естовала:
   "Нет! Неправда!"
   Все же она не могла отделаться от некоторого беспокойства: она помни-
ла, что Марсель уже раз оказался дальновиднее ее. Однако  зачем  он  так
старается убедить ее? Чего ради он из кожи лезет, доказывая, что ей сле-
дует пользоваться завоеванной свободой и не бояться жизни вне  общества?
(Он называл это "быть выше буржуазных условностей").
   В Аннете жили две или даже три Аннеты, и обычно говорила одна, а дру-
гие слушали. Но в эту минуту заговорили две разом: одна - пылкая и  сен-
тиментальная, легко поддававшаяся обманчивым впечатлениям, другая - нас-
мешливая и трезвая наблюдательница скрытых пружин человеческого  сердца.
У этой второй Аннеты были зоркие глаза, она видела Марселя насквозь. Ро-
ли переменились. Раньше он читал ее тайные мысли. Теперь  (с  каких  это
пор? Да после происшедшей с ней "метаморфозы")...  теперь  она,  Аннета,
обрела способность угадывать тайные побуждения других людей. Новизна  их
(по правде говоря, не всегда одинаково любопытная) занимала ее и  отвле-
кала от забот.
   Она лежала, заложив руки за голову, и смотрела в потолок, но в то  же
время сквозь полуопущенные ресницы искоса наблюдала за  ораторствовавшим
Марселем. Она заранее знала, что он скажет, знала, что  сейчас  произой-
дет, но не мешала ему из чуточку насмешливого  любопытства,  за  которое
она себя упрекала.
   "Но он же сам сейчас сказал, что надо все увидеть и познать! Да, поз-
навать... изучать..."
   И она изучала своего друга...
   "О, я его отлично понимаю!.. Аннета упала, как плод с  дерева,  а  он
думает, что ее недурно было бы подобрать. Он для того  и  тряс  тихонько
дерево, чтобы плод поскорее оторвался и упал. Он  хочет  воспользоваться
моей растерянностью... А ведь он меня любил!.. Да,  любил...  Хороши  же
эти мужчины!.. Как вкрадчиво он воркует!..  Уже  становится  нежен...  А
сейчас он... Берегись, Аннета! Держу пари, что сейчас начнется..."
   Она вдруг увидела совсем близко белокурую бородку наклонившегося  над
ней Марселя, его губы, уже готовые целовать... Она решила  избавить  его
от унижения. И, как раз вовремя поднявшись,  положила  Марселю  руки  на
плечи и слегка оттолкнула его от себя со словами:
   - Прощайте, мой друг! Марсель заглянул ей в глаза, проницательно и  с
тайным лукавством изучавшие его лицо, и улыбнулся. Он  был  разочарован.
Но это была честная борьба. Он не скрывал от себя, что  ему  только  что
самым хладнокровным образом дали отставку. И все-таки  был  уверен,  что
Аннета к нему неравнодушна. Вот и пойми тут что-нибудь! Эта странная де-
вушка ускользала от него.
   Марсель больше не приходил, и Аннета не  звала  его.  Они  оставались
друзьями, но сердились друг на друга. Именно потому, что Марсель был  ей
небезразличен, Аннету так задело то, что она прочла в его мыслях. Она не
оскорбилась: обычная история, слишком даже обычная!.. Нет,  Аннета  была
не в обиде на Марселя. Но она не могла забыть!.. Бывает, что разум  про-
щает, а сердце не в силах с этим согласиться... Быть может, тайная доса-
да Аннеты отчасти объяснялась тем, что вольное обращение к  ней  Марселя
еще острее, чем нелюбезный прием  в  салоне  Люсиль,  заставило  ее  по-
чувствовать перемену в ее положении. Она увидела, что  не  может  больше
рассчитывать на знаки уважения, которые общество оказывает своим членам,
покорно соблюдающим условности и внешние приличия. Отныне она лишена за-
щиты. Ей придется самой себя защищать.
   Она никого не принимала. Сильвии она боялась рассказать  о  пережитых
неприятностях: ведь Сильвия это предсказывала и теперь стала бы торжест-
вовать. Аннета все сохраняла в тайне и, уединившись от всех, решила жить
только для ребенка.
   Когда маленький Марк под вечер, после визита Марселя, вернулся с про-
гулки, она встретила его с исступленным восторгом. Увидев мать, он, улы-
баясь, потянулся к ней и задрыгал всеми четырьмя лапками. А она наброси-
лась на него, как голодная волчица на добычу, осыпала жадными поцелуями,
делая вид, что откусывает кусочки от его тела: брала в рот его ножки  и,
раздевая, щекотала его губами всего сверху донизу...
   - Ам! Вот я тебя съем!.. И тот дурак смел уверять, что мне тебя будет
недостаточно! - восклицала она, словно призывая ребенка в  свидетели.  -
Как тебе нравится такая наглость?.. Это тебя-то недостаточно, тебя, мое-
го повелителя, моего маленького боженьки!.. Ну скажи, что ты мое божест-
во!.. А я, что же я тогда? Мать бога!.. Весь мир  -  наш.  Нам  доступно
все, что можно сделать вдвоем!.. Мы можем все увидеть,  все  иметь,  все
испытать, испробовать, все сотворить!..
   Они и в самом деле творили все, - разве открывать и творить не одно и
то же? На нашем славном французском языке "находить" означает то же, что
"изобретать". Люди находят то, что изобретают, и открывают то, что  соз-
дают, о чем мечтают, что вылавливают в реке грез. Для матери  и  ребенка
началась эпоха великих открытий. Первые слова малыша, его попытки иссле-
довать окружающий мир, который он словно измерял  ручками  и  ножками...
Каждое утро Аннета и ее сын отправлялись завоевывать  этот  мир.  И  она
наслаждалась не меньше, а то и больше, чем  он.  Она  словно  переживала
сызнова свое детство, но теперь во всей полноте сознания, а значит, и во
всей полноте радости. Немало радовался и ее сынок! Он был красивый ребе-
нок,  толстенький,  крепыш,  этакий  аппетитный   розовый   поросеночек.
(Сильвия говорила: "Хоть сейчас на вертел - чего еще ждать?) В его упру-
гом и пухлом тельце чувствовался избыток сосредоточенной энергии, как  в
резиновом мячике, который вот-вот запрыгает. Каждое новое  соприкоснове-
ние с жизнью приводило его в бурный восторг. Беспредельная сила  вообра-
жения, которой одарен ребенок, обогащала его открытия,  и  радость  неу-
молчно звенела в нем. Аннета ни в чем ему не уступала, и можно было  по-
думать, что между ними происходит состязание - кто сильнее обрадуется  и
наделает больше шуму. Сильвия называла Аннету сумасшедшей, но и  она  на
ее месте вела бы себя точно так же. После  неугомонной  возни  наступали
часы полнейшего покоя и блаженного изнеможения. Малыш, утомленный бегот-
ней, сразу сладко засыпал. Аннета тоже от усталости валилась с  ног,  но
боролась с дремотой, чтобы как можно дольше любоваться спящим  ребенком.
Она подавляла порывы нежности, и любовь ее, как свеча,  заслоненная  ру-
кой, чтобы не разбудить спящего, горела тихим и долгим пламенем,  подни-
маясь к небу. Она молилась, как некогда Дева Мария у  яслей...  Молилась
на своего сына...
   То были чудесные, озаренные радостью месяцы. Но уже не  такие  ясные,
как в прошлом году. Не такие безоблачные. В счастье Аннеты  было  что-то
преувеличенно-восторженное и беспокойное.
   Такая сильная и здоровая натура, как  Аннета,  должна  была  творить,
постоянно творить, вкладывая в это все силы души и тела. Творить или хо-
тя бы вынашивать будущие творения. Это потребность непреодолимая, и  та-
кие люди находят счастье только в ее утолении. Каждый период  творчества
имеет свой предел, свою линию взлета и неизбежно наступающего затем сни-
жения. Аннета уже прошла через высшую точку этой кривой. Однако творчес-
кий порыв матери длится еще довольно долго после рождения ребенка. Корм-
ление продолжает процесс перехода крови матери в кровь ребенка, и  неви-
димые узы связывают два тела. Полнота творческих сил  ребенка  возмещает
упадок этих сил в душе матери. Мелеющая река стремится  принять  в  себя
воды выходящего из берегов ручья. Она бурлит, сливаясь с ним,  но  ручей
бежит дальше, обгоняя ее, а она остается позади. Ребенок Аннеты уже ухо-
дил от нее, и она едва поспевала за ним.
   Еще язык его не справлялся с целой фразой, а ум уже имел свои  тайни-
ки, свои запретные ящички, и ключ к ним он прятал от всех. Бог его  зна-
ет, что он там прятал! Вероятно, свои суждения о людях, обрывки  мыслей,
беспорядочное нагромождение образов, ощущений, любимых слов. Он  еще  не
знал, что означают эти слова, но ему нравился их звук, и он твердил их в
своих певучих монологах, не имевших ни начала, ни продолжения, ни конца.
У него было отчетливое сознание, что он что-то скрывает, хотя  он,  быть
может, еще и не знал, что именно. И чем больше окружающие старались  уз-
нать, о чем он думает, тем больше он хитрил, стараясь, чтобы  они  этого
не узнали. Ему даже доставляло удовольствие сбивать их с  толку:  язычок
его, такой же беспомощный, как ручонки, еще путал слова, а он уже пробо-
вал лгать, морочить взрослых. Ведь как приятно доказывать и себе и  дру-
гим свои права, потешаться над тем, кто хочет проникнуть в мир, тебе од-
ному принадлежащий! Этот живой комочек, едва появившись на свет, уже бе-
зошибочным чутьем понимал, что такое "мое" и "твое": "У меня есть  хоро-
ший табак, но ты его не получишь". У него были в запасе  только  обрывки
мыслей, но он уже воздвигал стены, чтобы скрыть их от глаз матери. Анне-
та, недальновидная, как все матери, была горда тем,  что  он  умеет  так
твердо говорить "нет! ", что в нем так рано проявляется  самостоятельная
личность. Она с важностью заявляла:
   - У него железная воля! И воображала, что это железо выковано ею.  Но
против кого же?
   Прежде всего против нее самой, ибо для этой  крохотной  личности  она
была "не я", а чужой мир, - правда, живой, теплый, мягкий и полный моло-
ка, мир, который был полезен,  в  котором  хотелось  господствовать.  Но
все-таки - мир внешний. "Этот мир - не я, но он мне принадлежит.  А  я-я
ничуть ему не принадлежу!.."
   Нет, он ей не принадлежал! И Аннета  уже  начинала  это  чувствовать:
кроха желала принадлежать только себе самой. Сын нуждался в  ней,  но  и
она нуждалась в нем, - малышу подсказывал это инстинкт. Быть может, инс-
тинкт, подкрепленный эгоцентризмом, говорил ему, что  мать  нуждается  в
нем гораздо больше, чем он в ней, а значит, он имеет право этим злоупот-
реблять. И ведь это было верно! Он ей был гораздо нужнее, чем она ему...
   "Ну что ж, справедливо это или нет, -  эксплуатируй  меня,  маленькое
чудовище! Все равно, как ни старайся, ты не сможешь долго обходиться без
меня. Ты в моей власти. Вот я тебя кладу в  ванночку.  Протестуй,  рыбка
моя, сколько хочешь!.. Смотрите, какая негодующая мина!  Этот  человечек
разевает рот, словно задыхается от оскорбленного достоинства, видя,  что
с ним обращаются, как с вещью. А вот я тебя  все-таки  переверну  и  еще
раз!.. Боже, какая музыка!.. Ты будешь певцом,  сыночек!  Ну-ка,  возьми
еще раз верхнее "до"!.. Браво! Ты поешь, а я тебя заставлю плясать... Ну
не безобразие ли так пользоваться твоей беспомощностью? Ах,  гадкая  ма-
ма!.. Бедный мальчик!.. Ничего, ты ей отомстишь,  когда  вырастешь...  А
пока протестуй! Вот не посмотрю на все твое достоинство и  поцелую  твой
задик!.."
   Он брыкался. Она заливалась смехом. Он был у нее в руках, но что тол-
ку? Ведь она распоряжалась только раковиной, а улитка уползала от нее  в
глубь своего убежища. И с каждым днем все  труднее  становилось  поймать
ее. Это была охота, увлекательная, как любовная борьба. Но все же охота,
борьба, не дававшая передышки. Приходилось все время быть начеку.
   Тысячи постоянных мелочных забот, которых требует ребенок,  заполняют
день. При всей своей несложности и однообразии они не оставляют места ни
для чего другого. Ни на чем вне его, его одного, ум не может  сосредото-
читься. Самая быстрая мысль десять  раз  обрывается.  Ребенок  вытесняет
все, этот кусочек мяса заслоняет от вас горизонт. Аннета об этом не  жа-
лела. Да у нее и времени не оставалось для сомнений.
   Она жила в состоянии постоянного утомления  и  озабоченности,  и  это
состояние, вначале для нее спасительное, с каждым днем все заметнее  пе-
реходило в смутное чувство изнеможения. В такие периоды жизни у человека
тают силы, а душа блуждает, как лунатик, и, вдруг проснувшись, не знает,
куда идти. Однажды Аннета проснулась с ощущением этой  усталости,  нако-
пившейся за много месяцев. И неуловимая тень омрачила  радость,  которая
жила в ней.
   Ей хотелось верить, что это только физическое переутомление. И, чтобы
убедить себя в том, что счастье ее неизменно, она  стала  проявлять  его
слишком бурно. В особенности на людях: она словно  боялась,  что  другие
заметят то, чего она не хотела видеть. А когда она оставалась одна, пос-
ле неумеренной веселости наступал упадок сил. Что  это  было  -  печаль?
Нет. Непонятное томление, глухое беспокойство, чувство какой-то  неудов-
летворенности, которое она старалась отогнать. Аннета ничего не  ожидала
от внешнего мира - пока она еще обходилась без него, - но  она  страдала
оттого, что какието стороны ее натуры не находили себе применения.  Без-
действовала уже давно и какая-то часть ее умственных способностей, а это
нарушало внутреннее равновесие. Лишенная общения с людьми, предоставлен-
ная всецело себе самой, Аннета чувствовала, что душу ее начинает  щемить
тоска, и пыталась заглушить ее чтением, надеясь, что  книги  заменят  ей
людей. Но книги лежали раскрытыми все на той же странице: мозг ее  отвык
от усилий, разучился следить за разворотом цепи слов.  Вечная  забота  о
ребенке, беспрестанно врываясь в ее мысли, нарушала  их  ход,  отвлекала
внимание, только раскачивала дремлющее, ослабленное сознание, как привя-
занную у берега лодку, которая пляшет на волнах и не может ни  двинуться
вперед, ни стоять на месте. Вместо того чтобы бороться  с  этим,  Аннета
сидела взаперти, предаваясь сонным мечтам над раскрытой книгой, или ста-
ралась заглушить тоску взрывами бурной нежности и дурашливой болтовней с
ребенком. Наблюдая, как она тщетно пытается истратить на малыша весь за-
пас своей разносторонней душевной энергии, Сильвия говорила ей:
   - Тебе следует чаще выходить, делать гимнастику,  много  гулять,  как
прежде.
   Аннета, чтобы отделаться от нее, обещала чаще выходить, - и не двига-
лась с места. На то была причина, которую она хранила про себя: она боя-
лась встреч с прежними знакомыми и обидных проявлений холодной отчужден-
ности. Такова была внешняя причина, которую она приводила самой себе.  В
другое время ее ничуть не трогали бы эти мелочные обиды. Теперь же у нее
появилось стремление избегать всякого соприкосновения с людьми - признак
неврастении. Но тогда почему бы не уехать из Парижа, не поселиться в де-
ревне, как ей советовала Сильвия? Аннета не возражала против  этого,  но
ничего не предпринимала: нужно было на что-то решиться, а ей не хотелось
выходить из своего сонного оцепенения.
   И она мирилась с тем, что дни уплывали без малейших волнений, бездея-
тельные и тихие, как море в штиль перед отливом. То был перерыв, кажуща-
яся остановка в вечном ритме  жизни.  Дыхание  приостановилось.  Радость
уходит на цыпочках. Бесшумными шагами приближается горе. Его еще нет, но
уже nescio quid [39] предупреждает: "Не шевелись!.. Оно у дверей!"
   Горе пришло. Но совсем не то, какого ждали. Напрасно пытаемся мы  за-
ранее представить себе грядущее счастье или горе. То и  другое  приходит
всегда в совсем ином, неожиданном обличье.
   Однажды ночью, когда Аннета витала где-то между небом  и  землей,  на
грани счастья и душевного мрака, плыла в царство сна, не сознавая, нахо-
дится ли она по ту или по эту его сторону, она вдруг почуяла  опасность.
Еще не зная, какая это опасность и  откуда  эта  опасность  надвигается,
мать собиралась с силами, чтобы броситься на  помощь  к  спавшему  рядом
мальчику. Сознание ее, настороженное и во время сна, уже подсказало  ей,
что ребенку что-то угрожает. Она преодолела дремоту  и  с  беспокойством
прислушалась. Да, она не ошиблась, не могла ошибиться! Ведь даже в  глу-
боком сне она чуяла всегда малейшую перемену в дыхании любимого малютки.
Он дышал часто и неровно, и Аннета в силу какойто таинственной  телесной
связи с ним почувствовала, что и ей стало трудно дышать. Она зажгла свет
и склонилась над колыбелью. Мальчик не проснулся, но сон его был  беспо-
коен, он метался. Мать утешило то, что личико у  него  не  было  красно.
Потрогав его, она заметила, что кожа суха, а ручки и ножки холодные. Она
укрыла его потеплее, и он как будто успокоился. Еще несколько минут  она
наблюдала за ним, потом потушила свет, мысленно  уверяя  себя,  что  это
пустая тревога. Но скоро дыхание ребенка опять участилось и стало преры-
вистым. Аннета, сколько могла, обманывала себя.
   "Нет, он дышит ничуть не тяжелее, это мне так кажется от волнения..."
   И она заставляла себя лежать неподвижно,  как  будто  внушая  ребенку
свою волю. Но сомнений уже быть не могло - ребенок дышал все чаще, начи-
налось удушье. Вдруг он  закашлялся  и,  проснувшись,  заплакал.  Аннета
вскочила, взяла его на руки. Мальчик весь горел, личико было бледно, гу-
бы приняли лиловатый оттенок. Аннета обезумела. Разбуженная тетушка Вик-
торина тоже всполошилась. Вдобавок ко всему в тот день телефон у них был
выключен из-за ремонта сети, и невозможно было вызвать врача.  А  побли-
зости не было ни одной аптеки. Дом их на Булонской набережной стоял  уе-
диненно, и у служанки не было ни малейшей охоты идти по пустынным улицам
в такой поздний час. Приходилось ждать до утра. А признаки болезни  ста-
новились все заметнее. Было от чего потерять голову! И Аннета была близ-
ка к этому, но, понимая, что голову терять нельзя,  она  ее  не  теряла.
Тетка хныкала, металась, как муха под абажуром.  Аннета  сурово  сказала
ей:
   - От твоего оханья пользы мало. Помоги мне, а если ты ни  на  что  не
способна, ступай спать, и оставь меня в покое! Я одна буду его спасать.
   И ошеломленная тетка взяла себя в руки. Понаблюдав за  ребенком,  она
на основании многолетнего опыта рассеяла одно из самых страшных опасений
Аннеты: это был не круп. Аннету все еще мучили сомнения, и тетушку,  ве-
роятно, тоже: ведь так легко ошибиться. Да если это и не круп,  мало  ли
других смертельных болезней? То, что они ничего об этих болезнях не зна-
ли, еще усиливало страх. Но, хотя у Аннеты душа леденела от  ужаса,  она
делала как раз то, что нужно, и делала спокойно. Ничего не зная,  слуша-
ясь лишь материнского инстинкта, она наилучшим образом ухаживала за  ре-
бенком (как сказал ей врач на другой день): не давала ему долго лежать в
одном положении, перекладывала, старалась облегчить удушье. Любовь подс-
казывала ей то, чего не могли подсказать ни опыт, ни знания, - ведь  она
испытывала те же мучения, что и ее мальчик. Она страдала даже сильнее  -
от чувства ответственности...
   Мало сказать, ответственности! Тяжкое горе, а в  особенности  болезнь
любимого человека, часто делает нас суеверными, и мы виним  себя  в  его
страданиях. Аннета не только упрекала себя в том, что была неосторожна и
недостаточно оберегала ребенка, - нет, она уже открывала в себе какие-то
преступные задние мысли: мысль, что она устала от ребенка, тень  бессоз-
нательного сожаления о том, что вся жизнь отдана ему...  Чувствовала  ли
она действительно по временам такую усталость и сожаления и подавляла ли
их в себе? Очевидно, да, раз они сейчас вспоминались ей... Впрочем,  как
знать, не выдумала ли она это из присущей нам всем потребности -  в  тех
случаях, когда мы бессильны помочь делом, - лихорадочно  искать  причины
несчастья и зачастую обращать против себя всю силу своего отчаяния?..
   Аннета винила не только себя, но и могущественного врага - неведомого
бога. Осторожно, мерными движениями поднимая мальчика, чтобы  ему  легче
было дышать, она смотрела на его распухшее личико и мысленно горячо про-
сила у него прощения за то, что родила его на свет, вырвала  из  мирного
небытия и бросила в жизнь, обрекла в  жертву  страданиям,  случайностям,
злым прихотям какой-то неведомой, слепой силы! Ощетинившись, как  зверь,
защищающий вход в свое логово, она чуяла приближение могучих  богов-ист-
ребителей, готовилась отбить у них своего детеныша и заранее  рычала  на
них, оскалив зубы. Подобно всякой матери, когда  ее  сыну  грозит  опас-
ность, он