тела  маленьких  людей  варятся  в
собственном соку.
   На три четверти это сыновья мелких буржуа  или  зажиточных  крестьян,
владельцев пригородных усадеб; некоторые (двое-трое на класс) -  сыновья
знатных горожан, принадлежащих к "сливкам" местного общества: старой су-
дейской буржуазии или чиновничеству. Их нетрудно отличить, хотя на  всех
лежит отпечаток замкнутости, накладываемой на лица малышей школьным вос-
питанием и молчаливым сговором против учителей, и хотя эти мордочки  при
всем их разнообразии носят на себе следы пальцев скульптора,  создавшего
эту породу людей из местной глины. Того же  скульптора,  который  изваял
каменные статуи в их церквах. Сходство бросается в  глаза.  Эти  кабаньи
головы можно было бы без особого ущерба насадить  на  статуи  безголовых
святых (ну и святые!), приютившихся в нишах. Малыши - самые  доподлинные
правнуки своего собора. Это отрадно: "Жив курилка!" Но не очень успокои-
тельно. По совести говоря, наши святые из собора порой бывают порядочные
жулики. Или ханжи... У Аннеты в ее загоне можно было найти оба сорта, но
в разжиженном виде. Когда старое вино разливают по бутылкам,  букет  уже
не тот.
   В лицах мальчиков самого неблагодарного возраста  -  лицах  костлявых
или пухлых, неправильных, нескладных, перекошенных, Аннету особенно  по-
ражали две черты: грубость и хитрость. Внешность - типичная для  местных
уроженцев: длинный, кривой нос - характерный нос Валуа, маленькие  блес-
тящие настороженные глазки, при смехе - преждевременные морщинки на вис-
ках, мордочка лисенка с желтыми клыками, склоненная набок  и  вытянутая,
чтобы посмеяться или погрызть - резинку, ногти, бумажный шарик... Аннета
на своей кафедре чувствует себя охотником, стоящим у самого логова  зве-
ря. Охотником или добычей? Кто окажется дичью - она или они? И она и они
подкарауливают друг друга. Надо держать палец на курке. Кто первый опус-
тит глаза - берегись!
   Сдаться пришлось им... После первого осмотра, бесцеремонного  разгля-
дыванья, хихиканья, шушуканья и жестоких тычков в бок соседу веки  опус-
тились. Но изпод них - притаившийся, коварный взгляд. И это еще опаснее!
Вы не можете поймать взгляд, а сами пойманы. Малейшее ваше движение  бу-
дет подмечено и подчеркнуто гримасой, которую  мигом  состроят  все  как
один. Настоящий беспроволочный телеграф! Все кажутся  неподвижными,  не-
винными (в буквальном и в переносном смысле слова), но под партой ерзают
ноги, башмаки царапают пол, руки шарят в глубине кармана или щиплют  со-
седа за ногу, глаза подмигивают, а язык упирается в щеку, образуя на ней
бугор. Они ничего не видят - и видят все. Минутная рассеянность  учителя
- и по всему классу проходит зыбь.
   Все это хорошо знакомо учителям, и хотя Аннета впервые подвизается на
этом поприще (до сих пор она давала только частные уроки), она с  первых
же шагов чувствует себя  уверенно:  у  нее  прирожденное  педагогическое
чутье. Даже замечтавшись, она при первом же сигнале опасности берется за
оружие, и эти волчата, эти лисята, готовые воспользоваться рассеянностью
и с перекошенной пастью подкрасться к добыче, останавливаются перед  ог-
нем ее властного взгляда... А они-то надеялись вдосталь  потешиться  над
этой женщиной, назначенной им в пастыри!..
   По мнению этих маленьких мужчин, место женщины - дома или за  контор-
кой. Там - ее царство; там они замечают и голову ее (она у нее неплохая)
и порой ее ладони (она скора на руку!). Но когда женщина выходит на ули-
цу,  их  интересуют  другие  ее  стати.  Как  они  рассматривают   ее!..
Большинство ничего не знает - или почти ничего. Немногие получили боевое
крещение. Но никто не хочет сознаться в своем неведенье. А как они гово-
рят об этом, как они грубы, эти малыши! Если бы женщины подозревали, что
о них можно услышать среди табуна подростков - о них, обо всех тех, кого
может поймать и ощупать взбаламученное воображение  подростков  в  узком
кругу повседневной жизни - о сестрах, замужних и незамужних женщинах,  о
госпожах и служанках, обо всех, кто носит юбку, будто  то  юбка  господа
бога! Щадят по безмолвному соглашению мать, да и то не  всегда.  И  если
является женщина, которая не связана ни с кем, которую никто не охраняет
(которой никто не обладает: ведь ничто не делается даром), у которой нет
ни мужа, ни сына, ни брата, то эта женщина, всем чужая, - добыча. Тут уж
полный простор и умам и речам!
   Да, но такую добычу, как Аннета, голыми руками не возьмешь. Кто  нач-
нет? И с чего начать?
   Странная женщина! Вот они украдкой зубоскалят, шаря по ней глазами, а
она смотрит на них своим уверенным, жестким или насмешливым взглядом, от
которого соленое словцо застревает в глотке; она ставит их в тупик своей
дьявольской догадливостью.
   - А ну, Пилуа, - говорит она, - вытри рот. Запашок, знаешь ли, не  из
приятных!
   Он спрашивает, от чего запашок.
   - От того, что ты сказал.
   Он уверяет, что ничего не говорил, а если что и сказал, то  тихонько,
- она не могла расслышать.
   - Не слышала, так угадала... Уходите из класса, когда вам надо облег-
читься! Я не могу почистить ваши мозги, но пусть по крайней мере рот ос-
тается чистым.
   Они озадачены. На минуту. Откуда у нее эта смелость тона  и  взгляда,
эти замечания, падающие на них как шлепки? Она раздает их без  запальчи-
вости, уверенной рукой, которой она сейчас так спокойно проводит по сво-
им золотистым бровям... Кольцо снова смыкается вокруг нее - глаза, смот-
рящие украдкой, исподлобья. Аннета чувствует, что ее исследуют  всю,  от
головы до пят. Она не опускает взора и, не давая мальчуганам  передышки,
сыплет неожиданными вопросами направо и налево, держа их мысль в  посто-
янном напряжении. Она хорошо знает, что жужжит  внутри  этих  маленьких,
ничем не занятых мозгов, жужжит, как рой мух, вылетающих весной из густо
разросшихся глициний. Знает... А если не знает, то  уж  они  постараются
открыть ей глаза.
   Вот сын торговца лошадьми, пятнадцатилетний толстяк Шануа, - хотя ему
можно дать все семнадцать, - приземистый, плотный, веснушчатый, с  квад-
ратным черепом, белесыми и короткими, как у свиньи, волосами,  огромными
лапищами и обгрызенными до мяса ногтями, грубый и  лукавый,  зубоскал  и
задира. Когда он шепчется, внутри у него что-то гудит, точно большая му-
ха на дне горшка. Он впивается взглядом в Аннету, оценивает все ее стати
и прелести, причмокивает языком, как знаток: он бьется об  заклад  (уви-
дишь, старина!), что объяснится ей в любви. Когда она обращается  к  Ша-
нуа, он таращит на нее свои рыбьи гляделки. Она высмеивает его. Раздоса-
дованный Шануа клянется, что еще поиздевается  над  этой  красоткой.  Он
подстраивает так, что она застает его как раз когда он занимается  рисо-
ванием непристойных сценок. И ждет: что будет?  Он  делает  бесстрастное
лицо, но жилет у него трясется от смеха, ушедшего  куда-то  в  живот.  А
другие щенята с ним в заговоре и заранее тявкают от удовольствия, устре-
мив взгляд на жертву, на ее лоб, на ее глаза, на ее длинные пальцы, сжи-
мающие листок бумаги. Аннета, однако, и глазом не моргнула. Она  сложила
листок и продолжает диктовать. Шануа, хихикая, пишет вместе со всеми.
   Кончив, Аннета говорит:
   - Шануа, вы вернетесь на несколько недель на ферму, к  отцу.  Здешний
воздух вам не впрок. Ваше место - в поле, среди лошадей.
   Шануа уже не смеется. Его зад не стремится возобновить  знакомство  с
сапогами отца. Мальчик протестует, спорит. Но Аннета неумолима:
   - Ну же, собирайтесь, да попроворней, молодой человек!  Здесь  у  вас
слишком тесное стойло. А там - приволье. Да и скребницей по вас пройдут-
ся. Вот пропуск для инспектора.
   Она пишет на листке бумаги:
   "Временно исключается. Отправить домой".
   Она говорит ученикам (а те слушают, разинув рот):
   - Дети мои, не трудитесь понапрасну. Вы хотите запугать меня,  потому
что я женщина. Вы отстали на несколько столетий. В  наше  время  женщина
выполняет тот же труд, что и мужчина. Она заменяет его на тяжелой  рабо-
те. Она живет той же жизнью. Она не опускает глаз перед... Вы корчите из
себя мужчин? Не торопитесь! Этого достигнут все, даже  самые  недалекие.
Весь вопрос в том, будете ли вы разумными людьми, мастерами  в  ремесле,
которое себе изберете. Наша задача - помочь вам в этом. Но мы вам не на-
вязываемся. Давайте говорить начистоту! Мы работаем для вас.  Хотите  вы
или не хотите понять это? Да или нет? Если да, значит, так себя и  веди-
те!
   После нескольких неудачных попыток они убеждаются, что перевес не  на
их стороне. И вот молчаливый договор заключен. Границы, разумеется, надо
зорко охранять. Иначе договор превратится в клочок бумаги. И они охраня-
ются. Но при этом складываются нормальные отношения. Мальчики  перестают
спорить с поставленной над ними силой. И так как их союз становится бес-
цельным, они, естественно, распадаются на отдельные единицы. Среди  пле-
мени Аннета начинает различать индивидуальности. Немногие из них -  трое
или четверо на все шесть классов - вызывают в ней симпатию,  но  показы-
вать ее нельзя. Это мальчики с более тонкой душой и более развитым умом;
чувствуется, что в них, где-то глубоко, начинают вызревать более сложные
мысли; они отзываются на слово, на проблеск внимания, на взгляд;  другие
почти всегда относятся к ним подозрительно или преследуют  их.  Эта  из-
вестная аристократичность, естественно, навлекает на  них  вражду  всего
племени: раз они чувствительны, значит, надо заставить их страдать.  Нет
смысла выказывать им предпочтение - они за это отплатят. И, что еще  ху-
же, они постараются извлечь из него выгоду; эти  маленькие  актеры,  как
только почувствуют интерес к своей особе, начинают и сами  считать  себя
интересными, хотят производить впечатление, и в душу  их  прокрадывается
фальшь: ведь все они из той же породы - наивных и бесстыдных циников.  И
Аннета принуждает себя казаться бесстрастной. Как хотелось бы  ей  взять
кого-нибудь из них на руки - за отсутствием того, кого ей так не  хвата-
ет!.. Далекий Марк всегда с нею. Она ищет его в каждом из  своих  учени-
ков. Она сравнивает его с ними. И хотя Аннета - на то она и  мать  -  не
находит никого, кто мог бы сравниться с Марком, она силится обмануть се-
бя, живо воображает его на их месте, перед собой, видит его; хочет  раз-
гадать их, чтобы разгадать его. За неимением лучшего - это  зеркала,  не
слишком сильно искажающие образ потерянного сына, блудного сына, который
вернется. Что же они отражают?..
   Увы, они отражают взрослых! Их идеал ограничен: быть тем же, чем были
их предшественники, люди предыдущего поколения (и эту силу прошлого, ко-
торая пятится назад, определяют  словом  "пред-шествовать"!).  Рождаются
они каждый со своими чертами, но еще до поступления в школу  эти  особые
черты становятся едва уловимыми: дети отмечены  печатью,  наложенной  их
владельцами-отцами, которые, в свою очередь, носят на себе штамп родства
со своими предками, общности породы. Они уже не  принадлежат  себе.  Они
принадлежат безыменной Силе, которая целые века собирала в городах  этих
степных собак, повторявших все одни и те же движения, лаявших одинаково,
наново строивших одни и те же конуры мысли. Коллеж - это мастерская, где
обучают технике обращения с машиной мысли. Что могут  сделать  одиночки,
стремящиеся освободить этих детей? Прежде всего их следовало бы  отучить
от привычки напяливать на себя мысли взрослых. А между тем вся  их  гор-
дость и состоит в том, чтобы разыгрывать из себя "больших". Чем меньше у
них собственных мыслей, тем больше они гордятся и радуются...  Ах,  боже
мой! Ведь так же ведут себя и взрослые. Они приходят в восторг, если мо-
гут освободиться от личного мнения (какая обуза!), утопить его в  мышле-
нии оптом, в мнении массы, именуется ли она Школой, Академией, Церковью,
Государством, Родиной, или никак не называется, а является  Видом,  этим
подслеповатым чудовищем, которому приписывают божественную мудрость... А
оно ползет наудачу, шаря прожорливым хоботом в  илистом  болоте,  откуда
оно некогда вышло и где оно потонет... (Сколько тысяч видов уже бесслед-
но кануло в него! Но неужели и мы не в силах будем отстоять наш вид?)
   Над болотом светятся блуждающие огни. И кажется, что отсвет их мерца-
ет в глазах некоторых из этих малышей... Аннета старается его уловить...
Что они думают о жизни? Что они думают о смерти? Эта война, этот  шквал,
бушующий у подножия холмов, там, вдали, на горизонте, -  как  отзываются
они под этими маленькими непроницаемыми лбами?
   Отзыв находит у них только тра-та-та, звон литавров, грохот  взрывов,
картинки из "Иллюстрасьон" - далекое зрелище, которое  становится  скуч-
ным, если оно затягивается: уж очень все это приедается!.. Гораздо силь-
нее захватывают школьников бильярд или пари, которые они заключают.  Или
их классные интриги. А когда они вырастут, их увлекут домашние дела, ба-
рыши, потери.
   Однако там, в окопах, у них есть родственники. Многие уже пострадали.
Разве дети не вспоминают о них?
   Если и вспоминают, то без волнения. Зато они не прочь хвастнуть  ими.
Они тогда и сами чувствуют себя героями, так сказать,  по  доверенности.
Известия, приходящие с фронта, предварительно фильтруются.  Ужасы  войны
рассматриваются с комической точки зрения. Будэн говорит, громко смеясь:
   - Да, друг ты мой! Брат пишет, что они  там  сидят  по  самую  шею  в
дерьме.
   Корво говорит, что бошей закалывают ножами. Он  показывает,  как  это
делается. Он видел, как бьют свиней.
   Когда они описывают друг другу, как  рвутся  снаряды,  у  них  весело
блестят глаза. Колокольни, деревья, кишки и головы летают в их воображе-
нии, словно какието варварские игрушки. Их занимает только  декоративная
сторона событий. Да, раненая плоть, кровь, - они  все  это  представляют
себе, и даже с некоторым удовольствием, порой  испытываемым  мальчиками,
когда они шлепают по грязи. Но крик души, который в  этом  слышится,  не
достигает их ушей.
   Вернувшиеся с фронта ничего не делают для того,  чтобы  они  услышали
этот крик. Старший  брат  Корво  приехал  на  побывку.  Он  рассказывает
мальчуганам:
   - Был у меня приятель, он загребал деньги - продавал  трубки  невзор-
вавшихся снарядов. Он ловко отвинчивал их  своими  десятью  пальцами,  -
проворен был, как обезьяна, - и подбирал их еще не совсем  остывшими.  Я
говорил ему: "Осторожнее!" А он мне: "Что там! Дело привычное!"  Однажды
я был в двадцати шагах от него, за деревом. "Брось! -  кричу.  -  Добром
это не кончится..." А он: "Всего  бояться!.."  Бац!  Снаряд  разрывается
прямо ему в лицо... Пропал бедняга!.. Гляжу - и звания не осталось...
   Он смеялся до упаду. И мальчуганы вместе с ним. Аннета, ошеломленная,
слушала. Что крылось под этим смехом? Воспоминание об уморительной  шут-
ке? Нервное возбуждение? Или ровно ничего?
   Она отозвала смешливого рассказчика в сторону и спросила:
   - Скажите, Корво: что, там и в самом деле так весело?
   Он посмотрел на нее и стал опять балаганить. Но она не смеялась.
   - По правде говоря, хорошего там мало, - сказал он и разразился пото-
ком горьких признаний.
   Аннета спросила:
   - Но почему же вы не говорите им все как есть? Он махнул рукой:
   - Нельзя. Не поймут... Да и слушать не захотят... И потом -  к  чему?
Ведь сделать мы ничего не можем.
   - Потому что не хотим.
   - Не наше дело - хотеть.
   - Если не ваше, то чье же? Озадаченный Корво ответил:
   - Да вот... Начальства...
   Не было смысла продолжать этот разговор, не  было  смысла  напоминать
ему:
   "Начальство существует благодаря вам. Вы и создаете его".
   Корво продолжал врать и бахвалиться, как в тот же вечер убедилась Ан-
нета. Это было для него потребностью. Одурачить он стремился не  других,
а себя.
   Если люди, побывавшие на фронте, не способны  видеть  правду,  желать
ее, так чего же ждать от тех, кого это испытание пока миновало, - от де-
тей?
   Они не знают жизни. Они зачарованы словами. В звонком  слове  они  не
ищут смысла. Аннета задала им сочинение на тему:  кто  кем  хочет  быть.
Бран мечтает стать офицером - один из его дедушек был военным. Мальчик с
гордостью пишет:
   "Разве река не возвращается всегда к своим истокам?"
   Война служит им поводом  для  зубоскальства.  Старшие-те,  кто  будет
призван, если она затянется на годдругой, - повторяют пустые речи, кото-
рые они слышали от каких-нибудь старых шутов:
   - Если вас пронзит пуля, вы и не почувствуете боли? Вставайте,  мерт-
вецы!..
   Будущий героизм освобождает их от всяких усилий в настоящем.  Они  не
желают "пальцем шевельнуть". Они говорят:
   - После войны не придется тянуть из себя жилы. За  все  заплатят  бо-
ши... О, их уж запрягут!.. Но-но, лошадка!.. Мой отец сказал, что  купит
с полдюжины этих стервецов и подкует их... Но-но, живей!..
   Кто пограмотнее - сын председателя суда, сын адвоката -  наслаждается
напыщенным красноречием газет. Лаведан - это их Корнель. Капюс  -  Гюго.
Остальные пробавляются поддельными снимками в иллюстрированных листках.
   Аннета делает опыт. Она забрасывает  удочку.  Читает  своим  ученикам
главу из "Войны и мира" - о смерти юного Пети - чудесные страницы, насы-
щенные октябрьским туманом и мечтами деревца, которому не расцвести...
   "Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были  одного  и
того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг  припускал
косой, крупный дождь".
   Сначала они слушают плохо. Русские имена их смешат, а имя юного героя
вызывает бурю веселья. Наконец они стихают, как рой мух, спокойно  усев-
шихся на край чашки. Умолкают и шикают на болтунов, и  только  у  одного
надуваются щеки каждый раз, когда Аннета произносит имя юноши, - так  до
конца и не удается пробить броню его  тупоумия.  Остальные  не  спускают
глаз с Аннеты... Когда она дочла, послышались зевки.  Некоторые  вознаг-
раждают себя за продолжительную неподвижность шумной возней. Есть и  та-
кие, которым не по себе, они чем-то недовольны, они глубокомысленно бор-
мочут:
   - У русских не все дома!..
   А некоторые, не умея выразить свои чувства, говорят:
   - Здорово!..
   Остальные не говорят ничего. Это те, которых проняло. Но в какой мере
и чем? Трудно сказать. Ведь из них нельзя извлечь ни одного звука,  иду-
щего от сердца.
   Аннета приглядывается к одному из своих слушателей - щуплому блондину
с длинным носом, тонкими чертами лица и старательно приглаженными  воло-
сами; у него впалая грудь, он покашливает и смотрит искоса.  Это  умный,
робкий мальчик, довольно замкнутый, как все дети, которые чувствуют свою
слабость и боятся открыть свою душу. Аннете показалось, что чтение заде-
ло его за живое. Поднимая глаза от книги, она замечала  взгляд  взволно-
ванного мальчика, который спешил снова уткнуться носом в  тетради.  Этот
ребенок способен думать о страдании, потому что сам он - хилое,  нервное
существо, - часто ведь ключом к жалости является  эгоизм.  Кто  страдает
сам, тот скорее откликается на страдания других.
   По окончании занятий Аннета подзывает его  к  себе.  Она  спрашивает,
понравился ли ему Петя, его юный брат. Мальчик  заливается  краской,  он
смущен. Аннета напоминает ему о сне, который приснился в последнюю  ночь
чуткому к поэзии ребенку. Как прекрасна была эта жизнь! Могучая и  хруп-
кая жизнь! Жизнь, которая могла бы быть! Жизнь, которой не будет!..  По-
нял ли он?.. Мальчик отвечает кивком, опускает глаза. Но она  уловила  в
них засиявший луч...
   - А тебе не приходило в голову, что и ты мог бы быть на месте Пети?
   Он возражает:
   - О, я не буду воевать! Я слабого здоровья. Мне сказали, что я  оста-
нусь в тылу.
   Он утешается и как будто хвастает своим слабым здоровьем.
   - А остальные? Твои товарищи? Это ему безразлично! Он торопливо отыс-
кивает в своей памяти фразы, которые полагается приводить в таких случа-
ях: "Умереть за родину..." Другие могут идти на смерть. К нему возврати-
лась самоуверенность. Ка