риуныв, думала:
   "Никогда мне до них не добраться".
   Было время, когда она гордо утверждала, что женщины  наделены  такими
же умственными способностями, как и мужчины, а теперь униженно  говорила
себе:
   "Я ошиблась".
   Она изнывала от тоски и, раздумывая, пришла  к  выводу  (может  быть,
правильному, может быть, неправильному), что некоторые  изъяны  женского
ума, пожалуй, можно объяснить тем, что у женщин веками не вырабатывалось
той привычки к отвлеченному мышлению, к активной деятельности ума объек-
тивного, не засоренного ничем личным,  которая  нужна  настоящей  науке,
настоящему искусству, а также тем - такое объяснение еще вероятнее - что
женщина втайне одержима всесильными священными инстинктами,  заложенными
в нее природой, тем, что этот щедрый вклад обременяет. Аннета чувствова-
ла, что быть одной - значит быть неполноценной, неполноценной и умствен-
но, и физически, и в сфере чувств. О двух последних областях она  стара-
лась раздумывать поменьше: слишком усердно они напоминали о себе.
   Для нес наступила та пора, когда больше нельзя жить без  спутника.  И
особенно женщине, ибо любовь пробуждает в ней  не  только  возлюбленную,
она пробуждает в ней мать. Женщина не отдает себе  в  этом  отчета:  оба
чувства сливаются в одно. Аннета еще не задумывалась ни над тем, ни  над
другим, но всем сердцем стремилась отдать себя существу, которое будет и
сильнее ее и слабее, которое обнимет ее и приникнет к ее груди. И  думая
об этом, Аннета изнемогала от нежности: если бы кровь ее превратилась  в
молоко, она всю кровь свою отдала бы ему... Пей! Пей, любимый мой!
   Отдать все!.. Нет, нет! Все отдать она не может. Это ей  не  дозволе-
но... Все отдать! Ну да - свое молоко, свою кровь, свою плоть и свою лю-
бовь... Но ведь не все же! Не свою же душу! Не свою же волю!  И  на  всю
жизнь?.. Нет, нет, она знала: ни за что так не сделает. Не могла бы, да-
же если бы захотела. Нельзя отдать то, что не наше, - свою свободную ду-
шу. Свободная душа мне не принадлежит. Я принадлежу своей свободной  ду-
ше. Нельзя ею распоряжаться. Спасать свою свободу - не только наше  пра-
во, а наш священный долг.
   В рассуждениях Аннеты не было широты, в этом сказывалось наследие ма-
тери, но Аннета все переживала страстно, бурная ее кровь словно горячила
самые отвлеченные мысли... Ее "душа"!.. "Протестантское" слово! (Она так
говорила, часто повторяла это выражение!) Разве у дочери  Рауля  Ривьера
была только одна душа? У нее было целое полчище душ, и две-три  сами  по
себе прекрасные души: в этом скопище порой не уживались...
   Однако внутренняя борьба велась в области бессознательного. У  Аннеты
еще не было случая испытать на  деле  свои  противоречивые  страсти.  Их
борьба пока была игрой ума, азартной, волнующей, но не  опасной;  ничего
не нужно было решать, можно было позволить себе роскошь мысленно  предп-
ринимать тот или иной шаг.
   Сколько они с Сильвией хохотали, обсуждая одну из таких проблем наше-
го сердца, которыми упивается юное сердце в пору праздности и  ожидания,
пока жизнь сама сразу все не решит за тебя, ничуть не заботясь  о  прек-
расных твоих воздушных замках! Сильвия очень хорошо  понимала  раздвоен-
ность в чувствах Аннеты, но для нее самой ни в чем не было противоречия;
и Аннете нужно поступать так, как поступает она: нравится тебе - люби, а
не нравится - будь свободной...
   Аннета покачивала головой:
   - Нет!
   - Что нет? Объяснять она не хотела.
   Сильвия, посмеиваясь, спрашивала:
   - Считаешь, что это подходит только мне? Аннета отвечала:
   - Да нет, дорогая. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя такой,  какая  ты
есть.
   Но Сильвия не ошибалась. Аннета из любви к ней отказывалась  осуждать
(тихонько вздыхая) свободную любовь Сильвии.  Однако  она  не  допускала
мысли, что может поступать так сама. Сказывались не  только  пуританские
убеждения матери, для которой это было бы позором. Цельность ее  натуры,
полнота ее чувства не позволяли ей разменивать любовь на мелочи. Несмот-
ря на невнятный, но могучий зов чувственности, жившей своей жизнью,  Ан-
нета в ту пору не могла без возмущения подумать о том, что бывает  такая
любовь, когда твое существо, чувства твои, сердце, ум, уважение к  себе,
уважение к другому, священный порыв души, охваченной страстью, не пируют
все вместе. Отдать тело и приберечь душу - нет, об этом не может быть  и
речи... Это предательство! Итак, оставалось одно решение:  выйти  замуж,
полюбить на всю жизнь. Могла ли сбыться эта мечта у такой  девушки,  как
Аннета?
   Могла или нет, а помечтать не возбранялось. И она мечтала. Она  вышла
на опушку леса своей юности в тот прекрасный миг, когда, нежась напосле-
док в тени, под покровом грез, вдруг видишь, на равнине,  залитой  солн-
цем, длинные, нехоженые дороги, убегающие вдаль. На которой же останется
след твоих ног? Не спеши выбирать: время терпит. Ум, помедлив, со смехом
выбирает все. Счастливая девушка, не ведающая житейских забот, озаренная
светом любви, собравшая целые охапки надежд, видит, что сердцу ее  пред-
лагаются на выбор десятки жизней, и, даже не  спросив  себя:  "Какую  же
предпочесть? - берет весь сноп: ей хочется вдохнуть его  аромат.  Аннета
любила представлять себе картину будущего, и ее избранником был то один,
то другой, то третий, она отбрасывала надкусанный плод,  пробовала  дру-
гой, снова брала тот, что бросила, и тут же отведывала еще один - и  все
не выбирала. Пора колебаний, беспечная восторженная пора! Но и в эту по-
ру человек скоро начинает узнавать, что такое усталость, удручающий упа-
док сил, а иногда и сомнение без надежд.
   Так мечтала Аннета о своей жизни - о предстоящих ей жизнях. Она пове-
ряла свои неясные чаяния одной лишь Сильвии. А  Сильвию  забавляло,  что
сестра растревожена, истомилась и ничего не может решить. Все это ей бы-
ло не очень понятно, ибо она привыкла (и хвасталась этим, приводя Аннету
в негодование) сначала принимать решение, а потом уж  выбирать.  Но  ре-
шаться сразу. Будет еще время выбрать.
   - По крайней мере, - говорила она с самодовольной усмешкой, - знаешь,
о чем идет речь!
   Аннета пользовалась большим успехом в свете. За ней  ухаживали  почти
все молодые люди. Поэтому девушки, - а многие были  красивее  Аннеты,  -
недолюбливали ее. Особенно их уязвляло, что Аннета как будто и не стара-
лась понравиться. Она казалась рассеянной, какой-то отсутствующей и  ни-
чего не делала, чтобы возбудить интерес у мужчин, волочившихся  за  нею,
или польстить их самолюбию. Спокойно пристроится, бывало,  где-нибудь  в
уголке гостиной, позволяет им подходить, будто и  не  замечает  их  при-
сутствия, улыбается, слушает (но никто не знал, слышит ли); ее ответы не
выходят за рамки самой обычной любезности. И все же мужчины окружали ее,
старались понравиться, все - и светские львы, и блестящие собеседники, и
просто милые молодые люди.
   Завистницы уверяли, что Аннета притворяется, что ее безразличие-прием
опытной кокетки; они начали замечать, что с некоторых пор  Аннета  стала
одеваться не в своем чересчур уж строгом стиле, а элегантно и нарядно, и
что оригинальные туалеты придают яркость, как они говорили, ее  бесцвет-
ной, некрасивой внешности. Злые языки добавляли, что вокруг нее увивают-
ся поклонники не ее прекрасных глаз, а ее  состояния.  Искусство  изящно
одеваться, впрочем, не было заслугой Аннеты; то было творчество Сильвии,
ее вкуса, ее выдумки. Конечно, Аннета была "хорошей партией", кружок  ее
вздыхателей, разумеется, принимал это в расчет, поэтому он  изъявлял  ей
нежные чувства с особым уважением, но только такую рель и играло это об-
стоятельство. Была бы она бесприданницей - поклонников у нее не стало бы
меньше, только ухаживали бы они за ней смелее.
   Сила ее обаяния заключалась в другом. Аннета не была кокеткой, но  за
нее действовали инстинкты. Могучие и неодолимые инстинкты. Могучие и не-
одолимые инстинкты сами знали, что нужно делать, и действовали  наверня-
ка, потому что воля ее держалась в стороне. Пока Аннета улыбалась, зами-
рая и словно погружаясь в свой внутренний мир, плывя по ласковым  волнам
неясных своих грез, все видя и  слыша  в  каком-то  сладостном  полусне,
плоть говорила за нее; непреодолимое очарование  исходило  от  ее  глаз,
губ, от всего ее свежего, сильного тела, от молодого ее существа,  отяг-
ченного любовным томлением, как глициния - цветами. Велико было ее обая-
ние, и никому (кроме женщин) и в голову не приходило, что она некрасива.
Она говорила мало, но стоило ей обронить слово в  пустой  болтовне,  как
открывался широкий кругозор ее незаурядного ума. Поэтому к  ней  стреми-
лись те, кто ищет в женщине душу, и желали ее те,  кто  отгадал,  что  в
дремлющем ее теле (спящей  заводи)  покоится  сокровищница  неизведанных
наслаждений.
   Она как будто ничего не видела, а на самом деле видела отлично. Тако-
во свойство женщин. У Аннеты вдобавок была богатая интуиция:  она  часто
бывает свойственна натурам сильным и жизнедеятельным;  благодаря  ей  мы
без слов и жестов сейчас же начинаем понимать тот  безмолвный  язык,  на
котором разговариваем друг с другом. Когда Аннета  казалась  рассеянной,
это означало, что она прислушивается к голосу своей интуиции. Темный лес
сердец!.. И они и она охотилисьВыслеживали. Аннета некоторое  время  шла
то по одному, то по другому следу и, наконец, сделала выбор.
   Молодые люди, среди которых она могла выбирать, были  представителями
той крупной буржуазии, образованной, деятельной, передовой  (по  крайней
мере все они так думали), к которой принадлежал и Рауль Ривьер.  Недавно
отшумел ураган, поднятый делом Дрейфуса. Он сблизил инакомыслящих  -  их
объединило общее для всех инстинктивное стремление к социальной справед-
ливости. Это инстинктивное стремление, как выяснилось  потом,  оказалось
не очень устойчивым. Социальная несправедливость свелась для  Ривьера  к
одной лишь этой несправедливости. И таких, как Ривьер, были тысячи: без-
закония, творившиеся на свете, не мешали ему  спокойно  спать;  он  даже
умудрился без зазрения совести заключить превыгодные сделки с султаном -
в те времена, когда его величество, не моргнув глазом, изволило под  бо-
ком у снисходительной Европы учинить первую армянскую резню,  и  тем  не
менее он был  глубоко  искренне  возмущен  пресловутым  делом  Дрейфуса.
Нельзя слишком много требовать от людей! Раз в жизни  они  сразились  за
справедливость - и уже выбились из сил. Зато они раз в жизни были  спра-
ведливы - так будем же им признательны! Они и сами себе признательны  за
это. Круг Ривьера, те семьи, отпрыски которых увивались сейчас за  Анне-
той, нисколько не сомневались в том, что они немало преуспели  в  защите
права и что в приумножении своей славы они не нуждаются. Раз и  навсегда
люди эти возомнили себя сторонниками прогресса и сложили руки.
   Успокоенные к тому же международным положением в то переходное время,
когда социальная борьба почти заглушила национальные распри,  не  считая
застарелой англофобии, этой головни, разгоревшейся  в  дни  Англобурской
войны и еще чадившей, наделенные умеренными  патриотическими  чувствами,
весьма не воинственными, склонные к терпимости и благодушию, ибо принад-
лежали к партии-победительнице и были хорошо обеспечены, - они составля-
ли ту часть общества, которая, повидимому, жила припеваючи, проповедова-
ла свободную мораль с налетом  какого-то  неопределенного  гуманизма,  а
вернее - утилитарную, полную скептицизма, без особых принципов, но и без
особых предрассудков... (Доверяться чрезмерно не следовало!..) В их  ря-
дах насчитывалось несколько  католиков-либералов,  немало  протестантов,
еще больше евреев, костяк же составляла добропорядочная французская бур-
жуазия, чуждая религии и заменившая ее политикой; носила она самые  раз-
нообразные ярлычки, но не совсем отрешилась  от  республиканского  духа,
который, продержавшись тридцать лет, приобрел наиболее удобную  форму  -
форму консерватизма. Были тут и поклонники социализма - молодые, богатые
и образованные буржуа, покоренные красноречием и  примером  Жореса.  Еще
длился медовый месяц социализма и республики.
   Аннета никогда серьезно не интересовалась политикой. Так богата  была
ее внутренняя жизнь, что у нее не оставалось для этого времени. Но  была
пора, когда она, как и другие, горячо принимала к сердцу дело  Дрейфуса.
Любовь к отцу заставляла ее на все  смотреть  его  глазами.  По  велению
сердца, из свободолюбия, заложенного в ее натуре, ей суждено было всегда
принимать сторону угнетенных. Вот почему  она  познала  минуты  сильного
волнения, когда Золя и Пикар бесстрашие напали на лютого Зверя - на  об-
щественное мнение, сорвавшееся с цепи. И когда она проходила мимо тюрьмы
"Шерш-Миди", вероятно, и у нее, как у многих девушек, сердце громко сту-
чало от тревоги за того, кто там томился. Но она не отдавала себе отчета
в этих чувствах; Аннета не могла заставить себя внимательно  проанализи-
ровать дело Дрейфуса. Политика внушала ей  отвращение;  она  попробовала
было приглядеться к ней, но тотчас же отпрянула - так стало ей скучно  и
противно, а почему - в этом она даже не пыталась разобраться. Она всегда
смотрела правде в глаза и видела, что каждая сторона, в общем,  убога  и
нечистоплотна почти в равной степени. А сердцу, не такому  ясновидящему,
как ее глаза, все хотелось поверить, что партия, которая ратует за  идеи
справедливости, должна состоять из людей самых  справедливых.  И  Аннета
упрекала себя в том, что от лени - так ей казалось - не разузнала получ-
ше об их деятельности. Вот почему она относилась к ним с каким-то  выжи-
дательным доброжелательством, не более, - так, слушая новое  музыкальное
произведение, порукой которому служит имя знаменитого  композитора,  не-
вольно проникаешься к нему благоговением, хотя и не понимаешь его, зара-
нее готов поверить, что оно прекрасно, и, быть может, только значительно
позднее откроешь его для себя.
   Аннета, человек с чистым сердцем, верила в  незапятнанность  ярлыков,
не ведая, что нет большего обмана, чем в торговле идеями. Она еще верила
в жизнеспособность иных наспех сфабрикованных "измов", этикетки на кото-
рых возглашали о различных политических настроениях, и ее привлекали те,
которые возвещали о партиях передовых. Она заблуждалась, в глубине  души
надеясь, что именно там  и  встретит  спутника  жизни.  Она  привыкла  к
вольному воздуху и тянулась к тем, кому, как и  ей,  претили  застарелые
предрассудки, заплесневелые привычки и спертый воздух в здании прошлого.
Она и не думала чернить это старинное жилье. Ведь  оно  было  хранилищем
мечты целых поколений. Но воздух там был  скверный.  Если  кому  угодно,
пусть там и остается! А ей нужен чистый воздух.  И  она  глазами  искала
друга, который помог бы ей перестроить дом,  сделать  его  просторным  и
светлым.
   В гостиных собиралось немало молодых людей,  казалось  бы,  способных
понять ее, помочь ей. Многие - с ярлыком и без ярлыка - отличались  сме-
лостью взглядов. Но, к несчастью, их смелость шла иными путями. "Жизнен-
ный порыв", по выражению одного философа, у них был ограничен. Сразу  он
никогда не распространяется во все стороны. Редко, крайне редко встреча-
ешь умы, которые освещают все вокруг и идут вперед. Большинство тех, ко-
му удалось зажечь светоч (а таких немного), озаряют своим факелом только
часть, крохотную часть пути, лежащего перед ними, вокруг же  царит  неп-
роглядная тьма. И даже можно сказать,  что,  продвигаясь  вперед,  почти
всегда платишься тем, что в другом направлении отступаешь.  Революционер
в политике иногда бывает бездарным консерватором в искусстве. А если  он
и отбросил горсточку своих предрассудков (из тех, которых  придерживался
меньше всего), то еще крепче цепляется за оставшиеся.
   Ни в одной области с такой силой не обнаруживалось в ту пору, до чего
неровен ухабистый путь в будущее, как в моральной эволюции полов. Женщи-
на, стараясь порвать с ошибками прошлого, вступала на одну из  тропинок,
ведущих к новому обществу, и редко удавалось ей встретиться с  мужчиной,
который тоже стремился бы к новым формам жизни. Он выбирал иной путь.  И
если их крутым дорогам и суждено было на миг скреститься на вершине  го-
ры, то они поворачивались друг к другу спиной. Такое различие целей осо-
бенно изумляло в ту эпоху во Франции,  где  умственное  развитие  женщин
прежде отставало, а вот уже несколько лет готовилось сделать  скачок,  в
чем мужчины тогда не отдавали себе отчета. Да и женщины не  всегда  ясно
представляли себе это, пока в один прекрасный день не  наталкивались  на
стену, отделявшую их от попутчиков. Удар был страшен. Аннете привелось -
и это обошлось ей дорого - столкнуться с таким печальным недоразумением.
   Души целым роем витали вокруг Аннеты, и ее глаза, ее рассеянные  гла-
за, которые неприметно оглядывали каждую, только что сделали  выбор.  Но
ничего не сказали. Ей хотелось подольше притворяться перед самой  собой,
будто она все  еще  колеблется.  Когда  тебя  больше  не  мучит  нереши-
тельность, так приятно мысленно повторять: "Ведь я еще ничем не  связана
- и напоследок широко распахнуть врата надежды.
   Их было двое - два молодых человека лет двадцати восьми  -  тридцати.
Марсель Франк и Рожэ Бриссо - между ними и колебалась Аннета, строя пла-
ны на будущее, хотя отлично знала, кто именно ее избранник. Оба  принад-
лежали к состоятельным буржуазным семьям, были изысканны, учтивы,  умны,
но и среда, окружавшая их, и характеры были у них совсем разные.
   В Марселе Франке, наполовину еврее, было то обаяние, которое  нередко
порождается смешанным браком лучших представителей двух рас. Рост  сред-
ний, фигура тонкая, стройная, изящная, матовый цвет лица,  синие  глаза,
нос с горбинкой, светлая бородка; удлиненный, чуть-чуть  лошадиный  про-
филь напоминал профиль Альфреда  де  Мюссе.  Такой  же  умный,  ласковый
взгляд-то нежный, то дерзкий. Его отец, богатый коммерсант, занимавшийся
торговлей сукном, оборотистый делец и увлекающийся человек, имевший при-
страстие к современному искусству, поддерживавший молодую  журналистику,
покупавший полотна Ван-Гога и таможенного чиновника  Руссо,  женился  на
красавице тулузке, - она получила вторую премию в театральном училище  и
некоторое время была на первых ролях у Антуана и Пореля. Иона Франк, че-
ловек напористый, сначала взял ее приступом, потом вступил с ней  в  за-
конный брак; тогда она покинула сцену, несмотря на  шумный  успех,  и  с
большим тактом стала вести одновременно и дела мужа, и свой литературный
салон, хорошо известный в мире искусств. Супруги  жили  в  согласии:  по
безмолвному сговору они сквозь пальцы смотрели на поведение друг  друга,
во имя общих интересов все так ловко устраивали, что избегали пересудов,
и воспитали единственного сына в атмосфере взаимной дружбы  -  насмешли-
вой, но снисходительной. Марсель Франк усвоил мысль,  что  труд  и  удо-
вольствие гармонируют, что в мудром их  сочетании  и  состоит  искусство
жить. И он изучал это искусство так же глубоко,  как  всякое  другое,  и
стал его тонким знатоком. Служил он в управлении национальных  музеев  и
давно уже славился как искусствовед. Его  медлительный,  проницательный,
дерзкий и в то же время снисходительный взгляд умел читать не только  по
картинам, но и по живым лицам. И лучше всех вздыхателей Аннеты умел  чи-
тать в ее душе. Она это хорошо знала. Иной раз только очнется от  туман-
ных своих грез или, говоря об одном, начнет думать совсем о другом  -  и
вдруг взглядом встретится с его любопытным взглядом, как будто  говорив-
шим ей:
   "Аннета, вижу вас всю - нагишом".
   И вот что странно: она, целомудренная Аннета, ничуть не смущалась. Ей
хотелось спросить:
   "Что ж, я вам нравлюсь?"
   Они обменивались понимающими улыбками. Пусть срывает с  нее  покровы,
ей было все равно: она знала, что никогда  не  будет  ему  принадлежать.
Марсель читал это в ее душе, но встревожен не