текала вода.
   - Рюш!
   - Мне некогда! Я занята!..
   Обнаженная рука приветствовала его из-за ширмы.
   - Что тебя так смешит?
   - Ты!
   - Смейся! Ты имеешь право! Инстинктивным движением она прижала к  гу-
бам мокрую губку, посылая ему из-за ширмы воздушный поцелуй.
   - Ах, я такая же глупая, как ты!..
   - Почему?
   - Не твое дело...
   Ему не хотелось ни спорить, ни двигаться. Какая прекрасная ночь,  ка-
кое хорошее пробуждение, какое блаженство! Он весь  был  еще  во  власти
оцепенения... Но нет! Стыдно! Он выпрямился, как тростник...
   - Я встаю...
   - Нет, нет, подожди! Уткни нос в подушку! Я выхожу. Смотреть  воспре-
щается...
   Конечно, он посмотрел и увидел эту нимфу с ног до головы. Она бросила
в него из глубины комнаты все, что попало ей под руку: подушки, полотен-
ца, его брюки, которые высохли за ночь; он лежал, погребенный под грудой
вещей.
   - Утони и задохнись!..
   Не успел он высвободиться, как она с быстротой  фокусника  оделась  и
вернула ему воздух и свет.
   - А теперь одевайся! Я иду за провизией...
   Оставшись один, он оделся. Рюш вернулась с  молоком,  хлебом  и  нес-
колькими ломтиками ветчины. Они завтракали вдвоем  и  разговаривали.  На
молодое лицо, которое ночью терлось о ее ноги, Рюш смотрела своими  гла-
зами китаянки, в которых снова залегла отчужденность... Дурачок! Они об-
менялись улыбкой, понятной только им. Не говоря этого вслух, оба, каждый
про себя, пришли к одному и тому же: "Подобную ночь повторять нельзя..."
   - Вот что, - сказала Рюш. - Ты никакой работы не боишься?..
   - Они все бессмысленны, - ответил Марк. - Но и мы сами не лучше.  Так
что нечего привередничать.
   - Вот это я в тебе и люблю: ты горд, ты  подчиняешься  необходимости,
но считаешь, что делаешь ей честь. Ты не брезгаешь.
   - Я уже не брезгаю.
   - Да, ты переменился за эти полгода! И к лучшему!
   - Да ведь и ты тоже не из привередливых.
   - Оба мы с тобой из хорошего дерева: из него делают стрелы...
   - Но куда стрела метит?
   - Да, в прошлом году я очень боялась, что твоя стрела попадет  пониже
пояса.
   - Ты меня заставляешь краснеть... Что же, ты ясновидящая? Как ты  до-
гадалась?
   - У тебя был такой вид, точно тебя стало засасывать.
   - Я вырвался.
   - Это уже немало! С тех пор я и начала тебя уважать.
   - Почему ты мне не оказала?
   - А зачем?
   - Это могло бы мне помочь в такие дни, когда сам себя не уважаешь.
   - Полгода назад это не имело бы для тебя никакого значения.
   - Зато сегодня это имеет значение.
   - Бедный парнишка! Тебя, должно быть, здорово выпотрошило!
   - Не говори мне этого как раз в такой день, когда я начинаю  наживать
новый капитал!
   - И я, конечно, кладу в него первую монетку... Ну что же, за твой бу-
дущий миллион! А пока, в ожидании чего-нибудь лучшего,  пошел  бы  ты  в
студенческую столовую подавальщиком?
   Марк проглотил слюну и храбро ответил:
   - Если ты иногда будешь приходить туда обедать.
   - Зачем?
   - Если бы я прислуживал и тебе, это бы мне помогло.
   - Ладно, поможем...
   Она представила его заведующей, с которой была знакома, и Марк в  тот
же день приступил к работе, ободряемый взглядом и  советами  Рюш.  Этого
мало: когда волна посетителей схлынула, она усадила Марка за стол и сама
подала ему обед. После этого все стало просто. Рюш дала ему взаймы, и он
смог снять себе комнату в маленькой гостинице там же, в Латинском  квар-
тале.
   Казалось бы, после всего этого они должны были встречаться часто. Ни-
чего подобного. В первое время Марк еще заходил к ней  по  вечерам  раза
два или три, но ее не было дома. А быть может, она была дома  и  сидела,
скрючившись, в своем углу, с сигаретой в зубах,  обхватив  ноги  руками?
Эта странная девушка жила своей жизнью, закрытой для посторонних, и при-
лив симпатии, который в ту ночь сблизил ее с Марком, не воздал ему  при-
вилегии. Скорее наоборот, инстинкт подсказывал Рюш:
   "Ага! Он отодвинул щеколду? Так повесим замок!"
   В ее глазах никакое удовольствие не  стоило  независимости!..  Хороша
она была, ее независимость, нечего сказать! И что она с  ней  делала,  с
этой независимостью? Смеясь над собой, она щипала себе пальцы на  ногах:
"Дура!.. Ну и пусть! Я дура и дурой хочу быть! Мои пальцы на ногах  при-
надлежат мне. И моя кожа - моя! И все мое - мое! Я вся,  сверху  донизу,
принадлежу себе, и только себе! И никому больше! Ничего, подожди  немно-
го, моя милая! Хорошо смеется тот... ого! Мы еще посмеемся!  Давай  дер-
жать пари!.."
   Это у нее была такая игра: держать пари с самой собой. Тут  наверняка
выиграешь! В особенности если сплутовать... А стесняться нечего!
   Марк был бы способен понять ее инстинкт самозащиты. "Я берегусь.  Бе-
регись и ты!.." Но с него было довольно его собственных тайн, он не  мог
интересоваться тайнами Рюш. Да и потом его мужские предрассудки  внушали
ему, что девичьи тайны стоят не больше, чем кошачий  помет.  Правда,  он
любил кошек. Но кошка есть кошка. А мужчина - это человек.
   Рюш тайком наводила о нем оправки, пока не убедилась, что он  оконча-
тельно выплыл. Тогда она перестала им интересоваться. Лишь  однажды  она
неожиданно пришла к нему. Было около полуночи. Марк  выразил  удивление,
что она бегает по крышам так поздно. Действительно, в ее глазах сверкали
какие-то кошачьи огоньки. Она была весела, держала себя непринужденно, и
все же было в ее взгляде что-то чужое, неуловимое, похожее на глаза ноч-
ных птиц, бесшумно летающих по лесу. Невозможно угадать, где  они  будут
спустя мгновение... Около часа ночи сова улетела, и  он  не  пытался  ее
удержать. Они встретились снова только через несколько месяцев.
   И как раз в это время - в начале апреля - вместе со стаями Перелетных
птиц вернулась к нему другая птица: Аннета, упорхнувшая с дунайских  бо-
лот.
 
 
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   АННЕТА В ДЖУНГЛЯХ
 
   Она там чуть-чуть не увязла!
   В Париже она дала себя упаковать, как тюк,  и  увезти.  Выбросить  на
время из головы все заботы - это было облегчение... На время...  Но  оно
оказалось непродолжительным. Аннета не привыкла ничего  не  делать.  Они
путешествовали в роскошных условиях (опальные вагоны, первоклассные оте-
ли, автомобили и пр.) по Северной Италии и Венецианской области. Но  са-
мым отчетливым впечатлением, оставшимся  у  Аннеты  от  этих  прекрасных
мест, знакомых ей и любимых с детства, было впечатление холода и  скуки.
Сначала это удивляло ее. Затем она поняла: роскошь изолировала ее, лиши-
ла контакта с землей. Аннета вновь обретала его лишь в те редкие минуты,
когда ей удавалось вырваться и пробежаться пешком по узким  уличкам  или
по полям. Дрожь пробирала ее иной раз, когда ее нога  утопала  в  мягких
отельных коврах, однообразных, похожих один на другой, старательно прик-
рывавших паркет и камень полов. Ей так хотелось походить босиком по  го-
лой земле! Но ее ни на минуту не оставляли в покое. Болтовня трех  попу-
гаев, не умолкавших ни днем, ни ночью, доводила ее до отупения.
   В Бухаресте в первые дни стояла суматоха и оглушительный шум  громад-
ного птичника, как в  Париже,  в  Зоологическом  саду:  огромная  семья,
родственники, знакомые - целое племя собралось после разлуки.  На  много
дней и много ночей хватило бы им восклицаний, излияний, объятий и  поце-
луев. Все двери настежь. Все нараспашку.  Все  секреты.  Полные  корзины
интриг, флиртов и большего, чем флирт, и  все  происходило  открыто,  на
глазах, в каждой комнате, коридорах. Мужчины редко говорили с  женщинами
о чем-нибудь таком, что не вертелось бы вокруг красного  фонаря.  Аннета
считала себя обязанной наблюдать за своими воспитанницами, и у нее  было
довольно забот в этой накаленной атмосфере. Она и сама была не ограждена
от преследований: она заметила это с досадой, но, пожалуй, не  без  нас-
мешливого удовлетворения (ого! в сорок три года!). Как  парижанка,  она,
несмотря на свой возраст, была для мужчин предметом внимания и  вожделе-
ния. И Фердинанд Ботилеску, который еще во время путешествия  надоел  ей
своей тяжеловесной галантностью, начинал ее немного беспокоить.
   Однако, пока они жили в городе, опасность была невелика: участок,  на
котором шла охота, был достаточно богат дичью, чтобы насытить этих Немв-
родов. И у Фердинанда были другие кошечки, не считая политики, дел,  по-
гони за почестями и деньгами.
   Но спустя два месяца они переехали  в  имение  Ботилеску,  затерянное
среди прудов и лесов унылой валашской долины, обжигаемой  то  зноем,  то
морозом. Стояла осень. Густые туманы проплывали над болотами, где  тара-
торили водяные курочки. Тяжелый автомобиль то застревал в колеях  разби-
тых дорог, то жестоко тряс, и тогда пятерых женщин и их господина и  по-
велителя обдавало грязью. Но только у одной Аннеты ныла разбитая тряской
поясница, и она изумлялась выносливости румын: им, видимо, все было  ни-
почем, они были сделаны из меди, в особенности глотки  барышень,  ни  на
одну минуту не перестававших болтать.
   Просторный, но ветхий дом - не то замок, не то ферма - стоял на  при-
горке, еле заметно возвышавшемся над тоскливым однообразием равнины. Его
строили по частям; не было ни одного этажа, который находился бы весь на
одном уровне; извилистые коридоры поднимались и спускались на каждом по-
вороте, истертые каменные ступеньки дрожали под ногами. В доме никто  не
жил в течение нескольких лет войны, и им завладела природа; дикий виног-
рад, красный на осеннем солнце, как кровь, и облысевший плющ, прикрывав-
ший фасад, пролезли сквозь щели  в  стенах,  сквозь  источенные  червями
оконные рамы в дом и привели с собой целые полчища уховерток и муравьев.
Уборка, сделанная кое-как, на скорую руку, перед самым приездом  господ,
мало потревожила пауков,  устроившихся  в  темных  углах  и  в  складках
портьер; ящерицы бегали и дремали в коридорах, а в  нижнем  этаже  можно
было иной раз услышать свист ужа. Ни барышень, ни их мать это не  трога-
ло. Они привыкли к роскоши  Западной  Европы,  но  дома  прекрасно  себя
чувствовали среди грязи и запущенности, на покрытых пылью диванах и  ку-
шетках. Аннете было стыдно сознаться себе, что ей это  внушает  отвраще-
ние, и она решила во всем видеть смешную сторону. В первый вечер  Аннета
старалась не заглядывать в углы своей комнаты, -  она  поспешила  задуть
свечу, которая коптила и пахла горелым салом; сморенная усталостью,  она
вытянулась на жесткой и скрипучей старой деревянной кровати, размалеван-
ной романтическими и батальными сценами и амурами. На этой кровати могли
бы со всеми удобствами расположиться две пары  ночлежников.  За  их  от-
сутствием ее населяли другие, не менее докучливые жильцы. Первый же  сон
Аннеты был нарушен: у нее горела вся кожа; ей пришлось покинуть сей  ис-
торический монумент и ютившееся в нем голодное население, - остаток ночи
она провела на стуле. Это значило попасть из Харибды в Сциллу.  В  окна,
которые она раскрыла, влетели крылатые эскадроны комаров. В пруду квака-
ли лягушки, а с первыми лучами рассвета где-то вдалеке  зазвонили  надт-
реснутые монастырские колокола.
   Следующие ночи, пока не прибыла из Бухареста  новая  кровать,  Аннета
спала на полу, на матраце, и это никого  не  удивляло.  Правда,  барышни
предлагали ей лечь с ними на одной постели. Они спали в огромной  сосед-
ней комнате, спали как убитые, с открытым ртом, негромко и мерно  похра-
пывая, согнув колени под раскиданными простынями. Их  голые  бедра  были
неуязвимы для насекомых. Утром они шутили по поводу того, что  у  Аннеты
распухли щеки, нос,  лоб,  вздулись  щиколотки.  Аннета  тоже  смеялась,
зверски царапая себе все тело: она платила  налог  на  иностранцев.  Как
только эта нечисть взыщет его, тотчас получишь иммунитет. Нет  худа  без
добра: пожалуй, это было благоразумно - представать перед праздными оча-
ми хозяина в непривлекательном виде. Но она заблуждалась,  если  думала,
что его могут остановить такие пустяки. Слишком уж  он  вертелся  вокруг
нее. Он постоянно старался услужить ей, постоянно проявлял к ней преуве-
личенное и назойливое внимание,  подчеркнуто  обращался  с  ней,  как  с
гостьей. Однако под его тяжелыми веками она видела сверкание быстро уга-
савших, но все же зловещих молний. В иные минуты очутиться с ним наедине
было бы небезопасно. Невелика оказалась бы цена всей  этой  его  внешней
почтительности. Он обошелся бы с ней, как с кобылицей. Именно так  обра-
щался он у себя в имении с крестьянскими девушками, которых  заставал  в
коровнике за доением или у пруда, когда, стоя в грязи, они  связывали  в
снопы срезанный камыш. Оки потом оправлялись,  бешено  и  удовлетворенно
кудахча, как куры. По-видимому, ни для жены, ни для дочерей господина  и
повелителя это не составляло тайны; они  этому  не  придавали  значения;
быть может, в душе они даже гордились своим султаном. Немало деревенских
ребятишек являло с ним разительное сходство. Зверь всегда  был  голоден.
Тяжелый, почти исключительно мясной стол (у Аннеты он  вызывал  отвраще-
ние), дорогие вина и "цуика" (сливовая водка) не могли заполнить  прорву
этого желудка: чистый воздух и праздность делали его бездонным. Г-жа Бо-
тилеску проводила целые дни в дремоте и безделье, взвалив на Аннету  за-
боты по дому. Фердинанд растрачивал силы на ходьбу пешком,  на  верховую
езду, на охоту; иногда он брал с собой всю компанию кататься верхом  или
в автомобиле. Но Аннета насторожилась после того, как однажды, собирая с
барышнями цветы в болотных зарослях, она внезапно оказалась одна и на ее
зов откликнулся гусак. Она добралась до дому другой дорогой; увидев  не-
винные личики барышень, которые бросились ей на  шею,  крича  наперебой,
что всюду искали ее, Аннета раскаялась в своем  подозрении.  Но  сколько
она ни гнала его от себя, оно не уходило; оно, как собака, легло у  две-
рей, свернувшись калачиком на подстилке. Перехваченные  ею  взгляды  ма-
леньких обожательниц заставляли ее быть все время начеку.  В  свою  оче-
редь, она с любопытством француженки пыталась установить, какие же могут
быть побуждения, у этих душонок, наивных и сложных. Аннета угадывала бе-
зотчетную, быть может, затаенную, неприязнь, которую она могла возбудить
у них в Бухаресте, мешая им флиртовать. В особенности  старшая,  которая
осыпала ее самыми нежными поцелуями, должна была иметь против нее зуб, -
она и точила на Аннету один из своих красивых острых клыков молодой  ли-
сицы, открывавшихся, когда в обольстительной улыбке подымалась  ее  пол-
ная, покрытая пушком губа. Что же, выходит,  девушки  лгали?  Нет,  если
лгать - значит, говорить противоположное тому, что думаешь. Они и  дума-
ли, что говорили, а говорили, что думали. Они были искренни и  в  то  же
время хитры. Они любили Аннету, и одновременно их забавляло толкать ее в
сети папаши. Самая младшая не видела в этом ничего худого; для  нее  это
была просто забава. Даже вторая, наиболее искушенная, только хотела пос-
мотреть, какой сердитый вид будет у гувернантки, когда она попадется. Но
старшая, Стефаника, знала, что делает. Она находила двойное удовольствие
в том, чтобы, любя Аннету, мстить, толкая ее в объятия отца. Его  похож-
дения, быть может, пробуждали запретные чувства в ней самой. Эти чувства
она скрывала и даже себе не признавалась, какую ведет игру,  но  заранее
облизывалась при мысли об успехе. Аннета не хотела этому верить, хотя  у
нее раза три мелькнули подозрения. Но она насторожилась.
   Однажды вечером, собираясь лечь спать, она заметила, что ключ  от  ее
комнаты исчез из замочной скважины. Всего каких-нибудь четверть часа на-
зад она его видела. Девочки были у нее в комнате. Они едва  не  задушили
ее в объятиях, желая ей спокойной ночи. У Аннеты не оставалось сомнения.
Шерсть вздыбилась на волчице. Она упрекала себя: "Я дура! Аннета,  милая
моя, ты фантазируешь. Ты слишком нервна. Ключ выпал. И даже если девочки
унесли его, они просто хотели пошутить. Не надо обращать внимания".  Она
легла. Но через три минуты вскочила с кровати. Из  соседней  комнаты  до
нее донесся приглушенный смех двух старших. Она пошла к ним - босиком, в
ночной рубашке. Едва она вошла, свеча погасла. Она снова ее зажгла.  Де-
вушки притворились спящими. Когда же Аннета растормошила их и заговорила
сердитым тоном, они разыграли пробуждение и с невинными глазками  покля-
лись всеми святыми, что не понимают, чего от них хотят:  они  ничего  не
знают. Аннета не стала тратить времени на пререкания. Она холодно сказа-
ла Стефанике:
   - Уходи отсюда! Я остаюсь здесь. Поди ляг на мою кровать.
   Девушка подскочила.
   - Нет, нет, нет, нет! - в ужасе закричала она.
   Аннета заглянула ей в глаза, не стала настаивать и легла с ней рядом.
Снова стало темно. Все молчали. Прошел час, и в  коридоре  под  чьими-то
шагами затрещали шаткие половицы; рядом открылась дверь, кто-то вошел  в
комнату Аннеты. Приподнявшись на локте, Аннета прислушивалась; Стефаника
притворялась спящей, но тоже прислушивалась: ее выдавало тревожное дыха-
ние. За стеной возбужденный мужчина (он  почти  каждую  ночь  бывал  по-
лупьян) пришел в бешенство от неудачи. Он сбрасывал простыни, подушки  и
ревел, как слон. Аннета тоже разозлилась; схватив  Стефанику  за  плечи,
она шепотом потребовала, чтобы та созналась; она бросала ей в лицо  неп-
риличные слова на румынском языке (на всех  языках  эти  слова  узнаются
прежде всего, одновременно с теми, которые нужны,  чтобы  попросить  по-
есть). Та, растерявшись, продолжала упорно  отрицать,  покуда  во  время
спора не упал на пол ключ, который Стефаника спрятала под подушкой.  Ра-
зочарованный волокита вышел из комнаты, хлопнув с досады дверью, и заша-
гал по коридору, топая ногами, как буйвол. Обе барышни,  пристыженные  и
взволнованные (они только теперь с ужасом  поняли  свое  предательство),
рыдая, бросились перед Аннетой на колени - они целовали и обливали  сле-
зами ее руки, просили прощения. Они были  искренни.  Стефаника  впала  в
шумное отчаяние, гулко била себя кулаками в крепкую грудь, заявила,  что
желает провести остаток ночи у ног Аннеты. Наконец, всхлипывая и  шмыгая
носами, как дети, которых высекли, девушки заснули. Невозможно  было  на
них сердиться. Но доверяться им тоже было невозможно.
   Аннета хотела уехать на другой же день. Но девочки  с  криком,  бурно
выражая ей свою любовь, умоляли ее остаться. А смущенный  Фердинанд,  ни
словом не обмолвившись о своем неудавшемся ночном  набеге,  держался  на
почтительном расстоянии, проявляя внешние признаки раскаяния. Аннета от-
менила свое решение. Впрочем, его осуществлению мешали серьезные матери-
альные причины: у нее не было денег. Когда она требовала то, что ей при-
читалось, у хозяев находились всевозможные предлоги, чтобы тянуть  и  не
платить ей. Надвигалась зима и отрезала усадьбу от остального мира:  пе-
реезды были трудны в это время года, нельзя было уехать, когда хочешь.
   Аннета решила подождать до весны. Пережитые тревоги как будто  заста-
вили всех остепениться. Наступил период сонливого покоя.  Снег,  рассте-
лившийся по полям, покрыл и сердца своим легким  пухом.  В  лунные  ночи
сверкал брильянтами замерзший пруд. Катались в  санях  с  бубенцами.  От
ветра краснели щеки, уши горели под теплыми шапками. Тело, закутанное  в
меха, чувствовало себя счастливым от притока освеженной крови. Грязь ла-
чуг с камышовыми крышами и зловоние болот прикрывала  незапятнанная  бе-
лизна зимнего покрова. Аннета не без успеха старалась обратить  внимание
своих пташек на нищету крестьян, у которых под  лохмотьями  была  волчья
шерсть. Крестьяне очаровали Аннету своими прекрасными песнями,  точеными
лицами, блестящими дикарскими украшениями, которые они надевали в празд-
ники, древними обычаями и здравым смыслом. Аннета пыталась  заговаривать
с ними, и их недоверие таяло; ей приятно было видеть,  как  под  суровым
обликом даков, прикованных к колонне Траяна, вспыхивает  веселый  огонек
иронии бургундского Кола Брюньона, котор