выбежал Эли Оли Али. Он ухватил сынишку за плечи и принялся трясти.
     - Паршивец! Это ты бросил камень, да?
     - Папа, это не я!
     Малявка приготовился к тому, что отец закатит ему жестокую порку, но его спасением стали Красные Всадники. Эли Оли Али, прищурившись, всмотрелся вдаль.
     - У-у-у! - взвыл он. - Быстро скачут! К вечеру от этой деревни не останется и камня!
     Пока отец запрягал верблюдов, Малявка проворно намотал веревку на колесную ось.

Глава 13

МОЯ ТАЙНАЯ НОША

     - Амеда! Неси соус "зорга"! Живо, девчонка!
     Черный Всадник поморщился от боли.
     - Соус "зорга", слышишь ты или нет?
     Голос матери-Маданы гулко звучал под потолком длинного просторного зала. Повсюду, рассевшись на невысокие скамьи, вкушали свою трапезу завсегдатаи. Время от времени кто-то из них с опаской поглядывал в ту сторону, где у дальней стены на возвышении стоял стол для особо почетных постояльцев. Тот человек, что сидел рядом с хозяйкой караван-сарая, и вправду был редкой птицей, ибо гость этот был Черным Всадником. Такие гости прежде сюда не наведывались. Если бы мать-Мадана дрожала от страха, это было бы понятнее, а она почему-то прекрасно владела собой и обращалась со страшным вестником как с самым дорогим гостем.
     Но если рассудить - кто и когда мог заставить дрогнуть мать-Мадану?
     Мать-Мадана в то время, когда не кричала на Амеду, в ярких красках расписывала гостю достоинства своего караван-сарая. Ведь гость уже заметил, что у нее не какой-нибудь простой постоялый двор, не какая-нибудь придорожная развалюха? И уж конечно, он обратил внимание на то, какие тут просторные комнаты, какие крепкие стены - а все потому, что некогда здесь размещалась береговая крепость, охранявшая подступы к Куатани во времена набегов венайцев!
     Мать-Мадана не умолкала ни на мгновение. Не желает ли дорогой гость осмотреть пушки на бастионах, пороховые погреба, камеры для штрафников? О, от этих стен воистину веяло духом могущественной империи! Где еще, вопрошала мать-Мадана, могут найти лучший приют всадники в черных, желтых и алых одеяниях?
     Это была дерзкая атака, но какое впечатление разглагольствования хозяйки караван-сарая производили на гостя, сказать было трудно, поскольку он все время молчал. На самом деле он, казалось, не слышал обращенных к нему цветистых речей. Кожа у него под глазом, обильно смазанная бальзамом из ягод ярга, распухла и полиловела. Он сидел, свирепо сдвинув брови, и не отрывал глаз от своей тарелки. А вот кушал он с большим аппетитом - пустых пиал на столе становилось все больше.
     Хоть это радовало мать-Мадану.
     Вбежала Амеда с кувшинчиком, наполненным соусом "зорга". Пробираясь между столами, она чуть не выронила драгоценную ношу. Осыпав девочку ругательствами, мать-Мадана выхватила у нее из рук кувшинчик. Однако гнев ее быстро унялся, и она тут же обернулась к гостю с масленой улыбкой. Склонившись, старуха щедро полила соусом приправленное специями блюдо на тарелке Черного Всадника.
     Амеда ахнула. Она слыхала, будто бы и крошечной ложечки соуса "зорга" хватает для того, чтобы самую простую еду превратить в яство, достойное уст султана. Про соус, изготовляемый матерью-Маданой, ходили сказания, но большей частью из-за того, что сама она его никогда никому не подавала. Готовила она его редко и приберегала для себя: хранила в горшочке, накрытом влажной тряпицей, в погребе под кухней. Амеда, конечно, частенько запускала палец в горшочек, но лишь тогда, когда была уверена - твердо уверена, что ее не поймают за кражей. Если бы мать-Мадана когда-нибудь предложила ей хоть ложечку, а уж тем более налила бы соуса на блюдце, у Амеды бы дух перехватило от изумления.
     А Всадник только что-то недовольно проворчал.
     Мать-Мадана снова не дрогнула.
     - О господин, и о чем я только думаю? Я потчую тебя самым лучшим, что только приготовлено на моей кухне, но разве предлагаю я тебе то, чего более всего вожделеют мужчины? А?
     Всадник резко зыркнул на нее.
     Мать-Мадана снова окликнула девочку:
     - Амеда! Принеси трубку моего покойного мужа и самого лучшего эша.
     Амеда снова спрыгнула с помоста. Прислуживать постояльцам, когда мать-Мадана отдавала приказание за приказанием, никогда не было легко. Но чтобы было хуже, чем сегодня, - такого девочка не помнила. Она жутко устала. И все-таки могло быть страшнее - намного страшнее. Она-то думала, что ее спина будет располосована рубцами, оставленными плеткой-саханой.
     А порки Амеда избежала только потому, что вернулась незадолго до обеда. Торговцы верблюдами, слонявшиеся по двору, грубо хохотали, глядя на мчащуюся по площади запыхавшуюся девочку. Один из них жестами изобразил порку, и Амеде стало страшно. В прихожей ее поджидал отец. Он стал кричать, обвинять дочку в том, что она предала истинную веру, и поколотил бы ее там же и тогда же, но тут вмешалась мать-Мадана и свирепым криком прогнала девочку на кухню.
     И вот теперь Амеда сновала между столами, всеми силами стараясь не встречаться взглядом с отцом. Старик сидел в одиночестве, склонившись над пиалой. Если бы сегодня был день как день, то на его одиночество никто не обратил бы особого внимания. Постояльцы бы громко разговаривали, торговцы бы сыпали шутками, разносчики бы весело перешептывались, тут и там вспыхивали бы жаркие споры, кто-то с пылом бился бы об заклад, пытаясь доказать свою правоту. Люди обнажали бы в ухмылках коричневые от джарвела зубы, слушая грубые поддевки.
     А сегодня даже ложками по мискам водили тихонечко, и выражение глаз у всех было почти такое же, как у отца Амеды.
     - Амеда! - Старик порывисто схватил дочку за руку.
     - Отец?
     - Ты мне сердце разрываешь! - хриплым шепотом проговорил старик.
     Амеда прикусила губу. А ведь она, когда металась по кухне, исполняя очередной приказ хозяйки, проклинала отца. В голову одна за другой приходили злые мысли. А что такого делал отец? Он только молился, ел да спал. А Амеда только трудилась и трудилась без конца. Она пыталась быть хорошей, но неужто ей так и суждено было жить без друзей, без развлечений? Теперь все чаще и чаще девочкой овладевало беспокойство. В редкие мгновения одиночества она бродила по вершинам утесов или взбиралась на развалины укреплений за караван-сараем, куда ей строго-настрого запрещала ходить мать-Мадана. Оттуда она устремляла мечтательный взгляд вдаль, где таинственно сверкал и переливался Куатани, издалека похожий на прекрасный драгоценный камень.
     Когда-то, в таком далеком прошлом, что Амеда и представить себе не могла, когда же такое могло быть, ее отец жил в этом прекрасном городе. Как он только мог уехать оттуда - это девочке было непонятно. Она знала, что ей суждено прожить всю ее жизнь в этом противном караван-сарае. "Если не удастся убежать с Эли Али Оли, надо будет придумать другой способ", - решила девочка. Она не раз думала о побеге. А потом ей вдруг приходила в голову мысль, что ее труды, только ее труды, были утешением для отца. На самом деле отец, который избивал и ругал ее, без нее стал бы совершенно беспомощен. Он был слаб и болен и за плетку-сахану хватался только тогда, когда уж совсем выходил из себя.
     Амеда смотрела в выцветшие глаза старика со странной тревогой. Она только раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но мать-Мадана снова прикрикнула на нее и велела поторопиться и скорее принести трубку. Амеда высвободилась. Отец держал ее за руку только мгновение, но за это мгновение девочка познала всю глубину тоски.

***

     Восседавший за столом Всадник повернул голову к матери-Мадане. За едой он проронил считанные слова. Теперь же он скривился и проговорил:
     - Женщина, вот не думал я, что ты так хитра и изворотлива.
     - Господин?
     - Я везу драгоценную ношу, хранимую в сосуде, который я охраняю самой жизнью своею. Мне уже встретился один негодяй, который покусился на этот сосуд. И вот теперь, похоже, другая мерзавка желает перевернуть этот сосуд вверх дном, дабы вылить из него все, до последней капли?
     Мать-Мадана сдвинула брови.
     - Господин, я женщина простая, неученая - боюсь, твои речи для меня слишком мудрены.
     Всадник наклонился ближе и принялся шептать, обнажив крупные, как у верблюда, зубы:
     - Так ты, стало быть, не ведаешь о том, что мне воспрещен тот грех, в который ты пытаешься меня втянуть? Ведь людям, состоящим на такой службе, на какой состою я, джарвел запрещен так же строго, как вино! Злобная баба! Камень не помог вам отобрать у меня мою тайну, и все же, вижу я, нестерпимо ваше желание овладеть ею! - Он постучал себя по лбу. - Ибо где хранится моя ноша, как не здесь?
     - Т-тайна? Н-ноша?
     - Слова султана! Те самые слова, что слетели с его уст! Кто я такой, как не глас его величества, который, звуча в Священном Городе, слышен в самых дальних пределах государства! Во дворец вашего калифа, в город, называемый Жемчужиной Побережья, везу я свою ношу. И до тех пор, пока я не донесу доверенные мне слова до того, кому они предназначены, я сам, как ты не понимаешь, несу в себе святость сказанного султаном!
     Мать-Мадана побледнела. Всадник, конечно же, говорил правду. Но что это могло значить? Глаза всех постояльцев - пятнадцать пар и еще один - устремились на страшного гостя.
     Постояльцы прислушивались изо всех сил, пытаясь уловить хоть словечко.
     Всадник сказал:
     - Я думал, что доверенная мне ноша священна для всех, кто обитает на землях Унанга. Неужто я нашел в этих краях единственное ядовитое растение, которое надо вырвать с корнем?
     Теперь настала очередь старухи в испуге затаить дыхание. Пусть она и не до конца понимала своего гостя, зато она уловила угрозу в его словах. В сердце матери-Маданы боролись страх и возмущение. Неужто такой награды она была достойна за свое гостеприимство? Ведь ей так хотелось ублажить гостя! Быть может, теперь стоило сказать ему, сколько он ей должен за угощение?
     Но нет. Эту мысль мать-Мадана сразу отвергла. Это могло быть опасно.
     Всадник бросил взгляд на столы и скамьи в зале. Все постояльцы поспешно отвели глаза.
     - А быть может, - пробормотал Всадник, - способ все же есть.
     - Господин?
     - Есть способ, - продолжал он, - как этот гнусный городишко мог бы спастись. - Всадник ухмыльнулся. - Этот старик, что сидит в углу, - как его звать?
     Мать-Мадана глянула на самого старого из завсегдатаев караван-сарая.
     - Эвитам. Его зовут Эвитам.
     - А борода у него, случайно, не раздвоенная?
     - Да вроде бы так.
     - Она, вернее, как бы на три части разделена?
     - Похоже, так.
     Мать-Мадана поджала губы. Она гадала, что бы могли означать эти расспросы, к чему клонит гость.
     - Гм... Он сидит далековато, мне плохо видно, но... не звезда ли начертана у него на лбу? Этот Эвитам - не прорицатель ли он?
     Тут старуха все поняла.
     - О да, господин, это так, да только он давно уже не предсказывает людям судьбу. Много лет миновало с тех пор, как он перебрался сюда, мудро рассудив и покинув суматошный Куатани. Ох уж эта служба! И как только кто-то может служить день изо дня, день изо дня - представить не могу! И все же назвать старика прорицателем язык не поворачивается - это не то же самое, как если бы я назвала тебя, господин, носителем воли султана, а себя - хозяйкой этого караван-сарая.
     Всадник улыбнулся.
     - Прорицатель - и не у дел? Но ведь ясновидение - это дар божий, разве не так? Разве он способен свести звезду со лба или шрамы с подбородка, из-за которых его борода разделена на пряди? Разве он способен отказаться от дара, преподнесенного богом?
     - И ваше желание, господин, состоит в том, чтобы приобрести выгоду от этого дара?
     - Выгоду? - с тяжким вздохом проговорил Всадник. - О какой выгоде может идти речь для того, чья судьба - одни сплошные несчастья?
     - Господин?
     Разговор приобретал новый оборот и становился еще более загадочным, нежели прежде. Мать-Мадана подумала: уж не добавила она слишком много джарвела, когда в последний раз готовила соус "зорга". Глядя на хозяйку караван-сарая затуманенными глазами, Всадник прошептал:
     - Женщина, некая часть меня страдает и болит.
     Мать-Мадану охватила тревога, но она все же понадеялась на то, что ее гость с почтением относится к ее заведению.
     - Твои жены, господин, не дают тебе покоя и отдыха? - чопорно поджав губы, осведомилась она.
     - Невежественная баба! Людям моего чина не дозволяется жениться до тех пор, пока мы не перестаем служить султану, а службу у него мы покидаем лишь тогда, когда нам исполняется сорок лет. Но для меня это время уже близко.
     - Если так, то вскоре ты обретешь желанное облегчение.
     - О, если бы это было возможно! На том нагорье, откуда я родом, живет прекрасная юная девушка, к которой мое сердце пылает любовью с тех пор, как она расцвела красой юности. Она до сих пор незамужняя, но ее отец нетерпелив и, боюсь, может отдать ее за другого, кто попросит ее руки, а я не успею взять ее в жены. И если эта прекрасная девушка не достанется мне, моя жизнь будет прожита зря. Но я должен узнать свою судьбу: ожидание долее невыносимо для меня. Женщина, вели прорицателю, пусть подойдет ко мне и заглянет в мое будущее. Пусть это случится, и тогда я забуду о том, что приключилось со мной вблизи вашего городишка.
     - Так ты такого откупа желаешь, господин?
     Мать-Мадана чуть не рассмеялась. Ее воображение улетело далеко вперед, за пределы зала, и нарисовало вожделенные картины. Она и прежде знала, что старик наделен даром прорицания, но никогда не задумывалась о том, какие выгоды это может сулить. Прорицательство было частью его прошлой жизни - жизни, отшумевшей много солнцеворотов назад. Поначалу у него хватало золота, чтобы расплачиваться за стол и постой, а потом пригодилась девчонка, его дочка. Только это и имело значение для хозяйки караван-сарая. Предсказание судьбы, божественный дар? Мать-Мадана была женщиной земной, расчетливой и на такую чепуху внимания не обращала. И вот теперь она вдруг подумала о том, что... как же это говорится... упустила собственную удачу, вот как. А разве не слыхала она, что прорицателям изрядно платят и что их услугами пользуются одни только богачи? Конечно, в караван-сарае останавливались не бог весть какие богатеи - у постояльцев только-только на то хватало денег, чтобы расплатиться с нею за постой... Но Всадники - это же совсем другое дело!
     Мать-Мадана глубоко вдохнула и решила, что отец Амеды просто обязан показать, на что способен, - здесь и сейчас, сегодня же вечером. Да ведь это могло стать началом новой эпохи! Кто знает, какие горизонты могут открыться перед ее заведением?
     Мать-Мадана прищурилась и окликнула старика:
     - Эвитам!
     Глаза сидевшего в углу старика наполнились страхом.

***

     Мать-Мадана так увлеклась разговором с Черным Всадником, что позабыла про приказание, которое дала Амеде. А в это время девочка обшаривала полки буфетов, гадая, где же старуха хранит эш. Вдруг кто-то подкрался к ней сзади и зажал ее рот ладонью.
     Амеда сдавленно вскрикнула и попыталась вырваться.
     - Ой! - проговорил тот, кто держал ее, издевательским писклявым голоском. - Ой-ой-ой!
     - Неверный! - возмущенно воскликнула девочка, вырвавшись. - Ты что творишь? Да если мать-Мадана узнает, что здесь, у нее в кладовой, метис... она так развопится, что...
     - Да ладно тебе. Слышишь же, она не вопит и еще долго вопить не будет.
     - Ты о чем?
     - Да я просто подумал, что ей и без меня есть из-за чего поволноваться. Ну и потом - интересно мне стало. Ты хоть знаешь, что там, за воротами, половина деревни собралась?
     Фаха Эджо схватил подружку за руку и вывел во двор. Они забрались на сложенную из дикого камня стену и увидели деревенскую площадь. Все было в точности так, как сказал Фаха Эджо: прямо перед караван-сараем собралась большая толпа. Чуть впереди остальных стояла старуха в темной чадре, мотала головой и распевала заунывные молитвы. Остальные сопровождали молитвы монотонным гулом.
     - Тупицы! Олухи! Что это они придумали, а? - Амеда спрыгнула с забора и набрала в пригоршню мелких камешков.
     Фаха Эджо схватил ее за руку.
     - Не бросайся камнями. С этого все как раз началось - так я слышал.
     - Да что началось-то?
     - Они в тревоге. Боятся. Думают, что деревню вашу с землей сровняют.
     Амеда ухмыльнулась.
     - Ну, это если только Всадник лопнет, переев соуса "зорга"!
     Но Фахе Эджо было не до шуток.
     - Когда появляются Черные - скоро жди Красных. Ну а напоследок являются Желтые. Быть беде, запомни мои слова.
     - Беде?
     Фаха Эджо только пожал плечами.
     - Уж я такое раньше видал, сорванец, доводилось. Не думай про этих тупиц. Что толку молиться? Бежать надо.
     Амеда сверкнула глазами.
     - Ну и что же ты не бежишь-то?
     - Я-то убегу. Я быстро бегать умею, поняла? Хорошо бы, если бы и этот маленький мерзавец тоже быстро бегать умел!
     - Маленький мерзавец? - непонимающе переспросила Амеда. Сейчас она думала только о том, что друг скоро ее покинет, даже и не подумав позвать ее с собой.
     - Хочешь знать, про кого я говорю? Про Малявку! - скривился пастух. - Он вечно таскает с собой камни, у него их полные карманы. Он дождется - пусть только Эли Оли Али его изловит! Бедный братец Эли! Думал еще разок заночевать в поселке, в тепле и уюте - и вот теперь снова надо трогаться в путь!
     - Вместе с сестрой? - ахнула Амеда и прижалась спиной к шершавой стене.
     Фаха Эджо осклабился.
     - А-а-а! Вот оно что! Тебя это огорчает, да?
     Амеда зарделась. После спешного бегства из поселка метисов у нее не было времени подумать о прекрасной девушке. А тут вдруг ее образ снова предстал перед ней - яркий, слишком яркий. Девочка сгорбилась и застонала.
     Фаха Эджо расхохотался и попытался пощекотать Амеду между ног.
     - Эй, полумальчишка! Девчонок вокруг хватает - ты только приглядись получше. А как насчет того, чтобы отхлебнуть хмельного сока, а?
     Амеда резко выпрямилась и ударила Фаху Эджо по руке.
     - Сока? Заткнись! Не желаю слушать про твой дурацкий сок!
     - Ха! - выкрикнул пастух и отступил на шаг. - Ты бы по-другому сейчас пела, если бы принесла что-нибудь получше этой дрянной лампы! - Он вытащил из-под рубахи лампу и, размахнувшись, сделал вид, будто хочет перебросить эту никчемную вещь через забор. В следующее мгновение друзья были готовы затеять драку и осыпать друг друга тумаками. Но этого не произошло. Неожиданно девочка и пастух замерли.
     Этот голос Амеда знала слишком хорошо.
     - Отец!
     Амеда бегом бросилась к кухне, не думая о том, что Фаха Эджо пошел за ней, а стало быть, мог стать свидетелем странного и страшного зрелища, которое сейчас разыгрывалось в трапезной.

Глава 14

ПРОРИЦАТЕЛЬ И ПРОРОЧЕСТВО

     Амеда и сама не понимала, почему она так напугана, но не решилась открыто войти в трапезную, а пробралась тайком и спряталась за спинами притихших постояльцев. Выбрав местечко поудобнее, она стала смотреть за происходящим в просвет между двумя высокими тюрбанами. В трапезной царила затравленная тишина. Кто-то закрыл ставни. На возвышении горел факел, и его пламя отражалось в сверкающих глазах Черного Всадника. Свет также выхватывал из мрака строптиво поджатые губы матери-Маданы и фигуру старика, стоявшего перед странным гостем и хозяйкой караван-сарая. На старике был плащ, расшитый звездами. Вытянув руки перед собой и запрокинув голову, отец Амеды медленно поворачивался по кругу, выводя странный напев высоким дребезжащим голосом.
     Но вот старик замер в неподвижности. Не сводя глаз с факела, он завел песню. Песня была тревожная, беспокойная. От ее звучания у Амеды кровь вскипела в жилах и по коже побежали мурашки. Девочке стало страшно - так страшно, что и не высказать. Почему-то ей показалось, что слова песни ей знакомы, хотя она могла бы поклясться, что никогда прежде этой песни не слышала.

     Терон, о вечный бог священного огня!
     Услышь перед тобой стоящего меня!
     Не в силах взор подня