начистоту?
   - Мне кажется, ты уже присвоила себе это право!
   - Так вот, вы написали сильную статью. Но если я вижу, что вы рискуе-
те сами испортить весь ее эффект ученическими ошибками, разве я  вам  не
оказываю услугу, незаметно их исправляя?
   Тимон покраснел до ушей.
   - Классная дама, а? - сказал он обиженным тоном. - Где ты была  репе-
титоршей?
   - В последний раз - в румынских болотах.
   - Что ты мне рассказываешь? Я их знаю. Немало я там сапог износил.
   - А я там чуть не погибла. И с тех пор все никак не могу отмыться.
   - Ты, видно, бывалая...
   - Как и вы. Как все за последние десять лет. Но в отличие  от  вас  я
мхом не обросла.
   - Ничего, ничего, ты тоже обросла. Вон у тебя каркая грива!
   - Без этого не проживешь! В наше время у кого лысая голова или  лысая
душа, тот пропал.
   - Немало их еще валяется под ногами!
   - Вряд ли это вас стесняет.
   - Ты хочешь сказать, что я по ним шагаю? Ох, они хуже, чем  дунайские
топи! В них увязаешь по самое брюхо. Ты не заметила этого в моей статье?
   - Заметила! Я видела следы ваших рук...
   - Когда копаешься в человечине, некогда прыскать на себя духами.
   - А копаетесь вы здорово!
   - Первый комплимент, который я от тебя слышу.
   - Мне платят не за то, чтобы я делала вам комплименты, а за то, чтобы
я вам служила.
   - А по-твоему, зашивать мои дырки значит служить мне?
   - Разумеется! Конечно, было бы проще пустить вас щеголять по Парижу в
дырявом платье. Однако раз я у вас служу, я служу - хорошо ли, плохо ли,
но добросовестно. И я не хочу...
   - Чтобы я показывал Парижу мой зад? Ах ты, глупышка, да я ведь только
это и делаю! И я этим горжусь! Тратить на тебя красноречие - значит  по-
пусту изводить слюну, а то бы я разыграл перед  тобой  Дантона,  который
орет во всю глотку: "Я им показываю голову медузы!.."  Но  с  тобой  это
лишнее! Садись, репетиторша, за этот стол и покажи мне  мои  ученические
ошибки.
   Она ему все объяснила просто, по-товарищески, не смущаясь, и он крот-
ко слушал ее. Потом сказал:
   - Благодарю. Я тебя оставляю. Будешь следить за моим бельем.  А  пока
что получи в возмещенье убытков! Я тебе забрызгал платье своими  лапами.
Купи себе другое!
   - Я ничего не беру из рук в руки, - возразила Аннета. - А что касает-
ся платья, то для работы оно еще достаточно хорошо. Так даже будет прак-
тичней. При случае сможете повторить!
   Она осталась на работе в качестве личной секретарши и машинистки  Ти-
мона. Ей поставили стол у него в кабинете, в углу.  Дверь  бывала  почти
всегда открыта. Люди постоянно входили и выходили. Тимон ни на минуту не
отрывался от своей машины. Он следил за всеми ее оборотами, все ее  сод-
рогания доходили до этого Дионисиева уха. Сутолока не мешала ему,  одна-
ко, принимать по пятьдесят посетителей в день, делать двадцать  дел  од-
новременно, вести разговоры по телефону, отдавать  распоряжения,  дикто-
вать статьи и болтать о чем придется с секретаршей.
   Это были странные беседы, внезапные и неожиданные. Тут уж  надо  было
держать ухо востро - подхватывать мяч на лету и сразу отсылать  его  об-
ратно. Глазу и руке Аннеты можно было довериться: в свое время она  была
чемпионкой по теннису, и ее несколько отвердевшие суставы быстро  обрели
прежнюю гибкость. Тимон делал ей по этому  поводу  комплименты,  но  до-
вольно грубо, "принимая во внимание возраст" (он знал, сколько  ей  лет:
не такая она была женщина, чтоб это скрывать). Ему самому нужно было это
фехтование, эти быстрые удары. И  она  не  сомневалась,  что,  если  она
сдаст, он в тот же день выбросит ее, как старую клячу. Жизнь у нее  была
не слишком спокойная. Тимон держал ее в напряжении  с  утра  до  вечера.
Угадывать его мысли, схватывать их на лету,  распутывать  их,  придавать
благопристойный вид его выражениям, отстукивая их на машинке, и постоян-
но быть начеку, постоянно ожидать выпада и быть готовой отразить  его...
Рука выпрямляется, как пружина, и здоровый, крепко сжатый кулак  наносит
ему прямой удар в подбородок. Тимон в таких случаях смеялся: "Попало!.."
Впрочем, попадало и ей. По вечерам она возвращалась домой без  сил...  А
завтра опять то же самое? То же самое и завтра. В сущности, это было  ей
полезно. Непрерывное умственное напряжение было для нее гимнастикой, ко-
торая не позволяла колесикам покрываться ржавчиной и  предохраняла  мозг
от засорения, приходящего с возрастом. Опасность положения  обостряла  у
нее восприятие и вкус к жизни; ее чувства становились живей и уверенней.
Она не жаловалась на трудности.
   Опасный человек, которому она служила, платил ей. Не только  деньгами
(он платил хорошо!), но и доверием. Очень скоро дошел  он  до  в  высшей
степени откровенных признаний. Впрочем, у нее он тоже  вытянул  коекакие
признания, на которые она обычно бывала скупа. И  вот  что  удивительно:
она не возражала и даже не обижалась, когда его требования бывали  неск-
ромны. Если иметь дело с животным этой породы, ничего не нужно  скрывать
(кроме, разумеется, того, что в тебе самом составляет животное начало, -
кроме того, что для Аннеты как раз и являлось самым существенным). Ну, а
все остальное неважно. Стыдливость для Тимона была пустым звуком.  Между
Аннетой и Тимоном установилась полная откровенность.
   Для всякого, кто их слышал, - для всех этих газетных  ушей,  ловивших
обрывки их разговоров, - Аннета была любовницей  хозяина.  И  сотрудники
бесились и в то же время восторгались этой пройдохой.
   А для Анкеты, так же как и для Тимона, было совершенно бесспорно, что
именно об этом никто из них и не помышляет. Об этом и речи не  было!  "И
слава богу!" - думала Аннета. "К черту!.." - думал, вероятно, Тимон.  Ни
того, ни другого это  не  прельщало.  Тимон  гонялся  за  более  молодой
дичь-ю. Аннете ухаживания надоели... Нет, нет,  их  сближала  молчаливая
уверенность, что животного начала им друг в друге  остерегаться  нечего.
Сила Аннеты была в том, что Тимон не смотрел на нее как на  искательницу
приключений, как на одну из тех машинисток, которые  постоянно  гоняются
за хозяином. Тимон был уверен, что в любую минуту, если только он скажет
лишнее слово, она способна встать из-за стола, заправить пальцами волосы
под шапочку и, вскинув голову, сказать ему: "Прощайте, хозяин!"  И  нав-
сегда. Ничто ее не удерживало. Именно поэтому он хотел ее удержать. Сот-
рудница, достоинства которой очевидны и которая, зная себе настоящую це-
ну (иначе он бы ее презирал), сочетает добросовестное отношение к делу с
полнейшим безразличием к хозяину (это и есть верх бескорыстия), -  такая
сотрудница представляла собой большую редкость, и он  был  не  настолько
глуп, чтобы потерять ее. Но она, - ее-то что удерживало? Только ли место
и жалованье? Сам Тимон тоже. В конце концов он ее все-таки  интересовал.
Оми не питали никакого влечения друг к другу, ничто их не  связывало,  и
все же оба чувствовали, что они люди незаурядные. Они смотрели  на  вещи
по-разному, но смотрели не так, как все. Каждый сам создал себе  "я",  и
оно не было взято с чужого плеча: они его выкроили из собственного мате-
риала - выкроили ножницами, которые резали грубо, но верно, - своим лич-
ным опытом. Как бы ни были у них различны и покрой и материал, Аннета  и
Тимон чувствовали друг в друге родственные души. Они понимали друг друга
с полуслова. Но они употребляли также и целые слова.
   Тимону осточертело раболепство всех тех, кто  гнул  перед  ним  спину
только потому, что боялся его брани, и подставлял зад под его пинок. На-
конец-то он увидел настоящего человека (и это была  женщина;  по-немецки
оба представителя великой породы определяются одним словом),  наконец-то
человек смотрит вам прямо в глаза, говорит вам: "Нет! ",  спокойно  зас-
тавляет вас выслушать его критику, его обоснованное порицание, и  притом
ясно, что он прав... (В этом не принято сознаваться, и этим  можно  вос-
пользоваться!) Это приятно. Это твердая почва. В ней не вязнешь. На  нее
не страшно поставить ноги. Или прислониться  головой.  Большой  головой,
которой иногда так хочется прислониться! Но  этого  не  показывают.  До-
вольно и того, что можно посмотреть на эту грудь и подумать: "Она вскор-
мила человека. У нее есть еще молоко для голодного. И на ней  можно  от-
дохнуть уставшему". С самым небрежным видом, и подчас с циничной  усмеш-
кой он рассказывал ей о своих похождениях. Он  без  стеснения  выставлял
Тимона в голом виде и показывал его "красивую душу",  которая  на  самом
деле была довольно-таки противна. Но, как все души, это была  душа  рож-
денного, и, как все души, она будет когда-нибудь душой умирающего.  Нас-
тоящая женщина всегда сумеет понять. И посочувствовать. Но  гордецу  она
никогда этого не скажет... Мужчина не знает, что ему делать с  сострада-
нием, это известно! В сострадании есть всегда нечто обидное.  Но  бывают
такие обиды (иногда даже оскорбления), за которые в глубине души не сер-
дишься. Наде только причинять обиду умело и  вовремя,  в  такой  момент,
когда, несмотря на все протесты воли, тело ждет ее. Тимон легко  мирился
с некоторыми еще уловимыми складочками, которые появлялись  у  Аннеты  в
уголках рта, когда она его слушала. В этих складочках была одна  десятая
жалости, столько же презрения и восемь десятых умного любопытства,  сво-
бодного от предрассудков. В целом из смеси получалась симпатия.  Незави-
симая симпатия. И в этом заключалась ее ценность...  Девиз  Тимона  был:
"Бей и получай удары! Но никогда не уступай! Другу ли, недругу никому не
сдавайся!.." Аннета никогда бы не сдалась. Он был в этом уверен, он про-
бовал... (Это не помешало бы ему попробовать еще раз...)
   Между ними установилось соглашение, наполовину молчаливое, наполовину
высказанное вслух. Тимон взял Аннету в качестве своего личного  секрета-
ря. Он диктовал ей начерно письма и статьи.  Она  их  обрабатывала.  Его
стилю она имела право чистить ногти, но не обрезать их. Она имела  право
исправлять некоторые ошибки, но не все, - нельзя было трогать те,  кото-
рые он делал намеренно. Ведь в борьбе не думают об истине! Думают только
о том, чтобы свалить противника. И он не давал себе труда все  объяснять
секретарше: пусть сама угадывает его намерения, да побыстрей!  У  Тимона
чернила не просыхали. Из печки - прямо на стол! Обжигай себе  пальцы!  И
берегись, если выронишь! У Аннеты руки не дрожали... Хозяин  без  утайки
посвящал ее во все свои хитрости, в скрытый смысл этих статей,  объяснял
ей свои взгляды на газету и на жизнь. Он знал, что она его не  одобряет.
Но она принимала его, как принимают зрелище. И он сам оплачивал ее  мес-
то. Она не имела права освистывать его. Так он ей и сказал:
   - Ты бы не прочь! Я вижу, как ты вытягиваешь губы... Ну,  ладно!  Ва-
ляй! Свистни разок! Я позволяю.
   Она свистнула. Он оборвал ее сразу:
   - Заткнись! А теперь отстучи то, что я сказал. В точности!
   И она отстукивала. Это кулак Тимона стучал по черепу мира. Тимону на-
до было отыграться.
   В этом у него была настоятельная потребность. Этого требовали  унизи-
тельные воспоминания его детства, прожитого в нищете и позоре. Мать  Ти-
мона была служанкой в харчевне, в Перигоре; отец - случайный проезжий; в
темноте она даже не видела его лица. Выбиваясь из сил, как загнанное жи-
вотное, эта труженица долго и упорно скрывала свою беременность,  покуда
во время уборки не родила прямо на полу. Ее нашли вместе  с  ребенком  в
луже крови. Спровадить нежеланного пришельца обратно было уже  невозмож-
но. Неистовым криком он заявлял о своем неукротимом желании жить. Но как
только мать оказалась в состоянии держаться на ногах, их прогнали обоих:
и мать и сына.
   Она никому не рассказывала, как жила после этого, да ее жизнь  никого
и не интересовала. Она ни от чего не отказывалась: пусть будет самое тя-
желое, самое унизительное, - все равно, лишь бы прокормиться. Она цепля-
лась за жизнь с необъяснимой силой, точно животное, которому и в  голову
не приходит расстаться с жизнью, хотя она и доставляет ему одни мучения.
И еще была у нее привязанность самки к своему детенышу, который так  мал
и беспомощен. Потом - на все четыре стороны! Пусть о нем заботится  при-
рода! К тому времени, когда маленький Гельдри в первый год  пошел  нани-
маться на работу, он успел уже достаточно насмотреться в жизни и был не-
чувствителен к любому унижению. Мать и не подумала скрыть от  него  свой
позор, да и могла ли она скрыть от него что-либо, когда жили они  бок  о
бок? Всю свою душу принесла она в жертву этой животной  привязанности  к
сыну, который был плотью от ее плоти, что, однако, не  мешало  ей  обра-
щаться с ним грубо. Обращаться грубо - значит сильно любить. Натурам де-
ликатным это не по вкусу. Но Тимон ни тогда, ни после к этой  породе  не
принадлежал. Он все понимал. Он понимал, что он ребенок, что он стоит на
самой низкой ступеньке, что он единственный, об кого мать может вытирать
ноги. Это было в порядке вещей - мать сама служила ступенькой  для  дру-
гих... Но ведь он вырастет! И тогда уж он сам будет вытирать ноги о спи-
ны тех, кто всей тяжестью наваливался на них обоих.
   И пришлось же ему для этого попотеть! Очень уж воротить нос не прихо-
дилось. Он начал познавать человечество с ног. Он служил на побегушках в
подозрительной" маленькой гостинице и, несмотря на  свой  невинный  вид,
отлично знал все тайны девиц и их посетителей. И вот в  один  прекрасный
день или прекрасный час ему подвернулся счастливый случай: к нему в руки
попали компрометирующие бумаги, забытые только съехавшим постояльцем.  В
одну минуту он приблизительно определил их ценность, взвесил  все  шансы
за и против и принял решение. Он догнал этого  субъекта  на  вокзале,  и
там, с глазу на глаз, без лишних слов (никакого шантажа! Но тот,  конеч-
но, понял, что влопался и что лучше идти на мировую...), проезжий  полу-
чил обратно свои бумаги, а за это обязался немедленно принять маленького
сообщника к себе на службу. Мальчишка был недоверчив и потому  решил  не
возвращаться в гостиницу за своей одежонкой. Он и его новый хозяин уеха-
ли с первым поездом.
   Под внешностью этакого кругленького, добродушного Годиссара  прятался
агент по каким-то довольно странным международным  делам:  он  доставлял
одной металлургической фирме заказы на артиллерийские орудия и постоянно
сновал между арсеналами и мишенями, иначе говоря - народами,  или,  вер-
нее, между арсеналами и теми, кто использует народы в  своих  интересах.
Ему часто приходилось ездить на Балканы и Ближний Восток, -  всюду,  где
человеческий язык снедает желанием лакать кровь соседа. Благодетели, ко-
торые снабжают человечество игрушками для игры в  смерть,  обладают  со-
бачьим нюхом, - они умеют находить себе клиентуру, которая  мечтает  эти
игрушки использовать. В случае надобности благодетели поставляют  однов-
ременно и поводы для войн. Разумеется, этот грубый, коренастый,  но  все
же мелкий агент не заглядывал так далеко! Его дело было потихоньку,  без
огласки, передавать требования и предложения  получать  комиссионные  от
обеих сторон. Политика его не интересовала. Но зато у молодого перигорс-
кого поросенка рыльце было приспособлено находить трюфели.  И  он  очень
скоро сообразил, что политика и есть то самое  дерево,  вокруг  которого
растут трюфели. Он стал ухаживать за деревом. Благодаря своим разъездам,
благодаря прощупыванию, размышлениям и знакомству с хорошо осведомленны-
ми авантюристами (рука руку моет) ему удалось уяснить себе строение  де-
рева сперва grosso modo [110], а затем и  более  подробно.  Он  научился
различать, какие ветви главные, куда уходят корни, и смекнул, что гнилые
зубы подчас благоразумнее сохранять, чем вырывать, и что иные язвы явля-
ются подлинными трюфелями для человека, понимающего толк  в  кухне.  До-
вольно быстро сообразил он и другое: что не так уж много нужно  таланта,
чтобы работать, как его хозяин, на одну фирму. Почему бы не работать  на
две фирмы? На три? Почему не на все? Разумеется, с тем  условием,  чтобы
надувать все до одной! Кто больше? А если даже и меньше - все равно: бе-
ри, хватай, суй в карман! Что на серебряном блюде, что на мельхиоровом -
трюфели одинаково хороши. Легко догадаться, что такой любитель  трюфелей
не сразу овладел опасным искусством сидеть верхом на нескольких  лошадях
одновременно. Важно то, что он этим искусством овладел. У него был широ-
кий зад, и, усевшись, он его привинчивал к седлу. Хозяин не успел  огля-
нуться - тот одним махом ликвидировал его. Как именно это произошло, ис-
тория умалчивает. Но факт тот, что в один  прекрасный  день,  где-то  на
Балканах, старик покинул поле деятельности; никто и не подумал  разыски-
вать его (зачем?).
   Но прошло не так много времени, и нашего перигорца учуял зверь той же
породы, за спиной которого стояли многие другие:  ясноглазый  человек  с
каштановыми волосами принадлежал к могущественной своре  "Интеллидженс",
чья таинственная деятельность охраняет на всем  земном  шаре  господство
Британской империи (или, пожалуй, самой этой своры, ибо те,  кто  держит
карты в руках, начинают в конце концов думать, что хозяева игры -  они).
Оба зверя долго обнюхивали друг друга и, ощетинившись, молча обдумывали,
не будет ли выгоднее одному придушить другого. Но,  все  взвесив,  более
крупный и более опытный увидел, что будет полезнее, если он приблизит  к
себе Труфальдино такого калибра. И они прямо,  без  обиняков,  поставили
друг другу условия. Условия Труфальдино были далеко не легкими, но  дру-
гой не стал тратить время на то, чтобы торговаться: свора платит настоя-
щую цену и желает держать в руках то, что купила.  А  чтобы  удержать  в
своих руках перигорца, надо было его прижать. Покупатель не строил  себе
на этот счет никаких иллюзий. И не оставлял иллюзий  тому,  кого  купил.
Гельдри знал, что его купили со - всеми потрохами. Не такой он был чело-
век, чтобы мучиться этим, - лишь бы хорошо заплатили, а там видно будет.
Он станет служить хозяину, пока это выгодно, а когда  станет  невыгодно,
он сумеет вырваться из тисков. Опасность не могла его остановить (мы уже
не говорим - мы люди серьезные! - о подписи на клочке бумаги!..)
   Каждый из них понимал, чего можно ждать от Другого, и благодаря  этой
ясности между ними установились добрые отношения. А сделка оказалась вы-
годной для обеих сторон. Если не считать нескольких мелких, второстепен-
ных и даже третьестепенных измен со стороны перигорца: время от  времени
он позволял себе эту роскошь, чтобы доказать самому себе свою  независи-
мость и просто для того, чтобы поупражняться. Тот не говорил ничего,  но
давал понять, что заметил. Это было вдвойне разумно: он не натягивал по-
водьев, но из рук не выпускал - держи, мол, ухо востро! Гельдри понимал,
что им дорожат. И хорошо делают: он знал себе цену лучше,  чем  кто-либо
другой. При правильном инструктировании и правильном руководстве он про-
являл в области интриг мастерство, в котором смелость сочеталась с  хит-
ростью. А потом его неутомимые и искусные хозяева разматывали  клубок  и
опутывали народы его длинными нитями. Хозяева скоро заметили его  особое
умение заговаривать зубы (лучший орган у сына Галлии - это тот,  что  во
рту). И они предоставили ему возможность упражняться, купив для  него  в
Париже большую французскую газету. Она называлась "Франция  прежде  все-
го!" Тут было без обмана: они действительно имели в виду содрать шкуру с
Франции прежде всего! Тимон (он тогда только что вылупился из яйца)  ци-
нично предлагал заглавие: "Наша возьмет!"
   И взяла. Много времени для этого не потребовалось. Орган, находивший-
ся у Тимона во рту, сразу поднялся, как у Гаргантюа, выше  башен  Собора
Парижской богоматери. Он затопил своими разглагольствованиями всех рото-
зеев, всех парижских зевак. Он сам выварился в их соку и  отлично  знал,
каким соком они приправляют свое жаркое. Каждое из его кушаний  обжигало
глотку. На них накинулись. Он воздерживался о