покачать головой.
     - Ну, вот! Конечно, нет! Ты ни в чем не виновен, и я тоже. Да если на то пошло, и старик Лакани, поди, ни в чем не виновен! Все мы одинаковые, верно же? Просто у некоторых из нас дела похуже, вот и все.
     - Откуда ты знаешь?
     Но на этот вопрос Амеда ничего не ответила.
     Раджал опустил глаза, уставился на свои руки. За ночь его тюрбан размотался, сполз на лоб. Он и не подумал поправить его. Зачем? Дрожа, он думал о странном госте и той судьбе, которая вскоре ожидала его самого.
     - Ты не сказал мне, как тебя зовут, - печально проговорил Раджал.
     - Ну да, - усмехнулась Амеда. - И не скажу, пожалуй.
     - Не скажешь? - Раджал опустился на колени, не спуская глаз с собственных рук.
     Амеда, глядя на него сверху вниз, сказала:
     - Ты знаешь, что они хотят сделать со мной, - и этого хватит. Так, наверное, поймешь, что я должна сделать с тобой.
     Тут бы Раджалу поднять голову, но он не успел. Кулак с зажатым в нем камнем резко опустился на его макушку, и Раджал без чувств рухнул на кучу гнилой соломы.

***

     Амеда проворно размотала тюрбан Раджала, пока ткань не успела пропитаться кровью. Затем столь же проворно обменялась одеждой со своей жертвой. Обнаружив на груди у бесчувственного юноши кожаный мешочек, девочка с любопытством заглянула туда, увидела лиловый камень и, решив, что он, наверное, ценный, прихватила и мешочек с Кристаллом Короса. Затем она пропихнула неподвижное тело Раджала сквозь дыру в стене в соседнюю темницу, с трудом сдвинула с места тяжелый камень и водворила его на место.
     Тяжело дыша, Амеда улеглась на солому. Ее замысел был дерзок и мог не принести желаемого результата. Но это было единственное, что она могла сделать.
     Раджал стал Амедой. А Амеда стала Раджалом.

Глава 28

СТРАЖА! СТРАЖА!

     В какой стороне лежал Священный Город? Амеда, сидя в темнице, этого точно не знала, но, заслышав за стенами дворца; звон колоколов, сзывавший народ к Поклонению, простерлась ниц на грязной соломе и стало страстно бормотать молитвы, от которых так легко отказывалась еще совсем недавно. Сама Амеда не могла бы сказать, кому молится - то ли богу пламени, как другие, то ли духу своего покойного отца.
     Теперь ей казалось, что прорицатель зачастую рядом с ней, что он призрачно пребывает где-то совсем близко. Уже не раз, томясь в подземелье, Амеда решала, что слышит голос отца. Он словно шептал ей что-то, и слова доносились вроде бы из осклизлых стен темницы. Но что это были за слова - этого девочка не понимала. Порой, когда старик Лакани принимался что-то бессвязно бормотать, Амеда гадала: уж не устами ли бесноватого старика глаголет ее мудрый отец? "Как это странно, - думала девочка, - как странно, что отец, который при жизни всегда казался ей таким далеким, теперь, после смерти, стал таким близким, таким настоящим!"
     К Амеде уже приходили даже мысли о том, что скоро она воссоединится с отцом - и притом безо всякой помощи со стороны палача. За то время, что она успела провести в подземелье, девочка узнала о том, что многие узники умирают в темницах. Одни становились жертвами жестоких болезней, споры которых витали в промозглом и затхлом воздухе, других губили загноившиеся переломы рук, ног и черепа - с такой жестокостью их избивали пьяные стражники. В первую же ночь в подземелье Амеда в ужасе наблюдала за тем, как тюремщики, шатаясь и сквернословя, волокли по грязному коридору чей-то труп. Затем она услышала громкий всплеск - тюремщики швырнули труп в сточную канаву. Амеда еле сумела сдержать слезы. Не то чтобы ей было так жалко, что какой-то незнакомый ей человек умер. Ей было жаль, что сама она не может умереть вот так и провести палача и всех, кто придет развлечься и поглазеть на казнь на рыночную площадь!
     Эти мгновения были самыми страшными для Амеды. Потом она больше не поддавалась отчаянию. Пока ей везло, и казалось, что это происходит благодаря тому, что ею незримо руководит отец. Может быть, так оно и было. Ведь Амеда молилась о возможности побега - и вдруг такая возможность появилась!
     Только бы все получилось!
     Закончив молитвы, девочка тихо села на соломе и склонила голову. Всего за несколько дней она сильно изменилась. Теперь Амеда чуть ли не с удивлением представляла себя такой, какой была совсем недавно - девчонкой на побегушках в караван-сарае, которая мечтала напиться хмельного сока за компанию с Фаха Эджо. В день смерти отца Амеда стала - и эта мысль доставляла ей несказанное удовольствие - мужчиной. Но как же она сожалела о том последнем, что натворила, поведя себя, как повел бы только мальчишка-слюнтяй! Со стыдом она вспоминала о лампе и молилась о том, чтобы отец простил ее за этот глупый поступок.
     Из соседней темницы послышался приглушенный стон.
     Амеда скривилась. Ну что ж - эджландец хотя бы остался жив.
     Стон послышался вновь, и девочка постаралась о нем не думать. Думать ей нужно было только о своем деле, о своем испытании, а не об эджландце - если этот малый и вправду был эджландцем.
     И все же Амеда не могла перестать думать о нем. Не так уж они были непохожи - рост и цвет кожи у них были почти одинаковыми. Но примут ли стражники и в самом деле этого юношу за нее, отведут ли его на казнь на рыночную площадь? Конечно, Амеда не могла на это не надеяться, но несмотря на то, что к такому поступку ее побудило отчаяние, злой девочкой она никогда не была, и потому совесть мучала ее. Она твердила себе: эджландец - трус. Трус или дурак. Неужели не мог догадаться, что ему грозит опасность, неужели не сообразил, что надо защищаться? Амеда пробежалась пальцами по гладкому шелку одежд, которые сняла с эджландца. Ей стало противно. Кем же он был, этот красавчик? С содроганием Амеда вспомнила о слухах, об историях, которые порой рассказывали постояльцы караван-сарая. Неужто в большом городе Куатани и вправду процветали такие пороки? А может быть, и не стоило жалеть о том, что эджландец завтра будет казнен.
     Но тут к Амеде пришла вот какая мысль: "Между прочим, сейчас я и есть мальчишка-красавчик, предназначенный для плотских забав".
     А потом у нее не осталось времени на раздумья. Вдруг в замке заскрежетал ключ, и Амеда в страхе очнулась от забытья.
     Стражники оказались около нее в мгновение ока.
     - Ну, пошли, красавчик!
     - Нет! Не трогайте меня!
     - А, да он еще драться вздумал!
     - А ну, тихо, не брыкайся, маленький попрошайка!
     - Ой! Хватит!
     - Будь ты проклят!
     - Попался!
     - Хе-хе! Ну, что, может, надавать ему по заднице, чтобы больше не брыкался?
     - Да нет, его надо целехоньким доставить. По морде бить не велели. Губки его зачем-то сильно нужны - только вот зачем, в толк не возьму.
     - Не понимаешь, да? - Грубый хохот. - Ну а как насчет того, чтобы под дых ему наподдать?
     - Он иноземец - его надо с уважением обихаживать - так мне сказали. - Стражники туго обвили запястья Амеды цепью. - Ну, пошли, малый, тебе повезло. Там, куда ты отправишься, тебя ждет много всяких радостей - но поначалу будет маленько больно!
     Стражники, оглушительно хохоча, повели пленника по коридору. Почему Амеда так яростно вырывалась - она и сама не понимала. Ею словно владел какой-то инстинкт. На несколько мгновений она даже забыла о том, что ее замысел удался - ведь он удался! Она жадно вдохнула глоток свежего воздуха и заморгала, выйдя на яркий свет из подземелья. При мысли о том, что ждет ее впереди, Амедой овладевал страх, но она думала так: уж лучше что угодно, чем снова оказаться в темнице.

***

     Дворец с Благоуханными Ступенями, как многие богатые дома, был разделен на несколько отдельных зон, и прислуге, работавшей в одной зоне, категорически воспрещалось входить в другие. Рабы, трудившиеся на кухне, никогда не появились бы в покоях, где вершились государственные дела. Евнухи, присматривавшие за женщинами в гареме, жили в своем, отдельном мирке, совсем не похожем на тот, где обитали конюшие. Тюремщики относились совсем к иной касте, нежели те стражники, разодетые в золотые парчовые одежды, что служили в верхних покоях дворца.
     Подножие следующей лестницы служило границей, где тюремщики должны были передать узника своим напарникам из верхних покоев. Еще несколько мгновений назад дворцовые стражники ожидали тюремщиков здесь, но были вынуждены удалиться из-за потасовки у дворцовых ворот.
     К тому, что случилось затем, тюремщики оказались не готовы.

***

     ПЕРВЫЙ ТЮРЕМЩИК (сердито топнув ногой): - Да куда они подевались?
     ВТОРОЙ (ухмыльнувшись): - Хе-хе! Разве не знают, что калиф изнывает от страсти? Лакомый кусочек рано поутру, что скажешь, а?
     ПЕРВЫЙ: - Не калиф.
     ВТОРОЙ: - Чего - "не калиф"?
     ПЕРВЫЙ: - Не калифу он надобен, а пламенноволосому.
     ВТОРОЙ (шмыгнув носом): - Пламенноволосому... кому?
     ПЕРВЫЙ: Ну, говорили же нам, забыл, что ли? Пламенноволосому эджландцу.
     ВТОРОЙ: Он что же - сынок огненного бога?
     ПЕРВЫЙ: - Перестань богохульствовать!
     ВТОРОЙ (громче шмыгнув носом): - Кто бы говорил! Хе-хе, да ты на ногах едва стоишь - столько хмельного сока дерябнул! Грязный старый пьянчуга.
     ПЕРВЫЙ: - Кого ты тут грязным пьянчугой обозвал?
     ВТОРОЙ: - Да тебя! Кто ж ты есть, как не грязный старый пьянчуга? Шариф Фес сказал, что меня бы уже давно перевели в золотую стражу - да-да, в золотую стражу, если бы я с тобой не якшался.
     ПЕРВЫЙ: - Тьфу на тебя! Без меня тебе цена - дерьмо! И дерьмо бы ты убирал.
     ВТОРОЙ (утирая нос рукавом): - Ну и что? Я бы его один убирал, без тебя!
     АМЕДА стоит между двумя переругивающимися стражниками. Цепи на ее запястьях пристегнуты к рукам каждого из них. Взгляд девочки отчаянно мечется. Она в страхе смотрит вперед и сравнивает тот коридор, где они стоят - узкий проход, стены которого сложены из глыб песчаника, - с блеском мрамора и мозаики там, где начинается собственно дворец. Побег кажется Амеде невозможным. И тут происходит чудо, о котором она столь страстно молилась. Амеда вздрагивает. Вспыхивает лилово-черный свет. Сияние распространяется сквозь одежду девочки. В первое мгновение тюремщики этого не замечают.
     ВТОРОЙ ТЮРЕМЩИК (после паузы): - Не бывает у людей пламенных волос!
     ПЕРВЫЙ: - Говорят же тебе: он эджландец.
     ВТОРОЙ: - А у эджландцев, что же, бывает? Может, у их и синие волосы бывают, хе-хе?
     ПЕРВЫЙ (не слушая его): - Ох! Я бы сейчас еще маленько хмельного сока хлебнул.
     ВТОРОЙ (неожиданно испугавшись): - Терон меня забери!
     ПЕРВЫЙ: - Заткнись! Хватит богохульствовать, кому говорят!
     ВТОРОЙ: - Да ты глянь, глянь!..
     ПЕРВЫЙ: - Что за... А-а-а!
     Тюремщики горбятся, зажмуриваются от ослепительного сияния. Лишь мгновение длится волшебство, но этого мгновения достаточно. Звенья цепей, сковывающих Амеду, гнутся и ломаются. Она стремглав взлетает вверх по лестнице, едва успев уклониться от стражников в одеждах из золотой парчи, которые, вернувшись на свой пост, видят, как мечутся по коридору внизу полуослепшие тюремщики.

***

     - За ним, скорей!
     - Не уйдет!
     - Быстрее! Туда!
     - Туда!
     - Нет, туда!
     - Вернись, тупица!
     - Он пропал!
     - Пропал! Но не мог же он вот так взять и пропасть!
     - Вон он!
     Магические чары, видимо, сохранялись еще какое-то время, и сияние еще несколько долгих мгновений окутывало ее после того, как пали оковы. Потом она будет вспоминать эти мгновения как безумное бегство и погоню - коридор за коридором, покои за покоями преодолевала Амеда, спасаясь от преследователей. Золото, самоцветы, бархат и шелк мелькали, пролетая мимо в ушах девочки звенели крики, она слышала клацанье доспехов, тяжелый топот стражников, стражников, бесчисленных стражников, которые гнались и гнались за ней.
     Амеда повернула за угол.
     Посмотрела вперед. Лестница.
     Налево. Окна.
     Направо. Дверь.
     Туда.
     Амеда скользнула за дверь, проворно прикрыла ее за собой. В комнате никого не оказалось. Тяжело дыша, девочка подперла дверь плечом. Из замочной скважины торчал ключ. Только Амеда успела повернуть его, как из коридора донеслись звяканье металла и топот.
     - Проклятие! Проклятие!
     - Куда теперь?
     - К окнам!
     - Нет, вверх по лестнице!
     - Я займусь дверью!
     - Эта дверь заперта!
     - Заперта? Почему это?
     - Мы же на женской половине! - Дверная ручка затряслась. - Намертво закрыто, видишь? Ну, вперед, а то мы его точно потеряем!
     Сапоги протопали мимо двери, и их грохот вскоре утих вдали. Амеда без сил опустилась на колени. Она вдруг ощутила страшное изнеможение. Такой усталой она себя еще никогда в жизни не чувствовала. Она догадывалась, что спастись ей помогло волшебство, чудо. А теперь оно вроде бы исчезло.
     Но Амеда ошибалась.
     Чудеса только начинались.

Глава 29

ДЕВУШКА, СОТКАННАЯ ИЗ ТУМАНА

     - Ката... Ката...
     Голос был тихим, а вода - теплой. Кто-то поливал Кату теплой водой из золотого кувшина. Ката, блаженно прикрыв глаза, нежилась в ванне. Ей представлялись зеленые пещерки в листве и солнце, лучи которого пробиваются сквозь опущенные ветви. Неужели она снова дома? Она едва ощущала прикосновения чьих-то мягких пальцев. А потом чьи-то еще руки, более сильные, но нежные, стали гладить ее кожу, расчесывать волосы.
     Ката устремила вверх мечтательный взор.
     - Джем... Джем.
     Но в ответ послышалось хихиканье.
     Ката рывком села. Услышала шорохи, писк. Несколько мгновений она не могла понять, где находится, что происходит. Она часто заморгала, огляделась по сторонам. Из узенького оконца у нее над головой, с высоты, на ее лицо падал горячий солнечный луч. Всю ночь она пролежала на мягкой груде старого тряпья в кладовой у матери-Маданы. Ката смутно помнила руки, которые осторожно и бережно опустили ее на это "ложе", и скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа. Теперь дверь, ведущая в кладовую, была открыта нараспашку, а рядом с Катой стояли, глупо хихикая, две девушки. Можно было не ломать голову и не гадать, что случилось. Девушки не устояли перед искушением, выкрали ключ, пробрались в кладовую и вот теперь снова принялись докучать новенькой своими ласками.
     Ката бросила взгляд в сторону открытой двери. Улыбнулась девушкам, поманила их к себе.
     - Сатима? Сефита?
     Девушки, улыбаясь, попятились.
     - Миленькая Сефита. Миленькая, хорошенькая Сатима.
     Ката потянулась к девушкам, делая вид, что хочет обнять их. Девушки наклонились. Ката нежно обвила руками их шеи. Лица девушек озарились идиотскими блаженными улыбочками. Ката же испытывала блаженство совсем иного рода. Хорошенько стукнув подопечных матери-Маданы лбами друг о дружку, она довольно усмехнулась.
     Девушки без чувств повалились на груду тряпья.
     Ката порывисто вскочила и бросилась к двери, но сразу выходить не стала - прислушалась. Из соседней комнаты доносились звуки спокойного сонного дыхания - там мирно спали другие Сефиты и Сатимы. Затем Ката расслышала два голоса. Эти люди переговаривались куда более осмысленно, нежели девицы, которых Ката справедливо считала умственно отсталыми. Один из этих голосов Ката узнала сразу - он принадлежал матери-Мадане. Другой, мужской, тоже показался ей знакомым. Затем послышался грубый хохот. Потом - бульканье воды в кальяне.
     Ката осторожно переступила порог и бесшумно прикрыла за собой дверь. Крадучись пошла она вдоль стены. Вскоре от матери-Маданы и ее собеседника девушку отделял только поворот. Противная старуха принимала гостя в той самой комнате, где прошлым вечером трапезничала со своими подопечными. Кату со всех сторон окружали спящие девушки.
     Ката выглянула из-за угла.
     - Матушка, - сказал мужчина. - Просто сам себе не верю!
     - Но, Эли, ты же говорил, что Пламенноволосый согласен на что угодно. Что он готов взять даже оборванку с улицы.
     - Да, но он разборчив.
     - Оборванку с улицы он взять готов, а при этом разборчив?
     - Ночью он желал только мою сестрицу.
     - Ох уж эти сестрицы! Тьфу, да и только! Я тебе про моих сестриц рассказывала, Эли?
     - Я и не знал, что у тебя есть сестры.
     - У меня их две. Одна - рабыня. Она в Каль-Тероне, присматривает за султанскими детишками, поверишь ли? Милая моя Ламми! Ее я всегда любила.
     "Буль-буль", - заклокотал кальян.
     - А другую, что же, не жалуешь?
     - Сука она последняя, вот она кто! Держит караван-сарай на побережье Дорва. Ну, то есть еще несколько дней назад держала. Послушать ее - так это она во дворце живет, и притом не как рабыня!
     - На Побережье, говоришь?
     - Ну да. Поверишь ли, она ведь явилась сюда и умоляла, чтобы я ее приняла - теперь, когда ее несчастную хибару Всадники сровняли с землей! Тьфу! Как будто я не знаю, что это она - она, сука, она сама! - отвела Ламми к работорговцам! Я ей прямо в глаза смотрела и все ей сказала, что я про нее думаю! На что мне сдалась содержательница грязного притона для пьяниц - вот так я ей сказала. Так и сказала, не сомневайся! Ну, как она меня обозвала, этого я тебе говорить не стану... А я ей говорю: если тебе, дескать, нужна крыша над головой, так ступай в гавань, Эли там каморки сдает для оборванцев. Правильно я говорю, Эли, а? Так ей и надо, пусть поживет в нахлебницах у метиса... ты только не обижайся, Эли, не обижайся на меня.
     - Хозяйка, говоришь, грязного притона для пьяниц, вот как? - глубокомысленно протянул Эли.
     Последовала пауза. Он словно бы размышлял о чем-то, что-то прикидывал.
     - Эли! - взорвалась мать-Мадана. - Не хочешь же ты ее приспособить к какой-нибудь работенке? Эли, я тебе запрещаю!
     - Матушка, - с напускной невинностью проворковал Эли, - разве я посмел бы тебя огорчить? Нет, пусть уж она идет к Каске Далле - вот и посмотрим, что он ей предложит. Хи-хи-хи!
     "Буль-буль", - заклокотал кальян.
     - Вот-вот, пусть идет к Каске Далле, - довольно проговорила мать-Мадана чуть погодя. - Будь у меня хоть один корзон - я бы ей швырнула монету, чтобы еще сильнее унизить эту тварь... Но наши дела плохи, Эли. Твоя сестра пропала, а теперь еще эти девчонки ба-ба - куда их девать, спрашивается? Знаешь, казначей недоволен.
     - Недоволен?
     - Ну... Мне тут кое-что посоветовали. Говорят, лучше с Каска дело иметь.
     - Матушка! Неужто ты...
     - Эли, Эли, ну разве я могу тебя предать? Что такое Каска для мужчин из дворца? Дела бывают совсем плохи, а потом снова идут хорошо, так ведь? Пройдет еще одна луна, и мы укрепимся... Но вот как быть с этими девчонками ба-ба... Пожалуй, надо будет попробовать продать их на невольничьем рынке, как думаешь, а? Эти ба-ба - от них одни неприятности.
     - Это ты мне говоришь?
     "Буль-буль", - замурлыкал кальян.
     - Ну а насчет Беляночки как?
     - Что - насчет Беляночки, Эли?
     - На ней ведь можно было бы заработать пару-тройку зирхамов, а?
     - Я тебе уже сказала: ее еще надо обломать, обучить кое-чему.
     - От нее бед не оберешься! На кой ляд ее обучать, когда можно просто взять и продать?
     - Эли, она еще принесет нам немалые барыши!
     "Буль-буль".
     - Эли?
     - Матушка?
     - Твоя сестрица. Неужто она и вправду так уж сильно смахивает на Мерцающую Принцессу?
     - Похожа? Да она просто ее отражение!
     - Ох, Эли, если бы только мы могли вернуть ее!
     - Пф-ф-ф! Так и вижу, как у Каска Даллы пена изо рта клочьями валится... А Пламенноволосый бы деньжат отвалил...
     - Пламенноволосый? Это что! Сам император Залаги не поскупился бы!
     Наверное, они бы и дальше продолжали беседовать в том же духе, но тут послушался оглушительный треск.
     И крики.
     Ката тоже вскрикнула. Страшная, резкая боль пронзила ее виски. Эта боль была ей знакома. Шатаясь, девушка вышла из-за угла, зная, что предстанет перед ее взором. Горящая птица - точно такая же, как та, которую Ката видела с корабля, ворвалась в покои, влетев сквозь закрытые ставни.
     Воздух наполнился пламенем.

***

     Сначала донесся голос:
     - Ты пришла. Я знала, что ты придешь.
     Голос