можешь оставить  при
себе все свое великодушие! На что ты мне нужен?.." Сотни таких, как  он,
ждут, когда им выбросят кость. Марк всегда приходит слишком поздно. И  в
этих первых столкновениях с другими его еще удерживает  некоторая  щепе-
тильность: он пропускает тех, кто стоит впереди, и тех, кто лишь  втерся
в очередь, и тех, что кажутся слабыми и вызывают жалость или,  наоборот,
слишком наглыми; в этом случае следовало бы взять за шиворот, а ему про-
тивно пачкать руки о засаленные воротники. Иногда кровь бросается ему  в
голову от ярости: не других он боится, а себя... (Хвастунишка!  "Держите
меня!.." Нет, ирония совсем не идет этому пареньку! Его швыряют внутрен-
ние волны, его тревожит сознание, что в такие минуты он может  оказаться
бессильным, что он может быть унесен ими.  Только  с  течением  времени,
только после нескольких опасных передряг он научится не то  чтобы  укро-
щать эти волны, - это грозило бы ему гибелью, - но по крайней мере  нап-
равлять их, использовать их как источник энергии, как  движущую  силу...
Дайте ему срок! Если он выживет, это ему когда-нибудь удастся. Но вот  -
жить! В этом-то и весь вопрос! Сможет ли  он  жить?  Сколько  времени  и
как?)
   Он обошел ряд издательств и книжных магазинов. После двадцати  безре-
зультатных попыток он был принят на испытание в газетную  типографию,  в
ночную смену. На неумелого новичка косо  смотрели  товарищи  по  работе,
сразу почуявшие в нем белоручку. Вместо того чтобы помочь, ему  подстав-
ляли ножку. Через три ночи он получает расчет. Раза три ему с  громадным
трудом удавалось находить переводы реклам и  коммерческой  корреспонден-
ции. Никаких перспектив! Его знание литературы  ничего  не  стоит,  надо
знать деловую терминологию. Однажды Сент-Люс встречает  его,  когда  он,
голодный, бродит по улицам, и временно устраивает билетером в кино.  Но,
постоянно переходя из теплого помещения в холодное и  обратно,  Марк  на
свою беду схватывает грипп, сначала переносит его на нотах  и,  наконец,
сваливается на несколько дней. А потом место, конечно, занято, и другого
он не находит. Сент-Люс потратил целый вечер на то, чтобы его  устроить,
но он не имеет обыкновения подолгу задерживаться на  чем-нибудь.  Оказав
однажды помощь Марку, он о нем забывает, и неизвестно, где теперь  найти
Сент-Люса. Один бог знает, как он и сам-то живет! В ту ночь, которую они
провели вместе (после кино Сент-Люс затащил его из дансинга, где он слу-
жит, в укромный утолок одного подпольного бара и там, измученные и лихо-
радочно возбужденные, они проговорили до утра), Марк был  потрясен,  уз-
нав, что элегантный Люс - почти такой же  нищий,  как  он  сам.  У  него
странные отношения с матерью, красивой кинозвездой. Он называет ее  Жозе
и говорит о ней с непостижимой фамильярностью. Она постоянно  в  разъез-
дах; изредка встречаясь, они осыпают друг друга нежностями и вместе  ша-
таются по ночным кабакам; она пичкает его конфетами,  осыпает  ненужными
подарками и долларами, если у нее еще что-нибудь остается; он же  тратит
эти доллары на ответные подарки - на драгоценности и цветы и даже на до-
рогих комнатных собачек, обезьян и попугаев или на безделушки, с которы-
ми она не знает, что делать, но которые всегда принимает охотно,  и  это
приводит их обоих в восторг. А затем она снова исчезает на несколько ме-
сяцев, оставляя его в Париже без единого су, и оба  перестают  интересо-
ваться друг другом. Внезапно она вспоминает о нем: он  получает  чек  на
крупную сумму или на какую-нибудь мелочь (обычно это бывает в такие дни,
когда ему не на что пообедать). Он смеется: такие неожиданности, в  сущ-
ности, его забавляют. Он не только не сердился на мать, он был ей благо-
дарен за то, - что она такая. Ему был приятнее сознавать, что он произо-
шел от этой красивой девушки, чем от  какой-нибудь  серьезной  и  вполне
благоразумной матери. Уж он как-нибудь и сам устроится! Он родился акро-
батом и знал тысячу приемов, чтобы в случае падения упасть  на  лапы!  А
какой у него покладистый желудок! Дни поста  нисколько  его  не  пугали!
Этому птенцу бывало довольно поклевать несколько крошек с  ладони,  лишь
бы ручка была красивая. В красивых ручках у него недостатка не было. Они
сами его находили. И неизвестно, не принимал ли  он  при  случае,  между
обедом и ночлегом, два обола из этих красивых ручек. В  ту  ночь  он  не
утаил этого от Марка, когда тот высказал удивление,  вспомнив,  как  Люс
бывал элегантен даже в черные дни. Очаровательный циник сказал ему:
   - Они меня раздевают, и они же меня одевают. Стоит тебе только  захо-
теть...
   У Марка захватило дух - он не нашелся,  что  ответить.  Рассердиться?
Это было бы бессмысленно; он понимал, что с этого гуся вода сойдет, кап-
ли не останется! Нельзя было мерить его той же меркой, что и сына  Анне-
ты. В те времена, когда еще существовала загробная жизнь и после  Страш-
ного суда души человеческие размещались в трех  отдельных  затонах,  для
Люса не нашлось бы места ни в одном из них: он попал бы туда, куда  ухо-
дят души животных - в вольеры вечности... Марк был  не  очень  уверен  в
превосходстве своей человеческой души. Но если желать -  а  он  желал  -
держаться, не теряя почвы под ногами, лучше было верить  в  это  превос-
ходство.
   Во всяком случае, он не мог забыть, что однажды вечером Люс, не заду-
мываясь, предложил ему все, что у него было в кошельке, - из всех друзей
он один сделал это. Набоб Верон, встретив его как-то изнуренного  охотой
за заработком, ограничился тем, что открыл перед ним свой портсигар.  Он
и не подумал спросить, как Марк живет. Ему было наплевать. И  Марк,  при
всей своей ненависти к Верону, был ему благодарен за то, что он и не пы-
тается скрыть свой эгоизм. А вот Марку пришлось делать  большие  усилия,
чтобы скрыть от Верона свои чувства. Верон был в тот день в убийственном
настроении; одна рука была у него на перевязи. Марк насмешливо  спросил,
не на войне ли он получил рану. Верон стал ругаться, пробормотал  что-то
насчет фурункула, кого-то, неизвестно кого, обозвал шлюхой  и  прекратил
разговор. При расставании Марк предложил ему встретиться в ближайший ве-
чер у Рюш. С таким же успехом он мог бы  назначить  ему  встречу  "после
дождика в четверг", - он и не думал ходить на эти собрания. Верон разра-
зился оскорбительным хохотом, плюнул со злостью  и  осыпал  Рюш  гнусной
бранью. А когда Марк, которого этот порыв  ярости  привел  в  изумление,
спросил, какая муха его укусила, Верон резко оборвал разговор, бросил на
него злобный взгляд и повернулся спиной.
   Марк продолжал бегать в поисках работы. Он был еще неопытен в  борьбе
за существование: гордость - плохой  помощник,  когда  надо  ужом  прос-
кальзывать в щели, чтобы пробраться в кладовую, где лежит  провизия.  Но
зато гордость придает бешеную силу сопротивления в самые тяжелые минуты,
когда телом овладевает слабость, а дух  измучен  сомнением.  Сколько  бы
Марк себе ни твердил: "Я побежден и буду побежден", - вслух он этого ни-
когда не скажет; произнести это вслух значило бы отказаться  от  борьбы.
Ни на минуту не приходила ему в голову мысль о  самоубийстве.  Разве  на
поле битвы кончают с собой? Тут за смертью дело не станет! Даже и  выби-
рать не надо. Она сама обо всем позаботится. Нет, нам действительно нуж-
на только жизнь!.. "Ведь все, что меня окружает, все эти женщины, мужчи-
ны, весь этот водоворот, все эти драки, эти случки, - это  не  жизнь,  а
плесень. Но как добраться до настоящей жизни, где ее найти? Да и сущест-
вует ли она? Не знаю! Между тем меня  неодолимо  влечет  к  северу,  как
стрелку компаса... Что такое север? Плавучая  льдина?  Провал  в  бездну
среди вечных льдов? Я ничего не знаю. Но север - там. И я должен идти на
север. Слепая сила видит за меня. Она хочет за меня. Вся моя  свобода  в
том, чтобы хотеть того, чего хочет она. Справедливо это или несправедли-
во, для меня это закон".
   В конечном счете вся его тогдашняя мудрость  сводилась  к  старинному
галльскому изречению:
   "Пока живешь, умирать не смей!"
   Днем он работал в бакалейной лавке на  улице  Комартен:  он  исполнял
обязанности приказчика, торгующего на тротуаре. В серые январские дни он
стоял перед дверью лавки, подняв воротник и стуча зубами от  холода.  По
ночам он заставлял себя несколько часов читать, писать, размышлять, ста-
рался постичь, как можно глубже, загадку бытия. Но она выскальзывала  из
его окоченевших пальцев, и голова у него качалась от желания спать. Ког-
да бывала возможность, он варил себе крепкий кофе, чтобы не спать. А по-
том он выучился не спать совсем. Он потерял ключ от озера, дающего  бла-
готворное забвение. Дни и ночи тянулись в сплошных галлюцинациях  -  без
начала, без конца; они вытягивались и снова сворачивались, точно  кольца
змеи. Марк ходил с воспаленными глазами,  всюду  влача  за  собой  смер-
тельную усталость, спазмы в желудке и навязчивые мысли. Он не платил  за
квартиру. Ему грозило выселение. Он продал все, что мог. Немногие  вещи,
которыми он дорожил, он носил с собой, в своем студенческом портфеле,  а
затем - с портфелем тоже пришлось расстаться - в  карманах:  он  боялся,
как бы их не унесли в его отсутствие.
   В один январский день, когда город был окутан влажным  ледяным  тума-
ном, Марк, втянув голову в плечи, стоял, как цапля, перед лотком магази-
на. Бессонница доводила его  теперь  до  полуобморочного  состояния.  Он
смотрел на торопливое движение призраков, не видя их, замечая их,  когда
они уже прошли, и чувствуя, как он сам, такой же призрак, плывет и раст-
воряется в общем движении. Внезапно ему  показалось  (слишком  поздно!),
что чье-то бледное  лицо  остановило  на  нем  тревожный,  настороженный
взгляд, а рука быстрым движением схватила что-то и скрылась  под  накид-
кой... Он вырвался из своего оцепенения, увидел в  нескольких  шагах  от
себя женщину, и ее образ запечатлелся в его усталых глазах: она  застыла
перед лотком, руки у нее были спрятаны под накидкой.  Марк  был  уверен,
что она почувствовала на себе его взгляд: она стояла, как куропатка, над
которой делает стойку собака, и в этот самый миг под накидкой исчезла ее
добыча - несколько помидоров, которые она украла. Она ждала,  что  будет
дальше... А что будет дальше, Марк знал не лучше, чем она. Он направился
к ней. Он был уже близко, его руки, как и у этой женщины, были прижаты к
туловищу. Марк и она почти касались друг друга. Оба были примерно одного
роста, и рот Марка находился на уровне худой щеки, на которой  судорожно
подергивались мускулы. Женщина не двигалась с места. Надо было,  однако,
на что-то решиться. Он превозмог себя и сказал сдавленным голосом:
   - Отдайте! Но в этот момент он увидел в дверях магазина старшего при-
казчика. Тот наблюдал за ними. Марк шепнул куропатке:
   - Нет, не шевелитесь! За нами следят...
   Какая неосторожность! Он прикусил губу. Ну что ж! Alea jacta... [103]
Он прошелся взад и вперед, чтобы овладеть собой. Женщина делала вид, что
рассматривает другие товары. Старший приказчик скрылся в лавке. Марк по-
дошел к женщине поближе и одним взглядом охватил худенькую спину,  круг-
лую головку, насупленную мордочку - голодная кошка. Резким движением  он
сунул ей под поношенную шаль несколько бананов и сказал, не разжимая зу-
бов:
   - Это сытнее!.. Берите, уходите!..
   Она подняла голову и бросила на него острый  взгляд  -  благодарность
была не так велика, как удивление: "Ах, значит, ты из  нашей  братии?.."
Объясняться не было времени. Женщина исчезла в  уличном  потоке...  Марк
подумал: "Я - собака, которая вновь становится волком. Я открываю  ферму
для пустых желудков... Странная игра!" Он без колебаний повторил бы  то,
что сейчас сделал. Поступок был хороший. Но ему было не по себе.
   Он возвращался домой. По дороге он встретил Бэт. Ему  показалось  за-
бавным рассказать ей эту историю. Он знал заранее, какое это  произведет
на нее впечатление. Бэт сразу позабыла все свои романтические идеи  нас-
чет бунта против буржуазии. Кровь бакалейщицы ударила ей в голову, и она
в негодовании закричала:
   - Ну нет! Ну нет!.. Это уж слишком!.. Так не поступают!..
   Марк рассмеялся ей в лицо. Она ушла от него с видом оскорбленного ве-
личия.
   В лавку он больше не вернулся. Ему даже не пришлось  отказываться  от
работы. Его просто уволили. Хотя против него не могли выдвинуть  никаких
определенных обвинений, но он показался подозрительным. Собаки учуяли  в
его шерсти запах леса.
   Он еще глубже ушел в братство голодных. Никакой работы,  нигде.  И  в
карманах ничего, что можно было бы продать.  Однажды  вечером  произошло
то, чего он опасался: он нашел дверь своей комнаты запертой, его  выгна-
ли. Его решили доконать.
   Стояла холодная февральская ночь, порывы  северного  ветра  подметали
улицы, мокрый снег, покружившись, таял на мостовой. Марк ежился в  своем
пальтишке и, опустив голову, напрягался, чтобы устоять против ветра.  Он
промок, был измучен и думал: "Сейчас я свалюсь..." И тут он столкнулся с
женщиной, проходившей мимо, но не взглянул на нее. Чья-то рука взяла его
под руку. Он встрепенулся...
   - Ривьер!..
   Рука не отпускала его. Он поднял блуждающие глаза... Рюш! Среди  шума
бульвара и бешеного рева ветра он не слышал, что она говорит. Она  пота-
щила его за угол, в защищенное место. Он не понимал, о чем она спрашива-
ет, что он ей отвечает. Но ей и так все стало ясно. И она увела его.  Он
не сопротивлялся. Он дал себя дотащить до самой двери, не  произнеся  ни
слова... А, это ее дом!..
   - Поднимайтесь!..
   Он поднялся по лестнице.
   - Входите! Он вошел... Тепло комнаты, усталость, голод... У него зак-
ружилась голова... Рюш толкнула его в единственное кресло.  Он  чувство-
вал, как она расстегивает его набухшее пальто и высвобождает его руки из
рукавов. Она что-то говорила, но он не понимал, звуки ее  голоса  слива-
лись с бульканьем чайника, стоявшего на спиртовке.  Она  ходила  взад  и
вперед, но он не пытался следить за ее движениями... Глаза у него слипа-
лись... На минуту он открыл их: около его губ находилась рука, она  вли-
вала ему в рот что-то теплое, подкрепляющее, и  ласковый  голос  говорил
ему: "Пей, мой маленький!.." У него не было сил посмотреть выше этой ру-
ки, но рука прочно засела у него в памяти. Много времени  спустя,  когда
он возвращался мыслью к доброй самаритянке, перед ним вставало  не  лицо
ее, а рука. В этом полубессознательном состоянии ему казалось, что с ним
разговаривает именно рука... Струйка молока влилась в него,  голова  его
откинулась на спинку кресла и тут же свесилась, шея затекла,  но  он  не
шевелился; он чувствовал боль во всем теле, а внутри  -  какое  тепло!..
Добрые руки приподнимали его голову, но она  снова  падала...  Еще  один
проблеск сознания, и он погрузился в забытье...
   Когда несколько часов спустя он всплыл на поверхность, то увидел, что
лежит вытянувшись, а кругом темно. На потолке, среди мрака, играл  блед-
ный отсвет улицы. Тихо, недоверчиво, не шевелясь, точно зверь, просыпаю-
щийся в лесу. Марк старался собраться с мыслями. Он медленно шарил  вок-
руг себя ногами. Он лежал на матраце, раздетый, завернутый в одеяло. Под
матрацем - плиты пола. Сверху - дыхание, шуршание простынь и голос Рюш:
   - Ты проснулся? Тут он вспомнил все и попытался встать, но руки и но-
ги у него онемели, а Рюш сказала:
   - Нет, лежи смирно! Он спросил:
   - Но где же это я? Где ты? (Он не обратил внимания, что обращается  к
ней на "ты".)
   - Не волнуйся! Ты в безопасности...
   Он продолжал ворочаться.
   - Нет, я хочу посмотреть...
   - Хочешь, я зажгу свет. Одну минуточку...
   Она повернула выключатель. Он увидел над своим  лицом  лицо  Рюш.  Ее
глаза мигали. Оказывается, она устроила ему постель рядом со своей  кро-
ватью. Он сел, и его лоб оказался на уровне ее кровати. Его глаза  забе-
гали. Рюш в постели, стена, стол, вещи... Рюш погасила свет...
   - Нет, погоди!..
   - Довольно!
   Он снова лег. Но все виденное, продолжало стоять у него перед  глаза-
ми, и теперь он старался все осмыслить. Было тихо.
   - Ой! - крикнул Марк.
   - В чем дело?
   - Мое платье!..
   - Я его сняла с тебя.
   - Ах, Рюш!..
   - Оно промокло насквозь... Ничего не поделаешь! На войне как на  вой-
не!..
   - Мне стыдно! Я к тебе навязался, я тебе  мешаю,  я  беспомощен,  как
девчонка....
   - Ну, ну! - сказал сверху смеющийся голос. - Ты мог  бы,  однако,  не
говорить гадостей про девчонок. От них тоже бывает польза иной раз.
   - Да, от тебя! Но таких, как ты, поискать надо.
   - Стоило только заглянуть в Валь-де-Грас.
   Он почувствовал на своем лице длинную руку, свисавшую  сверху;  найдя
его, она погладила ему лоб, веки, глаза, а потом шаловливо  ущипнула  за
нос. Он старался поймать ее ртом, как рыбка, не вынимая рук из-под одея-
ла. Рюш сказала:
   - Я уверена, что ты не знаешь одной нашей орлеанской поговорки.
   - Какой?
   - Кто не ночевал в Орлеане, тот не знает, что такое женщина.
   Он заерзал.
   - Я бы рад узнать...
   Рука дала ему шлепок и скрылась...
   - Нет, друг мой! Нет, друг мой! Сейчас не  время  узнавать  что-либо!
Сейчас надо спать. Погасить все огни!
   - Все?
   - Все! И те, что горят наверху, и те, что горят  внизу.  Уже  трубили
зарю. Спи!
   Он помолчал несколько минут, потом заговорил снова:
   - Рюш!
   - Я сплю...
   - Только одно слово! Что это было? Что-то блеснуло у тебя на столе?
   - Ничего!
   - Револьвер?
   - Да.
   Она рассмеялась.
   - Не против тебя, дурья голова!
   - Надеюсь! Ты уверена во мне не меньше, чем в себе.
   - Это еще не так много, - обращаясь как бы к себе  самой,  со  смехом
возразила она.
   Но он услышал только ее приглушенный смех и снова задвигался.
   - Неужели ты мне не доверяешь. Рюш?
   - Отстань! Спать! Доверяю, друг мой! Настолько, насколько можно дове-
рять мужчине...
   - Или женщине.
   - Или женщине... И знаешь что? Не жалуйся!
   Я и так много тебе сказала... Но, вообще говоря, животным вашей поро-
ды лучше доверять, когда держишь в руке оружие.
   - Para bellum! [104] Вот так пацифистка! Бьюсь об заклад, что ты  еще
никогда не играла этой игрушкой! Да и знаешь ли  ты,  как  с  ней  обра-
щаться?
   - Ну вот, миленький, если ты держал пари, ты проиграл! На что ты дер-
жал пари?
   - На что хочешь!
   - Ладно! Запомним!
   - Когда ты играла? И с кем?
   - Догадайся!
   - Я его знаю?
   - Только ты его и знаешь!
   - Кто это?
   - Я вас видела вместе на днях, на углу, возле кафе Суфло...
   В мозгу сверкнуло: рука на перевязи...
   - Верон! Она давилась хохотом, уткнувшись в подушку.
   - Верон? Верон? Этот толстый боров? [105]
   - Да! Он считает, что если имеешь дело с женщиной, то наиболее убеди-
тельный аргумент - это сила. И он попытался доказать это  мне  в  боевой
схватке. Тогда я решила убедить его, что вполне разделяю его взгляды,  и
нашпиговала ему плечо свинцом. "Ну что, дружище, кто слабей?" Если бы ты
его видел! Он обалдел! Он разинул рот... Но зато потом что было!..
   - Он все еще ругается, - прыснув, сказал Марк.
   Они оба смеялись, как дети.
   - А теперь спи! - сказала Рюш, вытирая себе глаза простыней.
   Марк повиновался. Они задремали... Потом Марк, выйдя  из  оцепенения,
приподнялся и сказал приглушенным, но страстным голосом:
   - Рюш! Рюш!
   - Ах, ты мне надоел! - ответила сонная Рюш. - Я  больше  не  могу,  я
умираю... Оставь меня в покое!
   Но он терся головой об ее закутанные ноги.
   - Рюш! Рюш! Я восхищаюсь тобой... Я тебя глубоко уважаю...
   Рюш была растрогана.
   - Глупый! Молчи и спи! - оказала она.
   Они проспали до утра.
   Луч солнца, заблудившийся на старой улице, пустил Марку стрелу в зак-
рытые глаза; Марк замигал и услышал, как Рюш полощется в тазу,  за  шир-
мой. Чтобы пробраться туда, ей пришлось перешагнуть через него. Она  все
еще смеялась по этому поводу, выжимая губку на свои  длинные  бедра,  по
которым с