вавший рот.
   - Говори, говори! Я вижу, ты не робкого десятка.
   - Почему бы вам не тряхнуть плечом?
   - Чтобы поддержать их?
   - Чтобы толкнуть их и свалить. И строить самому на их месте.
   - Покажи мне участок!
   - Вся земля.
   - Трясина!
   - Да разве вы с вашими руками не способны засыпать ее, осушить  боло-
та, если нужно? И если бы даже все стояло в воде, разве  не  строили  бы
люди свои жилища и новую жизнь на сваях?
   - А зачем? Плодить головастиков, как болотные жители? Нет,  нет,  до-
вольно головастиков! Я не хочу увеличивать их число, не хочу увековечить
мою породу. Довольно и одной жизни! Не хочу начинать сначала. Но  уж  из
моей жизни я выжму все соки.
   - А потом?
   - А потом - в задницу! Аннета, насупившаяся, сердитая, отвернулась.
   - Что? Оскорбил твой слух? - насмешливо спросил Тимон.
   - Нет! Просто тошнит.
   Она взглянула на него в упор:
   - Стоит в самом деле судить других и презирать их за то, что они зах-
ватывают власть в свои руки, не будучи способными воспользоваться ею,  и
самому поступать также.
   - Но я кое-что вижу, а они лопнут, да так и не увидят!
   - Что же именно?
   - Их пустоту. И мою. И твою. Всеобщую пустоту.
   - Говорите о себе, если вам угодно, - сухо сказала Аннета.  -  Но  не
обо мне.
   - Ах, вот оно что! - воскликнул Тимон, явно  заинтересованный.  -  Ты
претендуешь на особое положение?
   - Это уж мое дело.
   - А мне предоставляешь оставаться в моем положении?
   - Вы сами этого хотите. Ну как вам не стыдно? Вам под силу схватиться
со всеми опасностями жизни. А вы позорно спотыкаетесь о Пустоту!  Пфф...
(она подумала). Пустота такой же враг, как все  остальное.  Сверните  ей
шею!.. Вы усмехаетесь?.. Вы сдаете ей оружие?.. Вы мне противны.
   Тимон, очень довольный, не сводил глаз с раздраженной кошки, которая,
казалось, готова была плюнуть ему в лицо. Он обвел ее взглядом.
   - Жаль, - сказал он, - ты уже не в том возрасте,  чтобы  принять  мое
семя! Если не я, то, быть может, оно дало бы тот бой, который  тебя  так
прельщает.
   - Я в вас не нуждаюсь! У меня есть свое семя. И я  надеюсь,  что  оно
доведет борьбу до конца.
   - У тебя есть малыш. Верно! Приведи его ко мне.
   - Нет!
   Она решительно тряхнула головой.
   - Я недостоин? - подтрунивал Тимон.
   - Нет! - повторила она.
   Тимон прыснул.
   - Ты мне нравишься, - сказал он. - Ты не из боязливых. Мне  бы  такую
жену! Нет уж, поздно! Ты пропустила поезд.
   - Я еду по другой дороге, - сказала Анкета.
   - В таком случае едем вместе! Вот увидишь: я еще  повоюю!  Пусть  ус-
кользает Пустота, безыменная трусиха! Я буду бить ее мерзких детищ!
   Настало время тяжелой работы: рылись сапы, подкладывались мины,  соо-
ружались валы, - все ждало, когда горнист сыграет атаку, приступ...  Ти-
мон, все-таки задетый речами своей секретарши, снова вышел  на  арену  и
храбро дрался со своими сильными соперниками... А при чем тут Аннета?
   Она сама задавала себе этот вопрос в те редкие минуты,  когда  хозяин
давал ей передохнуть. Но в эти минуты она чувствовала  такую  усталость,
ей надо было отоспаться за столько бессонных ночей! К черту размышления!
Дайте мне поспать! Завтра поговорим...
   Но другой, тот, кем она так гордилась перед Тимоном, Марк,  не  хотел
ждать до завтра. Он не давал ей спать. То, что его мать стала доверенным
лицом, секретаршей Тимона, акулы Тимона, бандита Тимона, ошеломляло его,
вызывало у него приступы бешенства. Он узнал об этом недавно  -  он  жил
отдельно от Аннеты и дулся на нее. Об ее отношениях с Тимоном он услыхал
ее в кругу нищих, где ему приходилось гоняться за куском хлеба. Он узнал
об этом в исключительно трагическую минуту.
   Покончил с собой печатник Массой, его товарищ.
   Беднягу подтачивали сифилис и отравление удушливыми газами - два нес-
частья, которые он привез с войны. Его перегоревший организм  был  не  в
силах выдержать бешеный напор внутренней жизни. Разочарования и озлобле-
ние подливали масла в огонь. Он харкал кровью, надрываясь до хрипоты  на
митингах. Он тщетно пытался расшевелить равнодушных участников войны, но
они сердито отворачивались от него. Они на него злились: ведь он напоми-
нал им о том, что каждый из них предпочел бы забыть, и под руганью  мно-
гие прятали смущение. Массой уходил с этих собраний измученный,  задыха-
ясь от боли, от бессильной ярости, мозг у него пылал. В довершение всего
бессонница сводила его с ума. С предельной отчетливостью, точно в галлю-
цинации, видел он возвращение войны, которую делали неизбежной  лицемер-
ный и грабительский мирный договор и безучастность французского  народа,
поощрявшая зло. Он не мог примириться с мыслью о возрождении ада, из ко-
торого вырвался всего три года назад. Моральное предательство, на  кото-
рое пошел его народ, лишало его существование всякого смысла. Он  ничего
не мог сделать. А если бы и мог, то за кого стал бы он бороться? За этих
предателей? За тех, кто предал, свое дело, свой класс? За  этих  трусов?
Однажды ночью, когда его душили кашель и отчаяние, он старым  солдатским
ножом перерезал себе горло.
   Марк нашел его лежащим на тюфяке, который набух от крови, как  губка.
От Массона осталась лишь оболочка. Судорога свела его рот, все еще прок-
линавший предательство тех, кто остался в живых...
   И именно в этот день на улице, недалеко от своего дома, Марк встретил
мать. Она шла навестить его. Он не увидел печати усталости на  ее  лице,
кругов под глазами; он увидел ее улыбку. Она принесла ему два билета  на
концерт и заранее радовалась, что послушает хорошую музыку вместе с  сы-
ном. Счастливая, запыхавшись от быстрой  ходьбы,  она  сообщила  ему  об
этом.
   Он подскочил, насмешливо посмотрел на нее и, сунув  руки  в  карманы,
сказал: "Нет!" Аннета не поняла, в чем дело, - она подумала, что у  него
какая-нибудь связь и он не хочет ей рассказывать. Она сказала уступчиво:
   - Если ты хочешь пойти с кем-нибудь из друзей, так возьми оба билета,
малыш! Я пойду в другой раз.
   Он вырвал у нее билеты из рук, скомкал и бросил в  канаву.  Сдержива-
ясь, чтобы не крикнуть, он прошипел:
   - Я ничего не хочу от тебя! Улыбка у Аннеты застыла, сердце  сжалось.
Он не дал ей говорить:
   - Не хочу ничего, что идет от этого негодяя,  от  этого  убийцы...  Я
знаю, чей хлеб ты ешь...
   Она попыталась оправдаться:
   - Мальчик мой, не суди, не  выслушав!..  Я  честно  зарабатываю  свой
хлеб...
   Она ласково взяла его за руку. Он резко ее отдернул.
   - Не трогай меня!
   Она посмотрела на него. Его била нервная дрожь.
   - Мальчик мой, ты сошел с ума!
   Он крикнул (он был похож на злую собаку, которая рычит, вытянув  мор-
ду), крикнул ей прямо в лицо, чтобы не услыхали прохожие:
   - У тебя руки в крови!
   Повернулся к ней спиной и большими шагами пошел прочь.
   Аннета стояла как вкопанная, опустив руки, и смотрела ему вслед.  Ос-
толбенев, она старалась проникнуть своим ясным взглядом в этот взрыв не-
нависти и различала в нем элементы fas atque nefas... [114] Скрытая рев-
ность... Она плохо понимала этот мелодраматический выпад. Она  взглянула
на свои руки - руки машинистки: на них были чернила, а не кровь, она  не
видела крови Массона, в которой были испачканы руки ее сына...
   Она грустно улыбнулась, пожала плечами и ушла...
   Если бы он знал, какие у нее взаимоотношения с Тимоном!  Но  как  ему
объяснить? Были ли они достаточно ясны ей самой? Что она делала на  этой
галере, в чуждой ей войне корсаров, среди  хищников,  воевавших  за  то,
чтобы овладеть землей, водой и воздухом, которыми жили  они,  ее  сын  и
миллионы скромных тружеников? Ей хотелось видеть. Глаза ввели ее в  соб-
лазн, и хотя ей было противно, она все же  оказалась  втянутой  в  игру.
Когда она думала об этом (не днем - днем думать некогда было: очень ред-
ко по ночам: от усталости она спала, как пьяная; нет, изредка, время  от
времени, в бессонные минуты... Ужас, страх... "Что я  делаю?..  Куда,  я
иду?.. "), когда она думала об этом, она сама себе казалась  следопытом,
забравшимся в джунгли. Следопыт заключил соглашение с крупным  зверем  и
укрывается за его спиной. Он наблюдает, за схватками чудовищ; его судьба
связана с судьбой страшного  зверя,  который  прокладывает  себе  дорогу
сквозь лес, стоящий стеной, и топчет тигров и удавов. А она кричит  зве-
рю: "Опасность справа! Опасность слева! Подними  хобот!  Дави!  Бей!"  И
всякий раз она бывает на волосок от того, чтобы тяжелая лапа не раздави-
ла ее самое... Постоянное ощущение опасности освобождает  Аннету  от  ее
обычной щепетильности. Она думает об одном: "Выбраться бы из лесу..."  А
в этом лесу - теперь она это понимает - запуталась не она одна, но и вся
Европа, весь мир. И тогда она познает силу могучей туши и клыков  Слона,
позади которого она шагает. У нее нет времени судить его, как она бы его
судил, выбравшись из джунглей. У нее нет времени - для морали. Ей нельзя
отставать от огромных ног. Одна секунда невнимания или слабости,  и  она
будет растерзана бродячими хищниками! Она шагает, шагает, но она видит и
запоминает. Она еще сведет счеты с собой и с миром... Потом...
   Она с самого начала была уверена, что рано или поздно сын потребует у
нее объяснений. И она готовилась к этому. Она бы ему не  сказала  (таких
вещей не говорят), что когда в толпе людей  бессильных,  которые  только
наполовину, только на одну тысячную люди, которые ничего собой не предс-
тавляют, ничего не делают, ничего не умеют хотеть и  не  умеют  действо-
вать, женщине посчастливится встретить силу  цельную,  рожденную  древом
познания добра и зла, она всегда слышит Призыв, тот  самый,  с  которого
началось великое усилие, с которого началась история человечества.  Даже
самая целомудренная женщина, та, которая отдает не тело свое, а душу,  -
и она предлагает себя мужчине, который оплодотворяет,  который  хочет  и
который действует. И она надеется ввести его энергию в определенное рус-
ло, надеется направить ее... А кроме того - это уже  скромнее  -  бывает
такое чувство - чувство хорошей  работницы:  любое  порученное  ей  дело
должно быть сделано хорошо, она увлекается им. Иметь под  руками  такого
Тимона, его энергию и его  возможности  и  из  какой-то  немощной  щепе-
тильности отказаться от него, - нет, тогда она не была бы Аннетой! Хоро-
шая работница работу не упустит... Всего этого она Марку не сказала. Она
прекрасно знала, что такие объяснения ничего не объяснят ее сыну, ее су-
ровому и нетерпимому мальчику. Но она могла бы ему сказать, какая  будет
польза для общества, если такой человек, как  Тимон,  захочет  бороться,
если такую силу хорошо направить: она могла бы ему оказать, что ее служ-
ба у Тимона, быть может, не бесполезна для трудящихся масс, для  незави-
симых умов... Она предвидела довольно жаркий спор с Марком,  но  она  не
ожидала такого взрыва. Марк сам его не предвидел. Его осаждали стихийные
силы, они бродили вокруг него и в самой глубине его души. И  сейчас  они
уже не позволяли ему пересмотреть свой приговор.
   Аннета написала ему ласковую записку, без намека на его грубость, без
всякого упрека; она беспокоилась о его здоровье и  просила  прийти.  Она
хотела поговорить начистоту. И если бы ее объяснения его не удовлетвори-
ли, она ради него пожертвовала бы своим положением у Тимона. Но виновной
она себя не признавала, чего, вероятно, он потребовал бы при его резкос-
ти, - ей не в чем было раскаиваться. А его не интересовали ни ее раская-
ние, ни справедливость, ни какие бы то ни  было  соображения...  Никаких
уловок! Он решительно требовал, чтобы она немедленно, без  дальних  раз-
мышлений, порвала с человеком, которого он ненавидел, - тогда  он,  Марк
поймет, что она просит у него прощения. Он послал ей ультиматум  в  трех
повелительных строках, без единого ласкового слова. Она прочла, вздохну-
ла и улыбнулась - на этот раз уже строгой улыбкой. У нее тоже была  своя
гордость. Она не подчинялась никаким требованиям. От нее всего можно бы-
ло добиться, но только если обратиться к ее уму или сердцу. Приказами же
- ничего. Она заперла письмо и оставила его  без  ответа.  И  продолжала
хождение по джунглям, позади мамонта, который служил ей  живым  щитом...
"Когда ты захочешь поговорить со мной вежливо, мой милый  Марк,  я  тебя
буду ждать. А меня не жди!"
   Он действовал так же: он ждал... Можете ждать оба! У вас у обоих оди-
наково упрямые головы. Ни один не скажет: "Я ошибался".
   Зато Тимон не ждал. Надо было поспевать за ним.
   Не хватало времени на бесплодные препирательства, на обращение к  со-
вести. Нужно было напрягать все свои чувства, чтобы не отстать...  Идем!
"Куда ты ведешь меня?" - "Идем, идем! Там видно будет..." Да знает ли он
сам? Даже если не знает, у него безошибочное чутье. Это не  только  инс-
тинкт. Тимон накопил множество жизненных уроков; он почерпал их из  лич-
ного опыта и из книг: он читал гораздо больше, чем можно было  подумать.
Он глотал книги. Но с еще большей жадностью впитывал он в себя людей. Он
постигал их до конца. С первого взгляда он уже знал,  что  каждый  собой
представляет, знал его слабости, его возможности и за сколько его  можно
купить. Он не питал ни малейшего уважения к животным, не имеющим  панци-
ря, к мягкотелым, к безоружным: в его глазах это были низшие  твари;  он
без зазрения совести злоупотреблял ими. А что касается  здоровяков,  та-
ких, как он сам, то уж тут поединок на ножах. С ними все было дозволено,
любое оружие. Если бы только старая Европа созрела (а ее гноили, как ки-
зил в соломе), они могли бы дать не одно очко вперед чикагским  гангсте-
рам.
   Но Аннету он уважал - главным образом потому, что она не  читала  ему
бесполезных нравоучений. Он чувствовал, что она несокрушима,  недоступна
- и все же свободна от предрассудков. Ее ничем нельзя  было  смутить.  У
нее на все была своя точка зрения, и возражений она  не  допускала.  При
этом она не ссылалась на какие бы то ни было принципы. Ей не нужно  было
костылей - ни нравственных, ни религиозных. У нее  были  женские  глаза,
гордые и спокойные. Они не моргали. Они не лгали - ни ей самой, ни тому,
в кого проникал их взгляд. И то, что этим глазам были чужды иллюзии, ни-
чуть не мешало ей быть жизнерадостной и твердой. Она  любила  жизнь,  но
она не согласилась бы (Тимон был в этом уверен), чтобы ей продлили жизнь
хотя бы на час, если бы для этого ей пришлось поступиться своими  права-
ми. ("Ее права!" Тимон смеялся: "Я бы мог  раздавить  их  двумя  пальца-
ми!.." Но он знал, что даже если бы Аннета была раздавлена,  остался  бы
ее гордый и вызывающий взгляд, и этот взгляд жалил бы его,  как  пчела.)
Крепкая баба! Она не хуже, чем он, вооружена для борьбы!.. Но она не со-
биралась бороться за себя, за себя одну. Она была женщина. Чтобы заинте-
ресоваться борьбой, ей нужен был мужчина, за которого она могла  бы  бо-
роться: сын, любовник или, если их нет, хозяин. Мужчина, с  которым  она
составила бы одно целое... Так, со свойственной ему грубостью,  судил  о
ней Тимон. Ее возмутило бы подобное оскорбление. Но Тимон не видел здесь
ничего обидного. Он расценивал ее глазами самца,  для  которого  женщина
стоит того, чего она стоит лишь по сравнению с мужчиной.  Она  не  может
существовать сама по себе. Она создана для борьбы и потому  нуждается  в
мужчине, который повел бы ее на борьбу. Так лезвие ищет рукоятку и руку,
которая держит рукоятку. Размышляя об этом,  Тимон  начинал  еще  больше
уважать Аннету. Он судил о лезвии как знаток.
   Только поэтому он и обращался с ней бережно. Он не  помыкал  ею.  При
ней он вынужден был следить за собой. Ее присутствие было для него  тор-
мозом: оно останавливало его на самом краю опасных поступков.
   Однако природа останавливается только для того, чтобы сделать скачок.
Ну, а если скачок делает природа Тимона, - тогда берегись!
   В изрядной коллекции его пороков находилось и пьянство.  Он  был  не-
чувствителен к утонченным отравам. Ему была присуща грубая  невоздержан-
ность грузчика, который одинаково легко переносит и вино и бочку. Никог-
да он не бывал совершенно трезв, и его гений, если к нему применимо  это
выражение, только в пьяном виде и расцветал. Но Тимон достаточно  хорошо
владел собой и знал, до какого градуса, до какого предела ему можно  до-
водить брожение в своей бочке coram populo [115], чтобы это не только не
повредило его демагогическим  выступлениям,  но  даже  послужило  им  на
пользу: он извлекал выгоду из своих винных паров подобно тому, кто  пос-
тавил на службу нашим прихотям пар водяной. Но время от времени ему нуж-
но было освободить котел от излишнего давления, иначе котел мог лопнуть.
Обычно Тимон устраивал это при закрытых дверях, по возможности за преде-
лами Парижа, в местах укромных и тайных: если  и  выходили  какие-нибудь
неприятности, их улаживали.
   По своему еще не забытому, балканскому опыту Аннета представляла  се-
бе, что там происходило; к тому же во время отлучек хозяина до  редакции
доходило достаточно слухов - правда, трусливых и завистливых, изображав-
ших все в преувеличенном и искаженном виде. Хозяин возвращался  мрачный,
отяжелевший, как только что разорвавшаяся туча, которая вновь поднимает-
ся над землей в виде густых испарений. Аннета, враждебная, холодная  как
лед, хмурила брови и пыталась изобразить из себя безличную машину, кото-
рая исполняет то, что велит хозяин. Тимон прекрасно знал, что она  дума-
ет. Это его забавляло. Он не прочь был вызвать ее на  разговор.  Но  она
держалась начеку. Открыть дверь было бы неблагоразумно. Если  бы  она  и
вошла, то еще неизвестно, как бы она вышла. Но именно это ее и  подзадо-
ривало.
   В течение нескольких месяцев оба соблюдали молчаливое соглашение,  по
которому дверь между ними была наглухо заперта. Он не хотел вводить  Ан-
нету с ее обостренным чутьем в эти области своей жизни,  свои  охотничьи
заказники: она бы его стесняла; он ее щадил... А потом, мало-помалу уве-
рившись в ней, он стал щадить ее меньше. Ему захотелось  сделать  именно
то, чего он избегал: ткнуть ее носом в это болото  и  посмотреть,  какую
она скорчит гримасу. В сущности, это был все  тот  же  мучительный  зуд:
унизить то, что втайне уважаешь и от чего ты сам отказался.
   Сперва он стал провоцировать Аннету. Аннета упорно молчала. Он пытал-
ся возбудить ее любопытство, задеть ее самолюбие. Он говорил ей:
   - Что боишься? Предпочитаешь не видеть? Ну конечно! Добродетель  куда
удобнее... Тут уж не рискуешь соблазниться...
   - Чем это соблазниться? И кем? - возражала Аннета презрительно.
   - Слишком уж ты самоуверенна. Грош цена такой самоуверенности!  Хотел
бы я посмотреть на тебя, когда ты" теряешь голову.
   - Бывало и такое. Но, слава богу, я уже вышла из этого возраста.  Мне
не хочется возвращаться.
   - Но если ты действительно перелезла через забор, почему же  тебе  не
посмотреть, что делается по ту сторону? Чего ты боишься?
   Она бросила на него мрачный взгляд.
   - Сами знаете.
   - Возможно. Но я хотел бы услышать от тебя.
   - Я боюсь почувствовать к вам презрение.
   Он засмеялся грубым смехом.
   - А я думал, ты давно уже меня презираешь.
   - Да, но я боюсь почувствовать презрение до такой степени, что уже не
смогу его вынести.
   Она сидела, подперев подбородок  кулаками.  Она  забавляла  его...  И
все-таки ему захотелось дать ей оплеуху. Он встал и начал шагать по  ка-
бинету, чтобы побороть это желание. Он остановился перед Аннетой.
   - Так вот, я хочу убедиться, до какой степени...
   В следующий раз, когда я поеду кутить, я возьму тебя ее собой.
   - Нет, нет, хозяин, не надо! Прошу вас... Такими вещами не шутят!.. Я
сказала не подумав, я обидела вас, простите меня...
   Он усмехнулся, и они принялись за работу. Аннета решила, что  он  за-
был. Но недели две спустя Тимон сказал ей:
   - Сегодня ты дома не ночуешь. Поедешь со мной в Ла-Гарен в  автомоби-
ле.
   Она запротестовала. Он ничего и слышать не хоте