ничего  не
могла сказать, она ничего не чувствовала. Она только тупо моргала, глядя
на то, как стражники тащат вырывающегося юношу из комнаты. Все  было  бы
кончено, но Умбекка, рыдая, вцепилась в плечо командора и возопила:
   - Оливиан, нет! Ты не можешь! Ты ошибаешься!
   Эй Фиваль оторвал, наконец, взгляд от  своих  ногтей,  выгнул  другую
бровь. Командор развернулся к своей невесте. Краска  снова  бросилась  в
лицо старику.
   Вот это да! Пахло жареным.
   - О-ши-ба-юсь? Сударыня, вы забываетесь! Вы  хоть  понимаете,  о  чем
говорите?
   - Пожалуйста, Оливиан! Джем не такой плохой мальчик...
   - Что? Вы слышали обо всем, что он натворил, и говорите,  что  он  не
такой уж плохой?
   - Я знаю, что он  не  такой  ужасный!  -  выкрикнула  Умбекка.  -  Да
посмотрите же на него! О да, я понимаю, он наг, он вызывает  возмущение.
Но разве он таков на самом  деле?  Оливиан,  ваш  сын  печется  об  этой
девушке. Но разве нельзя с  той  же  долей  сострадания  отнестись  и  к
несчастному мальчику! Разве мой бедный Джемэни - тоже не такой же пример
покушения на невинность?
   Эй Фиваль принялся за следующий ноготь.
   - Подумать только, что за жизнь он прожил! Разве не очевидно, что  он
родился на свет, не имея никаких надежд на будущее? Изуродованный,  дитя
инцеста! Мать  -  шлюха,  отец  -  изменник!  Я  старалась,  как  могла,
возместить ему лишения, на которые его обрекла судьба. Но  что  я  могла
поделать одна - я, одинокая, несчастная женщина! Вспомните,  что,  когда
он был малышом, в Ирионе даже храма не было, куда я могла бы водить его!
Можно ли было надеяться, что дорога приведет несчастного калеку  к  богу
Агонису? Ведь только исходящий от  него  свет  способен  озарить  пороки
этого мира! Его грехопадение было неизбежно.
   И что же мы видим теперь?  Теперь  он,  лишенный  всякой  гордости  и
стыда, отдался в лапы темного бога Короса. О Оливиан, я  не  отрицаю:  и
мое сердце жаждет отмщения! Когда мальчик в порыве злобы бросился к  вам
и хотел душить вас, я чуть не ударила его.  Я  проклинала  свою  женскую
слабость за то, что не смогла так поступить.  Но  Оливиан,  умоляю  вас,
если вы любите меня, пощадите моего бедного Джемэни!  Он  не  повинен  в
преступлениях, совершенных его родителями. Он не  зол,  не  порочен.  Он
болен. Он нуждается в лечении!
   Все это время досточтимый  Воксвелл  слушал  Умбекку  с  неподдельным
вниманием. Теперь он шагнул к столу, заискивающе улыбнулся и произнес:
   - Рад, досточтимая госпожа, что вы склоняетесь к моей точке зрения.
   - И какова же ваша точка зрения, досточтимый? -  командор  пристально
взглянул на лекаря, как бы спрашивая у того совета.
   Умбекка мертвенно побледнела.
   - Я скажу, милорд. Если вас интересует мое  мнение,  мнение  человека
ученого, то я скажу следующее: я давно полагал, что бастард нуждается не
в моральном, а в хирургическом исправлении. В этом случае мне  все  было
ясно с самого начала. Сожалею, что от меня многое  скрывали.  Знай  я  с
самого начала, что он не только бастард, но и порождение инцеста,  я  бы
только укрепился в своей уверенности.
   Тайна его появления  на  свет  объясняет  все  те  уродства,  которые
бастард сейчас скрывает от нас  за  счет  ваганского  колдовства.  Когда
бастард был помладше, я надеялся, что его тело можно спасти от  распада,
если удалить деформированные конечности. Произведи я операцию тогда,  мы
бы избежали многого, многих неприятностей, скажем так. Боюсь, что теперь
инфекция распространилась, но если и есть надежда спасти бастарда, я  бы
попросил, чтобы мне позволили прооперировать его немедленно.
   - Нет! Оливиан, прошу вас! -  вскрикнула  Умбекка,  но  на  этот  раз
командор ее не слышал.
   Он поднял руку:
   - Мне понравился ход ваших мыслей, досточтимый. "Бастард", как вы его
называете, всего лишь несчастное дитя, и если есть способ спасти его, мы
обязаны его спасти. - Обернувшись к Умбекке, командор проговорил:
   - Успокойтесь, дорогая. Вы должны понять,  что  досточтимый  Воксвелл
предложил наилучший выход. Он в той же мере слуга  науки,  как  и  слуга
бога Агониса, и  он  доказал,  как  можно  соединить  подход  научный  с
духовным. Ярость владела мной, когда я  посылал  мальчика  на  виселицу.
Теперь я понимаю, что наука предлагает нам выход более милосердный.
   Прекрасно, досточтимый. Можете забрать мальчишку.

ГЛАВА 69
СПУТНИК

   Мир превратился в путаницу мрака и дождя.
   Время на мгновение остановилось, Джем как бы  повис  в  пространстве.
Стражники  держали  его  столь  же  крепко,  как  он  совсем  недавно  -
лилово-черный кристалл. А потом вдруг все пришло в  движение  и  тут  же
оборвалось. Он запомнил только ослепительный свет, и стражники поволокли
его прочь из комнаты. Дальше была злая,  царапающая  зелень,  золотистые
отблески на стеклянном потолке, командор  -  синий  и  зловещий,  черная
фигура рыдающей тетки, выцветшее пятно - отец Каты, алое пятно - мертвое
тело матери, а в самой середине ослепительно белое пятно -  уничтоженная
Ката, падающая без чувств в объятия Полтисса Вильдропа.
   Собственный крик долетал до Джема, словно эхо, полное ужаса, тоски  и
любви. Стражники начали лупить его по щекам, чтобы он перестал  кричать,
потом заткнули ему рот кляпом, связали руки и ноги,  набросили  на  него
балахон, в котором он стал похож на шута.
   Его швырнули на сиденье кареты.
   - Быстрее! На этот  раз  медлить  нельзя!  Нужно  подготовить  его  к
операции! - вопли  досточтимого  Воксвелла  гулко  разносились  в  сыром
воздухе. Взгляд Джема отчаянно  метался  между  собиравшейся  за  окнами
грозой и зловещей фигурой лекаря, усевшегося  рядом  на  сиденье.  Юноше
хотелось кричать, но кричать он не мог. Ему хотелось ударить лекаря - он
не мог и этого. Плотный кляп забил ему рот, прижал к небу язык, руки ему
связали крепкими  веревками,  которые  больно  врезались  в  запястье  и
лодыжки.
   Полыхнула молния, озарила лицо Воксвелла, перекошенное дикой  злобой.
Глаза Воксвелла были полны почти любовной страсти. Он склонился к  Джему
и заглянул в полные ужаса глаза юноши:
   - О бастард, бастард! Скоро ты будешь излечен!
   Он вскочил со стула, под его ногами захрустело битое стекло.
   - Быстрее, быстрее!
   С губ Воксвелла стекали слюни, парик съехал набок,  обнажив  плешивую
голову. Взгляд его безумно метался.
   - Скорее! Скорее!
   Карета  сотрясалась  чуть  ли  не  в  ритме  любви.   Скоро   страсть
досточтимого Воксвелла получит удовлетворение.
   Джема везли на карете по аллее, которая вела к Цветущему Домику.
   И вот тогда...
   Все  произошло  мгновенно.  Все  это  время  собиралась  гроза,   она
нарастала вместе со страстью Воксвелла.  И  вот  гроза  достигла  своего
апогея. Раздался  оглушительный  раскат  грома,  ослепительно  сверкнула
молния. Лошадь испуганно заржала, в страхе  вскрикнул  возница.  Поперек
дороги упало огромное дерево.
   Джем застонал.
   Его швырнуло к окну кареты, а потом... он очутился под открытым небом
- карета разлетелась на куски.
   Все кончено.
   Но нет. Не совсем.
   Молния сверкнула во второй раз.
   Три образа запечатлелись в  памяти  Джема,  лежавшего  на  земле  под
проливным дождем на опушке Диколесья: сломанная, словно стебелек  травы,
шея возницы, обрывающие поводья и скачущие  прочь  лошади,  и  Воксвелл,
которому придавило ноги стволом упавшего дерева. Лекарь кричал и кричал,
пытаясь перекричать грозу.
   Вот тогда молния полыхнула в  третий  раз,  и  языки  пламени  объяли
развалившуюся карету.
   Досточтимый Воксвелл умолк навсегда.

***

   Крам храпел.
   Крам всегда храпел. Это мешало Морвену предаться размышлениям со всей
подобающей  сосредоточенностью.  Морвену,  лежавшему  на  нарах   внизу,
столько раз хотелось  приподняться  и  постучать  кулаком  по  скрипучим
доскам, а то даже - вскочить и накрыть  физиономию  Крама  подушкой.  Но
сегодня Морвен почти не обращал внимания на  поросячье  хрюканье  Крама.
Гром грохотал так оглушительно.
   В душе у Морвена тоже бушевала буря.
   Верхняя губа у него опухла - по ней угодил перстень старухи  ваганки.
Морвену было больно, но он пестовал свою боль. Его  переполняли  стыд  и
ужас при мысли о том, что он натворил. Он ударил несчастную каргу,  и  с
этого начался мятеж. Но вдруг ему пришла в голову такая мысль: "Я хотел,
чтобы она ударила меня в ответ. Я хотел этого!"
   Когда началась потасовка, Морвен совладал с  собой.  Он  почти  сразу
включился  в  борьбу.  Он  стрелял,  бегал,  подбегал  с  донесениями  к
растерявшемуся сержанту Банчу. Что-то внутри  у  Морвена  взяло  верх  -
наверное, инстинкт самосохранения.
   "Я не должен жертвовать собой, - думал Морвен. - Пока не должен".
   По прошествии времени сержант Банч даже решил, что рекрут  Морвен  не
такой уж сопляк. Надо просто немного пообтесать парня, вот и все.
   Он-то не знал, кто начал мятеж.
   В бараке было темно - хоть глаз выколи. Морвен ворочался  на  жестких
нарах. Удастся ли  ему  заснуть?  С  того  мгновения  -  о,  теперь  ему
казалось, что это было немыслимо давно - как он упал на колени в грязь и
начал молиться, Морвена не покидало ощущение, что в него  проникло  Зло.
Теперь оно без устали стучало у него в висках.  Ему  казалось,  что  Зло
разрастается, заполняет собой мир.  И  он  знал,  что  синемундирники  -
орудия этого Зла.
   Гроза, наконец, утихла, и храп Крама стал оглушительным, невыносимым.
Бедняга Крам! Морвену стало нестерпимо жаль товарища. А потом ему  стало
столь же отчаянно жаль всех  солдат,  которые  спали  тревожным  сном  в
бараке.
   А хозяева пустующих нар спят вечным сном на лужайке.
   Морвен сел и закрыл лицо руками.  Его  охватило  отчаяние.  Ему  было
стыдно за то, какую роль он сыграл в мятеже. Ему  было  стыдно  за  весь
мир. Но что он мог поделать? Что мог поделать вообще кто-нибудь?  Морвен
казался себе бесконечно  маленьким,  бесконечно  беспомощным,  ничтожной
мухой, попавшей в огромную паучью сеть.
   Паук подползал к нему все ближе и ближе.
   Как только за  окнами  барака,  наконец,  забрезжил  рассвет,  Морвен
вытащил из-под подушки "Дискурс о свободе" Витония и читал до побудки.

***

   Джем лежал, глядя в обезумевшее небо.
   Только когда утихла буря, юноша понял, что рядом с ним кто-то  стоит.
Он пришел не по аллее, а возник из-за деревьев. Сначала  Джем  воспринял
его присутствие  спокойно,  он  чувствовал  только,  что  этот  "кто-то"
излучает дружелюбие. Но вот восточная  луна  выглянула  из-за  смятенных
туч. Джем повернул голову и взглянул в таинственные,  знакомые  глаза  -
почему-то он догадался, что увидит именно эти глаза. Глаза  вспыхнули  и
снова потемнели.
   Лесной тигр.
   Зверь бережно опустил лапу на грудь Джема. Джем, не мигая, смотрел  в
эти загадочные глаза, в глубине которых плыли и  формировались  странные
образы. Сменялись цвета, из-за темноты казавшиеся  глубокими.  Их  смена
напоминала  смещение  стеклышек  в  калейдоскопе,  но,  наконец,  что-то
произошло, и колеблющиеся цвета преобразились в фигуру человека.  Фигура
покачивалась, дрожала, словно отражение на поверхности воды, но вот  она
застыла, и Джем увидел, что на человеке костюм арлекина.  Арлекин  начал
танец. Джем, зачарованный, следил за  этим  танцем,  и  вдруг  откуда-то
издалека донеслась песенка прошедших лет:

   Хороводом пойдем, как по краю кольца...
   У кольца нет начала, не видно конца.

   Когда Джем очнулся, он сначала услышал только  стук  капель,  которые
падали с листвы на его лицо. Рассвет  пробивался  сквозь  кроны  высоких
деревьев. Джем резко обернулся, ища  взглядом  разбитую  карету  лекаря.
Кареты не было. Он лежал в чаще Диколесья. Потом он заметил, что  больше
не связан и на нем - крестьянское платье какого-то  коричневато-зеленого
цвета.
   Джем приподнялся и сел.
   - Придется в этом походить, - произнес чей-то  голос.  -  По  крайней
мере, в начале твоего путешествия.
   Джем обернулся.
   Арлекин! Длинноногий, стройный, в разноцветном костюме и  серебристой
маске.
   - Тор! Это ты! - Джем вскочил,  отряхнул  листья  и  мелкие  сучки  с
куртки. - Но о каком путешествии ты говоришь?
   - Да ладно тебе, Джем. Неужели  забыл?  Должен  бы  догадаться.  Твоя
жизнь в этой деревне окончена. На самом деле все, что ты знал и умел  до
сегодняшнего дня, должно отойти в  прошлое.  Детству  конец,  Джем.  Оно
стало местом, куда тебе никогда не вернуться.
   Итак. Если синемундирники примутся разыскивать тебя, ты должен будешь
уйти на юг. Но вряд ли они бросятся на твои поиски сразу. Они решат, что
ты погиб вместе с лекарем и возницей,  что  ваши  останки  обуглились  и
перемешались. Во всяком случае, лучше бы тебе некоторое  время  идти  по
лесу, но вдоль белесой дороги. Примерно  через  день  ты  встретишься  с
ваганами. Они так же, как и ты, будут переодеты. С ними  ты  дойдешь  до
Агондона. В Агондоне  ваганов  до  сих  пор  терпят  -  ведь  они  умеют
развлекать!
   - Я должен стать ваганом? - спросил Джем.
   - Нет, Джем. Агондон - большой город. Он стоит в дельте  реки  Риэль.
Там ты разыщешь улицу под названием Давалон. Там  стоит  дом  -  ты  его
узнаешь по золоченым свиткам над окнами и  дверью.  В  этом  доме  живет
дворянин, известный под именем лорд Эмпстер. Ты должен явиться  к  нему,
Джем. Он тебя примет.
   - Но Тор! Как он меня узнает?
   - Он узнает тебя, Джем.
   Глаза Джема сверкали. Арлекин сказал ему, что его детству  конец,  но
вдруг, словно во сне, на него нахлынули воспоминания.
   - Тор? Ты говоришь о Сопротивлении?
   Сон сбывался?
   Они шли по Диколесью на рассвете.  Робкие  лучи  солнца  проникали  в
подлесок. Джем и арлекин шагали по  высокой  траве,  пробирались  сквозь
заросли папоротников. Арлекин шел впереди, Джем - за ним, шаг в шаг.
   Арлекин не ответил на вопрос Джема прямо.
   - Джем, в свое время ты поймешь то, что пока  сокрыто  от  тебя.  Для
начала тебе предстоит  странствие.  Дорога  тяжела,  и  кристалл  Короса
больше тебе не поможет. Когда ты  нашел  этот  кристалл,  он  был  полон
могущества, он окутал тебя непроницаемым ореолом. Теперь же тебе помогут
лишь те силы, которые исходят от  этого  мира.  Ты  сможешь  ходить,  но
летать уже не сумеешь. А кристалл  останется  обычным,  темным,  тусклым
камнем. Таким он  будет  до  самого  конца  твоего  испытания,  пока  не
воссоединится с другими кристаллами.
   - Испытание? - на мгновение Джему не захотелось об этом думать. Разве
такое возможно?
   - Джем, - сказал арлекин. - Теперь ты должен уже  понять,  что  ты  -
ребенок, отмеченный особой судьбой.
   Джем остановился, взял арлекина за руку. Как хрупка  была  эта  рука,
как тонка! Джем поднял глаза: вверху, на ветвях, щебетали птицы,  дорогу
перебежала белка.
   - Мама что-то говорила... Как раз перед тем, как...
   Джем запнулся, его душили слезы.
   Арлекин обернулся, печально улыбнулся юноше, но тут же  отвернулся  и
снова зашагал вперед.
   - Да, Джем, - сказал он. - Это правда. Но ты - не просто сын  Эджарда
Алого. И зло, довлеющее над миром, - это не только то зло, которое  сеют
приспешники Эджарда Синего. Ты родился в суровое время, Джем, но то, что
мы переживали до сих пор, это лишь предвестие. Эпоха  Искупления,  Джем,
идет к концу, и тот, кого зовут Сассорохом, уже готов вновь вырваться из
Царства Небытия. Придет время, Джем, когда  ты  поймешь  нечто  большее.
Пока же ты должен знать одно: ты - спаситель  Орокона.  И  все  то,  что
предсказано в Пылающих Стихах, со временем сбудется.
   Джем задумчиво смотрел под ноги.
   - Но Тор, а как же Ката? Неужели я должен ее покинуть?
   - Джем, ты ничем не поможешь ей. Сейчас сети Зла затянули  ее,  но  и
это пройдет. Дитя,  ты  должен  позволить  ей  самой  найти  собственную
судьбу.
   - Но я люблю ее! Я не могу!
   - Джем, тише, успокойся, прошу тебя!  -  арлекин  снова  обернулся  и
обнял юношу. - Я сказал, что сейчас ты должен покинуть ее, но я  обещаю:
пробьет час, и вы встретитесь вновь. Я  сказал,  что  она  должна  найти
собственную судьбу, и это именно так. Но знай: ваши  судьбы  неразлучны.
Пройдет немало времени. Джем, но в конце  концов  ты  убедишься,  что  я
прав.
   - Но Тор, откуда тебе все это известно? - воскликнул Джем. Ответа  не
последовало.
   Арлекин высвободился из объятий  юноши  и  торопливо  зашагал  дальше
сквозь  заросли.  Однако,  пройдя  несколько  шагов,  он   вдруг   резко
обернулся. Джем бросился к нему:
   - Я ничего не понимаю!
   Но арлекин только рассмеялся.
   Они быстро  добрались  до  знакомого  места  -  плетня  и  пролома  в
кладбищенской стене. Сначала Джем удивился - ведь арлекин  говорил,  что
он должен уйти из деревни, а сам привел его сюда.
   - Джем, здесь мы должны расстаться. Обними же  меня,  дитя  мое,  ибо
много сезонов минует, пока мы увидимся снова. Но знай: я  буду  с  тобой
всегда. Я буду в твоем сердце, и куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой.
   У Джема защипало глаза.
   - Но арлекин! Неужели ты не можешь пойти со мной сейчас?
   - Это невозможно, дитя  мое.  Джем,  иди,  тебе  нужно  поспешить.  -
Арлекин указал на пролом в стене. - Тебе предстоит еще раз пройти той же
дорогой, Джем. Только-только рассвело, и тебя в  этом  платье  никто  не
узнает.
   Джем изумленно смотрел в глаза, скрытые серебристой маской.
   - Арлекин, зачем мне идти этой дорогой?
   - Неужели забыл? Джем, есть один спутник, без которого ты не  сможешь
обойтись в пути. Этот спутник ожидает тебя на лужайке.
   - Арлекин?
   И тут Джема озарило! Ну и ловкач же этот арлекин! Так жестоко шутил с
ним! Радость переполняла Джема.
   - Ката! Возможно ли? О арлекин, как же так? На этот раз Джем не  стал
дожидаться ответа.
   Он бегом бросился к стене, прорвался через плетень,  пролез  в  дыру,
помчался, петляя  между  могил,  мимо  старого  скрюченного  тиса,  мимо
разрушенного храма - черного провала на месте  некогда  гордого  здания.
Джем с замиранием сердца слушал слова арлекина, но, узнавая  о  грядущих
испытаниях и странствиях, он не переставал тосковать по детству и втайне
страшился расставания  с  ним.  Теперь  все  страхи  улетучились,  тоска
разлетелась пеплом по ветру. Если рядом с ним  будет  Ката,  ему  нечего
бояться и не будет таких печалей, которых нельзя было  бы  пережить.  Он
пойдет куда угодно, он сделает все, что угодно, пребывая в  особом  мире
их любви.
   Юноша пробежал через ворота кладбища, шлепая по слякоти. Дороги после
ночной грозы немилосердно развезло. Вот и лужайка!  Джем  поскользнулся,
чуть не упал. Не такого зрелища он ожидал!
   Зрелище было ужасающе!
   Тут и там в грязи валялись трупы. Тела ваганов и  жителей  деревни  и
даже тела солдат в синих мундирах. Дрожа, Джем шел по обугленной  черной
земле. Перевернутая повозка, битое стекло, парусина  сорванной  палатки,
хлопающая на ветру. Дохлая  собака  с  головой,  размозженной  кирпичом.
Затоптанный в грязь белый носовой платок.
   Джем остановился, подобрал  платок.  Он  оказался  таким  тяжелым  от
налипшей грязи!
   - Почему? Почему? - шептал  Джем,  в  ужасе  озираясь.  На  горизонте
занималась вымученная заря. Белые  горы  едва  виднелись  за  печальными
серыми тучами. Мрачная  скала  Икзитера  чернела  громадой  замка.  Джем
опустил глаза и заново осмотрел лужайку. Теперь  взгляду  его  открылось
многое, чего он не заметил сразу.
   Арлекин сказал,  что  посередине  лужайки  Джема  будет  ожидать  его
спутник, но там Джем не увидел ничего, кроме виселицы,  где  на  веревке
покачивалось чье-то длинное худое тело. Значит,  ночью  кого-то  все  же
казнили - Вильдроп осуществил-таки деяние во имя  своей  непредсказуемой
справедливости.
   Джему стало страшно. Ужас сковал его сердце.  В  силуэте  повешенного
было что-то до боли знакомое.
   Скользя по грязи и спотыкаясь, Джем поплелся к эшафоту.
   Упал на колени.
   И тут Джем вспомнил, какое было лицо у его тетки,  когда  из  ниши  в
стене, покачиваясь, вышел Тор. Видно