е твой дружок станет первым исследователем этой страны. Но как только неприступная Джильда покорится мне, разве мне не стоит сподвигнуть моего ближайшего приятеля на более легкие завоевания?
     - О нет, я ни о чем таком...
     Как и мисс Джильда несколько мгновений назад, лейтенант густо покраснел.
     - Друг мой, я все понимаю! - воскликнул капитан, но лейтенант не догадался о том, что же именно так прекрасно понимает его приятель. - Но только теперь ты слишком строго судишь самого себя! Для таких завоеваний ты оснащен не хуже меня... хотя нет - пожалуй, все-таки немного хуже. И все же очень многие маленькие проказницы стонали бы от страсти, лежа под тобой. Ты только подумай о том, каких блестящих возможностей ты лишаешь себя!
     Об этих самых блестящих возможностях лейтенант как раз думал довольно часто. Но почему-то от этих мыслей было мало толку. Как-то раз, разомлев от количества выпитого эля, он признался другу в том, что уважает дам, слишком сильно уважает, и потому позволяет себе баловаться - он так и сказал: "баловаться" - только с девицами из простонародья. В ответ на эту тираду его дружок презрительно рассмеялся и обозвал его дурачком. Заявление лейтенанта было далеко от истины.
     То есть очень и очень далеко. И капитан об этом превосходно знал.
     - Темнеет, - сказал он теперь. - Самое время подзаправиться вечерним нектаром, что скажешь?
     Лейтенант просиял. Но как только молодые люди направились к воротам парка Элдрика, капитан снова вернулся к своей излюбленной теме, и голос его стал сладким, просто-таки медоточивым.
     - Дружище, для удовлетворения наших плотских желаний нет предела. Ведь всего за несколько грязных монет простой солдафон может оказаться в объятиях страстной шлюхи вместо того, чтобы драить сортир. Да-да, шлюх хватит на всех! А ты, дружище, уклоняешься от исполнения своих прямых мужских обязанностей!
     - Знаю, Полти, знаю! - уныло протянул лейтенант. Капитан предостерегающе сжал руку друга, прижал указательный палец к губам.
     - Боб, ну ты что, в самом деле? Сколько раз тебе повторять? Запомни наконец: я - Фоксбейн, капитан Фойс Фоксбейн. А ты - лейтенант Бейдж Берри.
     Бедняга Боб только еще сильнее ссутулился и помрачнел.

ГЛАВА 4

"СТРЕЛА"

     - Н-но!
     Стефель хлестнул лошадей бичом, и карета медленно тронулась по Большому Кругу. Каждый вечер во время курортного сезона в Варби, после того как угасал закат, высокосветская публика выезжала на катание по богатым улицам - мимо Королевской Ассамблеи и парка Элдрика, затем - через городские ворота, а оттуда - по поросшему деревьями берегу Риэля. Катание по Большому Кругу, заполнявшее промежуток между днем и вечером, приносило свои, совершенно особенные радости. В это время по воздуху от одной кареты к другой перелетали томные взгляды, наполненные многозначительностью и пониманием.
     Для Умбекки катание означало ежедневное "проветривание" Каты, и она в значительной мере предпочитала такое времяпрепровождение опасной пешей прогулке по улицам мимо скверов, служивших местами любовных свиданий. Девушка, которую еще не выводили в свет, могла безо всякой опасности для себя выезжать на вечернюю прогулку с тетушкой, если, как на том настаивала тетушка, окошки в дверцах кареты были затянуты плотным газом - таким же плотным, как шторы в комнате Каты. Умбекка не догадывалась (а могла бы и догадаться) о том, что карета, окошки которой были таким образом замаскированы, привлекала куда как больше интереса и разжигала любопытство некоторых субъектов. Тем большее любопытство вызывала карета изящная и вдобавок - с гербом имперского губернатора.
     Ката со скукой смотрела в занавешенное окошко. Катающихся на Большом Круге сегодня было немного. Дождь сменился моросью и туманом, но повсюду в Варби чувствовалось приближение смены сезона. С высоких подстриженных деревьев опадали листья, стало раньше темнеть, мальчишки-фонарщики зажигали фонари вдоль дуги эспланады Элдрика. Умбекка проговорила:
     - Ужасно торопливая девица, я всегда так думала. Просто ужасно.
     - А? Это ты о Джели? - рассеянно отозвалась Ката - так, словно успела забыть о своей кузине, однако тут же добавила: - Никто и не сомневался в том, что милашка Джели выскочит замуж за первого попавшегося. Госпожа Квик что говорила: Джели - импульсивная особа. И верно: она действительно всегда беззастенчиво флиртовала со всеми без исключения гостями-мужчинами.
     - Гостями-мужчинами? - всполошилась Умбекка. - Не могли же заведение госпожи Квик посещать мужчины?
     Ката рассмеялась:
     - Тетя, ну какая же вы глупенькая! У некоторых девушек были страстные поклонники, и их никак нельзя было удержать от штурма ворот!
     - Детка, ну что это за речи!
     Умбекка была шокирована. Она понимала, что Ката ее обманывает, и шокировало ее именно то, что ее юная подопечная говорит ей неправду, и притом - такую неправду. Это как-то не вязалось с добродетелью воспитанницы заведения госпожи Квик, а слово "добродетель" было самым главным в заведении, можно сказать - паролем.
     Пансион был местом, где девушкам из высшего общества прививали знания и умения, необходимые представительницам прекрасного пола, - хорошие манеры, умение вышивать, вести вежливые беседы, но более всего - расположенность к нравственной чистоте, которая, по всеобщему убеждению, являлась главным достоянием приличной девушки. Мисс Квик гордилась тем, что ее воспитанницы быстро выходили замуж - и Джелика Венс это, похоже, доказала. На протяжении жизни уже почти двух поколений все высокопоставленные дамы Эджландии в свое время были воспитанницами пансиона госпожи Квик. Каждый год, когда в свет выводили новую партию девиц, о них можно было смело сказать, что они не так давно переступили порог заведения Квик.
     Определить это можно было сразу.
     Тот год, когда Ката поступила в пансион госпожи Квик, для ее тетки был годом тайного отчаяния. Умбекка никогда не была воспитанницей пансиона, но отлично знала об этом учебном заведении. В детстве она часто прогуливалась мимо большого чопорного дома, стоявшего по другую сторону от Оллонских пустошей, и с тоской глядела на высокие беленые стены. Какой завистью наполнялось ее сердце, когда она думала о том, что Ката получает то, чего она, Умбекка, была лишена!
     Но все было к лучшему. Все было ради общего блага.
     Когда капеллан Фиваль впервые заговорил о своем замысле, Умбекка была просто-напросто ошарашена. Затем мало-помалу она начала понимать, в чем смысл плана капеллана. Что толку держать девчонку в Ирионе? Губернатор вроде бы был не против того, чтобы женить на ней своего сынка, но в конце концов, мнение несчастного старика нельзя было принимать в расчет - он выжил из ума. Нет-нет, говорил капеллан, для маленькой мисс Катаэйн найдется применение получше. Ведь они надеялись на то, что бедному муженьку Умбекки пожалуют титул лорда? Увы, их надеждам не суждено было сбыться, они были разбиты вдребезги. Но разве теперь перед ними не открывался новый путь в борьбе за то, чтобы расстаться с прозябанием в провинции? Ведь мисс Ката была необычной девушкой - скажем так, экзотичной, верно? Многие благородные господа многое бы отдали за то, чтобы обладать такой девушкой. Если бы девушку удалось выдать замуж, и притом - удачно, какие блага из этого можно было бы извлечь?!
     Безусловно, обо всем этом капеллан говорил не прямо, а намеками. И, пожалуй, теперь Умбекка почти верила в то, что замысел Фиваля целиком альтруистичен, что все задумано из исключительно человеколюбивых побуждений, ради блага драгоценной малютки Каты.
     И все же в душе Умбекки ворочались темные страсти. И прежде всего мучили ее зависть и амбиции.
     Ну а потом - сомнения. Сомнения и обида.
     Дочь Сайласа Вольверона - в заведении госпожи Квик?
     В небесах зловеще прогрохотал гром.
     - О боги, какой кошмар! - вскричала толстуха, радуясь тому, что можно отвлечься от зыбкой темы разговора. - На Петлю Воспера нам сегодня не выбраться, милочка!
     - Тетя, но это несправедливо! Уже несколько дней подряд вы не возите меня на Петлю!
     - Будет тебе, детка! Разве я виновата в том, какая погода? Надвигается гроза, в этом можно не сомневаться! - Умбекка забарабанила изнутри по крыше кареты. - Стефель! У ворот поверни обратно, слышишь?
     Ката надулась. Петлей Воспера называлась часть Большого Крута, лежавшая за городскими воротами, - ответвление от мощеной дороги, спуск к реке. В погожие деньки было так приятно смотреть на поросшее тростником мелководье и пышные заливные луга, обрамленные плакучими ивами. В разгар сезона Терона здесь царило многообразие полевых цветов, и даже в плотно укупоренную карету проникал их аромат и заглушал противные запахи полированного дерева и кожи.
     А сегодня - разве не прекрасна была бы река сегодня, под грозовым небом! Ката представила себе порывы ветра, живо вообразила, как их у реки внезапно настигает гроза. Тогда она выскочила бы из кареты и стала бы танцевать под дождем.
     О, как бы она танцевала!
     Порой Катой овладевали самые странные желания. Она понимала, что если бы об этих желаниях узнала ее тетка, она была бы потрясена, да и все девушки из пансиона госпожи Квик. И сама госпожа Квик тоже. И все приличные, благовоспитанные дамы. И благородные господа. Особенно те из них, что пожелали бы на ней жениться...
     Что с ней было не так?
     Но ей так безудержно хотелось хоть каких-то волнений!
     - Тетя... - проговорила Ката, но не договорила и принялась напевать мелодию - варбийский вальс.
     Умбекка вздохнула. Она-то знала, что грядет. Бал в честь смены сезона! Но толстуха ни за что не позволит девушке своевольничать. Ни за что на свете. Умбекка твердо решила не сдаваться, не допускать проявлений слабохарактерности. Ее подопечной будет позволено посмотреть ваганское представление и фейерверк, но, как подобает девушке ее возраста, она отправится домой, как только пробьет четырнадцать.
     Не будет ей ни платья к балу, ни квадраданса, ни лексионских деликатесов, ни голлухской пляски.
     И ни одного тура варбийского вальса!
     И вообще: ради чего они приехали сюда, в мир высшего общества? Ради удовольствий? Мужчины могли флиртовать с глупыми девчонками, но что в итоге? Что происходило, когда их юная красота увядала? В лучшем случае им суждено было выскочить замуж за сына торговца! От одной этой мысли Умбекку трясло. Они должны были следовать правилам, до последней буквы! Только девушка, наделенная непререкаемой добродетелью, могла рассчитывать на то, чтобы стать женой графа, маркиза, герцога... принца!
     - Пелли останется, - робко намекнула Ката.
     - Что-что, милочка?
     - Пелли останется - ну, на бал.
     Это был самый убийственный аргумент Каты. В этом сезоне мисс Пелли Пеллигрю, сама о том не помышляя, превратилась для Каты в образец для подражания. "Какая славная девочка", - бывало, бормотала Умбекка, оставляя Кату в обществе Пелли. Ката с этим не соглашалась, но, в конце концов, стала даже радоваться компании Пелли, которая, как и Ката, пребывала на положении Непосвященной. Вдобавок опекунша у Пелли была похуже, чем у Каты, - то есть намного хуже! Кроме того, Пелли была начисто лишена очарования. Она была некрасивая, скучная и глупая и, по мнению Каты, во всем уступала ей самой.
     В пансионе Пелли была одной из тех девочек, которых Джели окрестила "барышнями с приданым". Судьба малышки Пелли - обладательницы тусклых волос и кожи с жирным блеском, зависела исключительно от ее немалого приданого. Так говорила Джели, и Ката, смеясь, с ней соглашалась. Вскоре весь пансион хихикал над пущенными Джели и Катой по кругу шуточками насчет приданого Пелли - о том, как это приданое красиво, добродетельно и женственно. "Долго ли, - заливались хохотом девочки, прижимая к губам ладони, - приданое Пелли останется неприкосновенным?" О, это была замечательная игра, а однажды она стала особенно замечательной - в тот вечер, когда девочки принялись водить вокруг Пелли хоровод в дортуаре и распевать: "Барышня с приданым! Барышня с приданым!" Тогда они довели Пелли до слез.
     - Мисс Пеллигрю? - недоверчиво спросила Умбекка. - Останется на бал? О нет, детка, ты наверняка ошибаешься. Дуэнья мисс Пеллигрю со мной солидарна. Она бы ни за что не позволила...
     Она не договорила. Снова послышался грохот - но только на этот раз это был не раскат грома, а грохот копыт и стук колес. Люди из высшего общества никогда не ездили с такой скоростью!
     Глаза Умбекки помрачнели. Глаза Каты полыхнули огнем.
     "Стрела"!
     Она хорошо помнила этот звук. По вечерам в пансионе Ката и Джели порой торчали у окна, глядя на белесую дорогу, что пролегала через болота. Себя они любопытными девицами не считали - наоборот, они всем и каждому твердили о том, что их ничем невозможно удивить, и все же появление любого красивого экипажа становилось для них событием. Карета с королевским гербом пробуждала в их воображении видения дворцов и прекрасных принцев, коляска или ландо какого-нибудь важного господина заставляла представить балы или банкеты, волнующую подготовку к свадьбе. Даже громоздкая почтовая карета могла помочь девочкам мечтать о мире за стенами пансиона. Но самой волнующей, конечно же, была "стрела" - легкий открытый экипаж, изготовленный, как говорили, по типу гоночных колесниц страны Унан-Лиа. На таких разъезжали только молодые и отъявленные смельчаки.
     Ката отдернула шторку.
     - Деточка!
     Умбекку возмутило поведение Каты, однако девушка столь резко отпрянула от окошка, что толстуха поняла, что нечто шокировало ее подопечную. Ката изумленно разжала губы и побледнела.
     - Что такое, детка?
     - Тетя, там Пелли!
     - Мисс Пелли Пеллигрю? О чем она говорит?
     - Эгей! - прозвучал звонкий мужской голос. Всхрапнули лошади, и "стрела" промчалась мимо. Умбекка была потрясена. Экипажем правил господин Бергроув, молодой человек, аморальнее которого еще поискать, а на сиденье рядом с ним, у всех на виду, полыхая румянцем и хохоча, сидела... мисс Пелли Пеллигрю!
     - Милейшая мисс Вильдроп, приветствую вас! Бергроув приподнял шляпу, и с нее на чепец Умбекки упали дождевые капли.
     Умбекка вскрикнула. Из всех мужчин, наехавших в этом сезоне в Варби, более всех она опасалась господина Жака Бергроува. Его уж никак нельзя было назвать благовоспитанным джентльменом. Все в нем говорило исключительно о страсти к совокуплению - от парчового шарфа, которым он повязывал шею, до слишком высоких каблуков начищенных до зеркального блеска туфель. Всей прислуге в доме было строго-настрого наказано отвечать господину Бергроуву, буде тот заявится, что мисс Вильдроп нет дома. "Пусть этот бесстыдник расточает свои комплименты где угодно", - так думала Умбекка, однако она и подумать не могла о том, что внимание Бергроува привлечет маленькая мисс Пеллигрю.
     Она постоянно приводила эту девушку в пример Кате, потому что искренне верила, что этой девушке ничто не грозит. Ведь хороший пример - это так важно!
     Брови Умбекки от возмущения затянулись на переносице в тугой узел.
     Лошади Жака Бергроува били копытами и выпускали из ноздрей пар.
     - Катти, это так весело! - кричала мисс Пеллигрю. Подумать только: она кричала на улице! - Жак катает меня по Большому Кругу! Мы едем так быстро, что быстрее не бывает! Хотим успеть вернуться до того, как опять пойдет дождь!
     Пелли расхохоталась и раскрыла зонтик.
     Ката чуть сознания не лишилась от злости и зависти.
     - Катаэйн, закрой окно! - вскричала Умбекка и бросила возмущенный взгляд на Пелли. - Мисс Пеллигрю! Что вы себе такое позволяете? Где ваша дуэнья?
     - Присоединяйтесь к нам, мисс Вильдроп! - крикнул господин Бергроув и указал на свободное место рядом с собой.
     - Катаэйн, сиди на месте! - Умбекка в отчаянии забарабанила по потолку кареты. - Стефель! Погоняй!
     Карета дернулась, Ката покачнулась и упала на сиденье. Жак и Пелли дружно рассмеялись. Бергроув щелкнул хлыстом, и быстрая коляска умчалась прочь, сразу же обогнав тихоходную карету.
     Щеки Каты горели. Жаркие слезы застилали глаза.
     - Бедняжка Катти! - донеслось издалека. - Она у нас такая при-мер-ная!

ГЛАВА 5

ПЯТЬ ПИСЕМ

     Милейшая, любезнейшая госпожа!
     Ваше последнее послание лежит передо мной на письменном столе, в то время как я пишу к вам. Лежало ли на этом столе хоть что-либо более драгоценное с тех пор, как там лежало ваше предыдущее послание? Быть может, этот стол еще мог бы припомнить те волнующие мгновения, когда вы осчастливили его касаниями ваших рук в те дни (о, какими они теперь кажутся далекими!), когда жестокое расстояние еще не разлучило нас. Однако неужели смею я позволить себе хоть малейшую вольность в обращении к даме, которая, словно эфемерный дух, парит надо всем житейским и суетным? О, пусть всякая небрежность в высказываниях вострепещет в божественной вибрации, кою производят пять букв: "Б-Е-К-К-А"!
     Ваше послание увлекло меня в страстное путешествие. Разве смогла бы даже большая карусель Оллонских увеселительных садов (ах, если бы мы смогли быть вместе в столице!) так вскружить мне голову? Разве не слышал я вашего смеха, разве не видел тех слез, что были вами пролиты до того, как вы обмакнули перо в чернила и начали письмо? С каким умом, с какой тонкостью вы описываете варбийское общество! Да разве сравнится с вашим пером хотя бы и перо самого Коппергейта? Разве сумел бы он столь же изысканно описать обстановку парадного зала Ассамблеи? Кроме того (теперь пусть зазвучат торжественные аккорды), с какой справедливостью вы обличаете пороки и грехи, которые разъедают общество до самой его сердцевины! Как ярко полыхает ваш праведный огонь! Никогда прежде я не слыхал, чтобы кто-то более яростно и вполне заслуженно обрушивал упреки на институт дуэний. Любезная госпожа, принадлежи вы к сильному полу, ваши тирады зазвучали бы над страной подобно набатному колоколу, призывая королевство вернуться обратно, к тем путям, по коим всем следовало бы идти, потупив очи долу, вослед за благословенным нашим господом Агонисом! О, вы могли бы стать духовной просветительницей всей Эджландии. И разве кому-нибудь пришла в голову глупость предпочесть ваши речения тому, о чем пишется в "Гребце" господина Тонсона или в "Раздумьях" господина Эддингтона? Более того: не укрепился ли бы на посту своем наш архимаксимат, если бы опорой ему стала БЕККА в мужском обличье?
     Будь благословен, о будь премного благословен господь Агонис! Благодарю его за то, что прекрасный тайный учитель души моей на самом деле принадлежит к слабому полу, ибо кому еще из наиболее вдохновенных творений на свете - я говорю, естественно, о добродетельных женщинах - было бы дано наполнить мое сердце этими слезами сострадания, которые текли из глаз моих, когда я читал о вашей тревоге за юную особу, находящуюся на вашем попечении, и которая, как вы говорите, для вас больше, чем дочь. Но, любезная госпожа, вам не стоит так переживать, ибо на все, что находится в вашем окружении, падают лучи вашей добродетели. О да, происхождение этой девушки достойно всяческого сострадания, однако разве теперь она не отмыта, не очищена? Разве теперь ее рост - рост кривого стебля - не исправлен надежной опорой? Вы повержены в трепет, вас пугает то, что на ее невинность некогда столь грубо посягнул порочный мальчишка Джемэни. Но вспомните - лишь только вспомните о том, что ныне эта бедная девушка пребывает в непосредственной близости от такого могущественного источника всевозможных добродетелей - милосердия, самопожертвования, набожности, щедрости и любви, всего того, что умещается в пяти буквах вашего имени - Б-Е-К-К-А!
     О, прошу простить меня. Вынужден прерваться, ибо милейший супруг ваш снова зовет меня к себе, и я обязан откликнуться на его зов.
     Затем я продолжу письмо.
     С величайшим уважением, в любви к богу Агонису, остаюсь, любезнейшая госпожа, ваш ничтожный духовный слуга Э. Фиваль.
     P. S.
     Неужто это правда - то, что дивный городок так истерзан "варбийскими исчезновениями" - тот самый городок, где некогда я провод