стал диктовать ему необходимость встреч с Пламенем во время церемоний, происходящих каждую луну в Святилище. Прежде твоему отцу много раз доводилось видеть, как его отец - твой дед - падает ниц перед Священным Пламенем. Теперь и для него настала очередь простираться перед этим символом власти и впитывать исходящую от него мудрость.
     "Но, Симонид, - произнес он печально и торжественно, - никакой мудрости нет".
     "Государь?" - непонимающе откликнулся я.
     "Симонид, повторяю: я не слышал никакого голоса, мне не явилось никаких видений, - прошептал мне в ответ султан. - Следует ли страшиться того, что я страдаю некоей неполноценностью? Быть может, я вообще не из султанского рода? Ах, мой старый наставник, бывают времена, когда я просто-таки сгораю от стыда, храня свою тайну!"
     От слов твоего отца у меня потемнело в глазах, закружилась голова. Я был верным сыном Унанга, я был звездой Школы Имамов, и хотя я посвятил свою жизнь изучению тайн природы, мне никогда не являлась мысль о том, что к Священному Пламени можно относиться иначе, как только с самой несокрушимой верой. И вот теперь вдруг та дверь, которую я для себя считал навсегда закрытой, вдруг открылась нараспашку.
     "Симонид, - сказал султан, - ты понимаешь, что мы должны сделать?"
     Я кивнул, хотя сердце мое от страха ушло в пятки. С того дня наши научные труды приняли совершенно особенный характер и стали поспешными. Конечно же, это было неизбежно: твой отец жаждал раскрыть тайну Пламени. Его изыскания не ведали границ. Из всех концов государства он призвал ученых мужей и женщин. Каждому из призванных было отведено почетное место во дворце, и со всеми ними султан подолгу беседовал. Некоторые его не понимали и полагали, что владыка говорит с ними туманно и загадочно. Другие же, напротив, понимали его слишком хорошо. Имамы забеспокоились - запахло еретичеством. Твой отец посмеивался над их страхами и отвергал их, но наедине с собой давал волю своему еретическому воображению.
     Он медленно приближался к постижению истины, но в конце концов она поразила его подобно удару грома. Сколько раз он видел, как твой дед корчится на полу перед столпом Пламени? Да ведь старик попросту обманывал его! То ли твой дед был всего-навсего рабом собственных мечтаний, то ли умело играл свою роль - это не имело никакого значения. Ведь твоему отцу никаких откровений при общении с Пламенем дано не было!
     Не было никакого священного экстаза! Не было никакого божества в Пламени! Древние сказания о кристалле были обманом, годным разве что только для незрелых детских умов!
     Радость этого открытия так захватила твоего отца, что он был готов кричать о нем всем и каждому - но так было только поначалу. В науке нет ценности выше истины, но получилось так, что сфера изысканий твоего отца перестала принадлежать науке. Она принадлежала религии. И политике. В Каль-Теро