ву. Трудно было сказать, что за звук сорвался с его губ - смех или вопль. Буби понимала одно: это крик безумца.
     - О моя госпожа! - прокричал золотой человек. - О моя зазеркальная госпожа! Настанет день - и ты станешь для меня настоящей, и мы будем вместе! Скоро, очень скоро придет конец этим зазеркальным видениям! Уабин - тупица, от него никакого толка. Принц Джемэни, мальчишка-ваган, девчонка Катаэйн - все глупцы, как на подбор! Как я проклинаю себя за свою слабость, за то, что нуждаюсь в таких слугах! Но очень скоро мне больше никто не понадобится, ибо я буду обладать тобой, а ты - мной, а все прочее станет нам безразлично! Скоро, моя милая, любимая моя, скоро, скоро!
     С этими словами золотой человек исчез, цвета в зеркалах померкли, перестали метаться по полу легкие прозрачные покровы. Буби дрожала. Она так и не решилась выйти из-за ширмы и уселась рядом с неподвижно лежавшей, скованной цепью Катой.

Глава 41

ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ

     Раджал остановился, тяжело дыша. Солнце рассеивало тени. Под ногами у юноши предательски скрипели половицы. Дважды он чуть было не провалился, ступая по обугленным доскам. Раджал осторожно шагнул в сторону и перегнулся за балюстраду. Рыба и Малявка теперь были далеко внизу. Но куда девался мальчишка из темницы? Раджал прищурился, огляделся по сторонам.
     Позади послышались голоса.
     - При свете дня, вот как?
     - Да, да! Так ты говоришь, они поднялись сюда?
     - О, тут небезопасно!
     - Старик, ты меня за нос водишь!
     - Господин, нет!
     Раджал резко обернулся. Он думал, что попасть на галерею можно было только из Дворца с Благоуханными Ступенями. Видимо, это было не так. Через определенные промежутки по окружности галереи имелись лесенки для слуг... и для стражников. И вот теперь под одной из таких лесенок поднимался свирепой наружности уабин с саблей наголо. Следом за ним, запыхавшись, едва поспевал толстяк-торговец.
     Раджал нырнул за колонну и притаился.
     - Теперь куда? - рявкнул уабин.
     - О-о-о... Если бы я знал, куда! - в отчаянии отозвался толстяк.
     - Старик, ты болван!
     Раджал затаил дыхание. Если бы эти двое пошли в его сторону, ему оставалось бы только спасаться бегством.
     "Корос, божество, рожденное из камня, услышь дитя свое, молю тебя!"
     Снизу послышалась музыка. Раджал искоса глянул на площадь и увидел стариков - исполнителей "танца обреченных". Вокруг дерзких и упрямых плясунов уже вновь собралась толпа зевак. На этот раз их представление выглядело иначе: один из стариков играл на цимбалах, второй - на бубне, а третий - на дудке с шарообразным утолщением. Под заунывную мелодию под ногами у старика начало разворачиваться нечто вроде ленты.
     Раджал вздрогнул. Не померещилось ли ему? Сначала он решил, что старик заклинает змею, но потом оказалось, что это вовсе не змея, а просто веревка. Веревка, раскручиваясь, поднималась вверх - все выше и выше. Вскоре ее верхний конец был уже выше голов зевак. Раджал шагнул ближе к балюстраде. Обугленная половица под его ногой треснула.
     - Что это было?
     Уабин успел уйти в противоположную сторону, но, услышав треск, обернулся. Его сабля угрожающе сверкнула.
     Торговец испуганно взвизгнул.
     Веревка раскачивалась совсем близко.
     Раджал спрыгнул с галереи. Вцепившись в веревку, странным образом сохранявшую вертикальное положение, он повис над рынком.
     Уабин пришел в ярость.
     - Да он акробат, вот оно что?
     Он бросился к балюстраде. В следующее мгновение лезвие его сабли рассекло бы веревку, но этого не произошло. Произошло другое: столбики балюстрады подломились и уабин с диким воплем рухнул вниз.
     Толпа возликовала.
     - Ой, мамочки! - опять взвизгнул толстяк-торговец и стал в отчаянии рвать на себе бороду.
     Старики-юродивые продолжали играть, но со всех сторон к месту происшествия уже спешили стражники. Толпа расступалась. Раджал чувствовал, что падает, но его падение не было таким внезапным, как у уабина. Как только последние звуки дудочки смолкли, волшебная веревка, быстро, но плавно свернувшись, опустила Раджала на землю на безопасном расстоянии от приближавшихся стражников.
     Раджал схватил веревку и со всех ног припустил прочь.

***

     Те люди, которые затевают беседу с глазу на глаз в покоях, принадлежащих царственным особам, как правило, могут рассчитывать на подобающую важным персонам почтительность. Ни при каких обстоятельствах великие люди мира сего не должны испытывать какие-то неудобства из-за чьего-либо неподобающего поведения, не говоря уже о том, что никто не имеет права беспокоить их во время таких уединенных бесед. В конце концов для охраны важных особ от подобных вульгарных помех существует надежная стража. Естественно, если защита в лице стражников отсутствует, если она кем-то ликвидирована, важные особы вправе встревожиться. Их тревога вправе усилиться вдвойне, если этими важными особами являются калиф Оман Эльмани и его верный визирь Хасем, находящиеся во дворце, наводненном ордами захватчиков. Стоит ли упоминать о том, как они должны тревожиться, если в этой обстановке обсуждают тайную стратегию?
     - Неужели у нас так-таки не осталось никакой надежды? - в отчаянии проговорил калиф. - Конечно же, Большой Мальчик может нас спасти!
     - Надеяться на это можно. Но сумеет ли он оказать нам помощь вовремя?
     - Вовремя? Хасем, не хочешь же ты сказать...
     - До того как твою дочь увезут уабины? Оман, боюсь, это как раз то, что я хочу сказать.
     - Если бы только можно было разыскать Эвитама! - взвыл калиф.
     - Ах, - печально вздохнул визирь, - ты, похоже, снова вспомнил об этом своднике, Оман. Разве на него можно возлагать какие-то надежды? О да, он верен нам и всей душой желает помочь нашему делу, но разве он может успеть за считанные дни совершить то, чего мы не могли добиться за многие солнцевороты?
     - Но он обещал! Хасем, как ты можешь в нем сомневаться?
     - Очень просто, Оман. Ну, будет же, перестань думать о прорицателе Эвитаме. Боюсь, от колдовства нам теперь ждать нечего. Если уж и говорить о колдовстве, то, увы, оно, похоже, против нас - если верить кое-каким слухам, которые до меня дошли.
     Калиф вытаращил глаза.
     - Хасем, о чем ты говоришь?
     - Достаточно будет сказать, что один эджландский аристократ представляет собой нечто большее, нежели видно невооруженным взглядом.
     - Эмпстер-лорд? - прошептал калиф. - А он-то как со всем этим связан? Да я уже успел забыть об этом лгуне! Знаешь, я тебе честно скажу: он мне никогда особо не нравился. Я тебе никогда не рассказывал о том, что в то время, когда он здесь побывал впервые, он со мной так говорил, будто я законченный тупица? Так что я бы и без предупреждения Пламенноволосого обошелся. Прекрасно я знаю, что он за фрукт, этот Эмпстер-лорд.
     - Ты его сразу насквозь увидел, Оман?
     - Конечно. Уж слишком у него руки гладенькие.
     - Ну, в таком случае ты не слишком удивишься, если я скажу тебе, что он в сговоре с уабинами?
     - Что?! - вскричал калиф. - А я-то думал, что он изменил только Эджландии! Получается, что он становится изменником везде, где бы ни оказался?
     - Похоже на то, Оман. Покуда я располагаю только рассказами кое-кого из дворцовых наушников, а они поведали мне о том, что видели, как этот двуличный господин возвращался из флигеля, отведенного уабинам... вернее говоря, Оман, - занятого уабинами. Имеются и другие донесения - более странные, и я пока не уверен в том, что им следует доверять. Достаточно будет сказать, что этот Эмпстер-лорд неопровержимо доказал, что он - наш враг.
     - Хасем, его следует казнить! Колесовать его!
     - Несомненно, - сухо отозвался визирь. - Если он задержится здесь после того, как уйдут уабины.
     - Уабины! - взвизгнул калиф, сидевший на мягком диванчике, и резко выпрямился. - Хасем, я бы его удушил собственными руками! А уж этого мерзавца, Рашида Амр Рукра... - Тут калиф дал волю своей разбушевавшейся фантазии и принялся гневно разглагольствовать о тех изощренных способах пыток, которые был готов применить для вождя уабинов. Он взахлеб перечислял бичевание, дыбу, раскаленную кочергу... Но вдруг послышался громоподобный стук в дверь.
     - Уабины! - пискнул толстячок-калиф, схватил подушку и закрылся ею как щитом.
     - Нет, это просто невыносимо! - воскликнул визирь Хасем и вскочил, полагая, что явился гонец с какой-нибудь вестью для калифа. Но явился не гонец, а раб с известием о том, что за дверью уже давно томится в ожидании придворный сводник и что в данный момент он сильно нервничает. Раб сказал бы что-нибудь еще, но визирь влепил ему пощечину. Возмутило его вовсе не то, что слуга без приглашения ворвался в покои владыки. Визирь уже был готов расстаться с надеждой... И тут...
     - Тупица! Остолоп! Разве я не приказал тебе впустить Эли Оли Али, как только тот появится?
     - Хасем! Неужели!..
     - Благословен Терон, если это так!
     Калиф отшвырнул подушку, вскочил и завертелся на месте. Волнение, овладевшее им, было поистине неописуемым. Он хрипло вскрикнул:
     - Сводник! Нашел ли ты прорицателя?! Привел ли его сюда?!
     Кланяясь и изображая приветственные жесты, Эли Оли Али устремился к калифу. Его жирная физиономия блестела, озаренная лучами послеполуденного солнца.
     - Пф-ф-ф, ваше владычество, как сказать, как сказать... Если ты спрашиваешь, о калиф, стоит ли прорицатель за дверью - тогда я скажу: нет, я не нашел его. Только могущественному Терону под силу найти его.
     - Хасем, что он несет?
     Сводник скалил зубы и довольно потирал руки. Ожидание вестей было настолько велико, что ни калиф, ни визирь не высказали своднику недовольства по поводу того, что его лицо не было закрыто ритуальной маской. Быть может, после вчерашней ночи он решил, что настолько приблизился к владыке и его советнику, что теперь мог пренебречь такими глупыми условностями? Визирь, правда, собрался все же отругать сводника, но эта мысль тут же выветрилась из его сознания, как только толстяк проговорил:
     - Я сказал, что не нашел его, но зато я нашел правду, и эта правда вас очень скоро обрадует. И я тоже.
     - Хасем, пусть скажет, о чем он говорит!
     - Сводник, о чем ты говоришь?
     - Вы ведь желали проведать хоть что-нибудь, хоть самую малость об этом злобном прорицателе, верно? А я принес вам рассказ, имеющий окончание, и этот рассказ должен вас несказанно обрадовать. Такой рассказ вам никогда не принес бы Каска Далла, пусть бы даже он прожил еще тысячу эпициклов. Ваши могущества, я узнал о судьбе прорицателя!
     Эли Оли Али развернулся и кого-то поманил к себе. Калиф невольно вскрикнул. Только теперь взволнованные не на шутку Оман и Хасем заметили, что сводник вошел в покои не один, а в сопровождении... женщины. Сгорбившись, женщина в черных одеждах робко шагнула к своднику. Привести женщину без приглашения в покои владыки - это было наглостью чистой воды, нарушением всех правил придворного этикета.
     Тут бы стражникам следовало вбежать в покои калифа, схватить Эли Оли Али и увести в темницу. Но считать эту старую каргу женщиной было трудно, и кроме того, калиф жаждал понять не смысл действий сводника, а смысл его слов. Грязный толстяк гордо представил свою спутницу калифу и визирю как мать-Мадану, после чего довольно грубо толкнул ее в бок, и старуха простерлась ниц перед калифом, испуганно бормоча верноподданнические молитвы.
     - Мадана? - вмешался калиф. - У меня есть рабыня, которую так зовут, и она имеет довольно высокую должность при дворе. А эта карга одета, как простая крестьянка! Кто она такая?
     У Эли Оли Али уже был заготовлен ответ.
     - Ваше владычество, это - сестра той матери-Маданы, которая является распорядительницей на женской половине твоего дворца. Она также наделена большими талантами, но до сих пор эти таланты процветали у дальних границ твоего халифата. Увы, волна злобы унесла ее от тех мест, где она столь успешно вершила свои дела!
     - Вершила дела? Какие дела? Какая такая "волна злобы"?
     - Она была хозяйкой караван-сарая на побережье Дорва, - пояснил Эли Оли Али.
     - Хасем, не там ли...
     - Там, именно там, владыка! Но что общего у этой старухи с прорицателем? Говори скорее, старуха, он тебе знаком?
     На пару мгновений мать-Мадана, похоже, утратила дар речи, но, получив чувствительный пинок от Эли Оли Али, вдруг затараторила, словно внутри нее сработал какой-то механизм. Старуха предалась воспоминаниям, в которых перемешивались горе и злость.
     Поначалу казалось, что эти воспоминания не имеют ровным счетом никакого отношения к прорицателю. Она рыдала, рассказывая о своем драгоценном караван-сарае, который некогда был, по ее словам, самым лучшим в халифате. Потом, напрочь забыв о своднике, старуха принялась на чем свет стоит костерить грязных метисов, из-за которых и случилась такая страшная беда.
     Так продолжалось несколько минут, и ни калиф, ни визирь, ни сводник не могли противостоять этой словесной буре. Первым на поверхность сумел вынырнуть визирь. Он прервал старуху и потребовал, чтобы она объяснила, что все это значит. Однако затем Эли Оли Али пришлось дать матери-Мадане еще несколько пинков, дабы освежить в ее сознании более существенные воспоминания.
     Эли Оли Али поначалу нервничал, но теперь позволил себе довольно ухмыльнуться. Он алчно предвкушал награду за свои старания и не удержался - потер ладони, когда мать-Мадана рассказала о том, как много лет назад прорицатель пришел в ее караван-сарай, как поначалу, поселившись у нее, платил ей золотом, потом - серебром, потом - медью, а потом, когда деньги закончились, отдал ей в услужение свою дочку... Тут мать-Мадана снова отвлеклась и принялась сыпать ругательствами по адресу никчемной, упрямой и испорченной девчонки по имени Амеда, которая, по ее словам, была куда больше похожа на мальчишку.
     Визирь снова прервал излияния старухи.
     - Говоришь, больше похожа на мальчишку? - Он перевел взгляд на сводника, снова уставился на старуху. Что за игру они затеяли? Хасем не слишком хорошо видел лицо спутницы Эли Оли Али - оно было прикрыто чадрой, - но с виду старуха выглядела точь-в-точь так же, как та толстуха, что управляла женской половиной дворца. Уж не она ли явилась к калифу, переодевшись в крестьянское платье? Быть может, Эли Оли Али решил одурачить калифа и визиря заодно? Хасем гневно сверкнул глазами, но калиф опередил его.
     - Где он?! - взвизгнул Оман. Мать-Мадана, испуганно моргая, взглянула на него.
     - В-ваше... владычество?
     - Послушай, карга, если бы ты не была женщиной и если бы ты не была так стара, я бы повелел колесовать тебя! Долгие годы ты давала приют самому заклятому из моих врагов, после того как он был с позором изгнан из моего дворца. Мало того: я узнаю о том, что твоим гостеприимством пользовался еще один злобный преступник, который ухитрился бежать и избегнуть справедливого возмездия всего несколько дней назад! - Пылая гневом, калиф развернулся к Эли Оли Али. - Сводник, мне не за что похвалить тебя! Ты явился ко мне, обещая поведать о том, чего так жаждет мое исстрадавшееся сердце, и что же я слышу от этой старой развалины? Скажите мне то, что я хочу услышать, или вас немедленно бросят в самую глубокую из темниц!
     Подобные страсти, прямо скажем, для калифа были нетипичны, но именно такие эмоции у него вызывала одна только мысль о прорицателе Эвитаме.
     Эли Оли Али поспешил разрядить накалившуюся атмосферу. Сильно покраснев и дрожа с головы до ног, он поклонился калифу в ноги и коротко поведал о смерти прорицателя.
     Наступила тягостная пауза.
     Эли Оли Али, закрывший лицо руками, опасливо выглянул в щелочку между ладонями.
     Визирь стоял с каменным лицом. Калиф побагровел и раздулся так, что казалось, что он сейчас лопнет. Его заклятый враг... мертв?! Караван-сарай... стерт с лица земли?!
     Калиф дико закричал.
     В этом крике была не только ярость, переполнявшая сердце Омана с того мгновения, как город захватили уабины, - в нем было отчаяние, копившееся все годы подряд со времени исчезновения джинна Джафира. Все, все смешалось в этом крике - и горечь изнывания под игом старшего брата, и переживания за судьбу горячо любимой дочери, и боязнь того мгновения, когда султан потребовал бы руки Бела Доны для своего сына, Бесспорного Наследника.
     Мать-Мадана в страхе вскочила. Сводник испуганно втянул голову в плечи. Визирь Хасем стал стараться успокоить обезумевшего от горя владыку. На самом деле, будь на месте калифа человек рассудочный, такой человек первым делом поинтересовался бы, не осталось ли чего после смерти прорицателя - свитка, лампы или хотя бы каких-то оброненных перед кончиной слов, "езонно было бы ухватиться за любую соломинку, с помощью которой была надежда избавиться от страшного заклятия Эвитама. Но калиф не в силах был подумать ни о чем, кроме того, что прорицатель мертв. Ему казалось, что теперь не осталось ни малейшей надежды на избавление дочери от заклятия, что она больше никогда не обретет целостности. Ярость калифа сменилась отчаянием, и он только визжал и осыпал сводника обвинениями, называя его то злодеем, то лжецом, то изменником. Визирь щелкнул пальцами.
     - В темницу его!
     Его приказы в подобных случаях не оспаривались, но калиф воспротивился. Он стал кричать, что этому грязному метису не место даже в самой зловонной из дворцовых темниц.
     - Пусть его поколотят палками, а потом пусть вышвырнут на улицу. Там ему самое место, и этой мерзкой старухе тоже! Но сначала отбери у него перстень с моей печатью!
     - Ваше владычество, нет! - взвизгнул Эли Оли Али, извиваясь в крепких руках стражников. Он болтал в воздухе жирными ногами, он никак не мог взять в толк, что же такое творится! Разве он заслужил такое обращение? Ведь ему полагалась награда! - Я принес тебе вести, владыка! Ты говорил... ты говорил, что порадуешься даже намеку! Разве эта весть - не больше волоска из бороды прорицателя, не больше ниточки из ткани его платья?!
     - Отобрать у него перстень с печатью, я сказал! С этого мгновения моим придворным сводником станет Каска Далла!

Глава 42

ТЬМА СГУЩАЕТСЯ

     - Ти-вить! Ти-ву-у-у!
     - Ой, поглядите-ка! Это же Боб-Багряный!
     - Боб Багряный! - вскрикнула старушка, очнувшись от дремоты. С тех пор как они отъехали от таверны в Вендаке, она слушала - и, казалось, не без удовольствия, - как ее компаньонка, жалкое одноглазое создание, вполголоса читает роман, сжимая в руках затрепанный томик. И вот теперь старушка прижала руку к груди, а ее спутница вытаращила единственный глаз, и они вдвоем уставились на молодую даму, сидевшую в дилижансе напротив них. Она-то и произнесла эти необдуманные, крайне опрометчивые слова. Лишь через несколько мгновений старуха и ее спутница осознали, что восклицание молодой женщины относилось всего лишь к замеченной ею птичке на ветке у дороги.
     - Барышня, - произнесла старуха укоризненно и надменно, со знанием дела, - разве вы не знаете, что нет ничего более безнравственного, чем упоминать - даже упоминать! - об этом злобном создании!
     - О чем? Об этой пичуге? - переспросил молодой мужчина с большими оттопыренными ушами, сидевший рядом с женщиной.
     Старушке он показался глуповатым простолюдином, и, к ее великому неудовольствию, затем принялся подражать трели птицы и радостно ухмыляться. В конце концов его спутница тоже разулыбалась и шутливо поддела его локтем.
     Старуха брезгливо скривилась.
     - Я имею в виду, - проговорила она с натянутой сдержанностью, - о притче во языцех, о самом наглом разбойнике с большой дороги из тех, что когда-либо бесчинствовали на просторах нашей империи. С того дня, как судьба уготовала мне встречу с ним, я никак не могу оправиться, и никогда не оправлюсь, никогда в жизни! Ничто не способно более оскорбить слух добропорядочного человека, чем упоминание этого ненавистного имени! Уверена, наш друг, лицо духовного звания, непременно согласится со мной, - добавила старушка, улыбнувшись толстяку-монаху, который подсел в дилижанс в Венд