ала.
   После завтрака оба вышли из дому и разошлись в разные  стороны.  Марк
смотрел матери вслед. Его раздирали противоположные чувства: он  и  вос-
торгался ею, и злился на нее... Женщина, настоящая женщина!  Иногда  она
бывает такая близкая, а иногда совсем далекая, как будто существо другой
породы... Ничем они не похожи на нас, мужчин! Непонятно, что у нее в ду-
ше творится, отчего она смеется, отчего плачет. Он ее презирает, ненави-
дит - и тянется к ней, она нужна ему. Он зол на все  за  ее  власть  над
ним. Он охотно укусил бы ее в мальчишеский затылок, еще мелькавший  впе-
реди, как укусил руку Ноэми (ах, как тогда хотелось кусать  ее  руку  до
крови!) При этом неожиданном воспоминании у Марка  дрогнуло  сердце.  Он
остановился, сильно побледнев, и плюнул от омерзения.
   Марк проходил через Люксембургский сад, где  молодые  люди  играли  в
спортивные игры. Он смотрел на них с завистью. Все лучшее в нем, все его
тайные желания влекли его к делам, подобающим мужчине, - не к любви,  не
к женщинам, а к спорту, к подвигам, которые требуют героической смелости
и силы. Но он был мальчик  хилый;  жестокая  судьба,  болезнь  в  раннем
детстве были причиной того, что физически он был менее развит,  чем  его
сверстники. А сидячий образ жизни, книги, мечтательность, то, что он рос
в обществе женщин, - все это отравило его любовным  ядом,  перешедшим  к
нему от матери, тетки, деда: из крови Ривьеров. Он был  бы  рад  вскрыть
себе вены и выпустить из них всю эту кровь! Ах как он завидовал прекрас-
но сложенным юношам без мыслей в голове, но с радостью в сердце!
   Он презирал те дары, что послала ему судьба, и думал только о тех,  в
которых она ему отказала. Он видел игры и борьбу сильных и стройных тел.
И в своем эгоизме не замечал подле себя иной борьбы - той, которую  вела
его мать...
   Аннета шла по улицам Парижа. Лето заливало город потоками света. Небо
гляделось в крыши домов, омывая их лучистой синевой своих взоров...  Как
хорошо в такое утро очутиться среди полей, далеко  от  города!..  Но  об
этом нечего было и мечтать. У Аннеты не было денег, она не могла  уехать
из Парижа. Предполагалось, что Марк проведет несколько недель  с  теткой
на нормандском побережье, а она останется в городе. Гордость не позволя-
ла ей жить в Нормандии на средства сестры, а, кроме того, она еще с  тех
времен, когда ездила туда с отцом, питала отвращение  к  этим  ярмаркам,
кишевшим скучающими и флиртующими бездельниками. Да, ей  предстояло  ос-
таться одной в городе, и это ее вовсе не огорчало. Она носила в  себе  и
море, и небо, и солнечные закаты за холмами, и молочные туманы, и  поля,
одетые саваном лунного света, и тихо тающие летние ночи. Дыша  раскален-
ным воздухом августовского дня, среди оглушительного уличного шума и по-
токов людей, Аннета шла по Парижу уверенным и быстрым шагом, той же лег-
кой, плавной походкой, что и в былые годы, все замечая на ходу, - и в то
же время такая далекая от всего окружающего... На пыльной  мостовой,  по
которой грохотали колеса тяжелых автобусов,  она  мысленно  бродила  под
сводами бургундских лесов,  в  тех  местах,  где  прошло  ее  счастливое
детство, вдыхала запах мха и древесной коры. Она шла  по  ковру  осенних
листьев; меж обнаженных ветвей зашумел ветер с дождем и, пролетая,  мок-
рым крылом коснулся ее щеки; звенела где-то  песня  птицы,  волшебная  в
этой тишине. Ветер и дождь пронеслись... В этих самых лесах бродили ког-
да-то молодая Аннета и ее плачущий возлюбленный, и была там живая  изго-
родь из боярышника, и жужжали пчелы вокруг заброшенного дома... Радости,
страдания... Как это все далеко!.. Аннета улыбалась  той  юной  девушке,
для которой страдания были внове... "Подожди, бедняжка! Это  еще  только
начало!.."
   "Ты ни о чем не жалеешь?"
   "Нет".
   "Ни о том, что сделал, ни о том, что не сделано?"
   "Ни о чем. О коварный ум, ты хочешь уличить меня в  сожалениях?  Нап-
расный труд! Я принимаю все, все, что было в моей жизни, и все, чего  не
было. Принимаю целиком свою судьбу, ее мудрость и безумие.  Все  было  в
ней подлинным - мудрое и безумное.  Человеку  свойственно  заблуждаться,
такова жизнь... Но любовь никогда не бывает заблуждением. Пусть старость
близка, - сердце мое не тронули морщины... И сколько бы оно ни страдало,
оно счастливо тем, что любило..."
   Аннета улыбалась, с благодарностью думая о тех, кого она в жизни  лю-
била.
   В этой улыбке было много нежности,  но  немало  и  чисто  французской
беззлобной иронии. Аннета с интересом подмечала не только  трогательное,
но и смешное во всех этих мучениях, своих и чужих, в этой горячке  жела-
ний и ожидания. "Чего я еще жду?.. С любовью кончено! Теперь  ваша  оче-
редь!.."
   Она думала о других - о сыне своем, который весь  горел  и  трепетал,
протягивая руки к неизвестному будущему. О Филиппе,  не  удовлетворенном
той жалкой пищей, которой общество пыталось утолить его  ненасытный  го-
лод. О Сильвии, ищущей забвения и ждущей события, которое  заполнило  бы
зияющую пустоту в ее сердце. Она думала о целой армии людишек, всю жизнь
зевающих от скуки. И о беспокойной молодости, которая мечется и  ждет...
Чего? К чему она протягивает руки?
   Отрешаясь от себя, Аннета наблюдает уличную толпу, всю эту массу  лю-
дей, которые тянут лямку... Стадо, которое бежит, спешит, словно его го-
нят овчарки. В этом стаде никто не замечает других. Все воображают,  что
движутся по своей воле, а на самом деле ими движет посторонняя сила, и в
этом кажущемся беспорядке есть предначертанный ритм... Но куда их  ведет
невидимый пастырь? И добрый ли это пастырь? Нет! Он по ту сторону  добра
и зла...
   Аннета занималась с ученицами, как  всегда,  терпеливая  и  ласковая,
внимательно выслушивала их, объясняла толково, не сбиваясь. Но в  то  же
время продолжала думать о своем. Тому, у кого это вошло в привычку, нет-
рудно жить двойной жизнью: одна - внешняя, среди людей, другая - в  глу-
бинах души, озаренных мечтой. Одна не мешает другой. Человек  видит  обе
одновременно, как музыкант, читающий глазами партитуру. Жизнь-та же сим-
фония: каждое ее мгновение поет на разные голоса.  Отраженный  жар  этой
страстной гармонии окрасил нежным румянцем лицо Аннеты. В этот  день  ее
ученицы, удивляясь, что она так молодо выглядит, чувствовали  к  ней  то
сильное влечение, которое подростки, не смея в этом признаться,  испыты-
вают к старшим подругам, к Провозвестницам. Аннета и не подозревала, ка-
кой след оставляет она сегодня в сердцах всех, к кому приближается.
   Она вернулась домой под вечер, все такая же окрыленная, не чуя  земли
под собой... Она не могла бы объяснить, отчего у нее сегодня  так  легко
на душе. Великая тайна женщины, излучающей сияние радости без всякой ви-
димой причины и даже вопреки всему! Все окружающее, весь внешний  мир  в
эти минуты для нее лишь тема для свободного творчества  мечты  и  пылкой
фантазии.
   На улицах мимо нее проходило  множество  озабоченных  людей.  Мчались
мальчишки-газетчики, выкрикивая новости, которые тут же обсуждались про-
хожими. Она не обращала на них внимания. Из  встречного  трамвая  кто-то
окликнул ее. Она не сразу сообразила, что это муж Сильвии.  Не  разобрав
слов, она весело помахала ему рукой... Как все вокруг суетятся!..  Снова
на короткий миг предстало ей видение головокружительного потока, который
с силой вырывается из трещины небосвода, подобный текучей звездной  мас-
се, и низвергается в зовущую его бездну... В какую?..
   Она поднялась по лестнице в свою квартиру. В дверях ее ждал  Марк,  у
которого глаза так и сверкали, а за ним стояла Сильвия, тоже сильно воз-
бужденная. Им, видно, не терпелось сообщить ей какую-то  новость...  Что
случилось?.. Оба заговорили разом - каждому хотелось быть первым...
   - Да о чем вы шумите? - спросила Аннета со смехом.
   Она разобрала только одно слово:
   - Война...
   - Война? Какая война? Впрочем, она не удивилась... Вот она, бездна!..
   "Так это ты? Давно я чувствовала твое губительное дыхание".
   Марк и Сильвия все еще кричали что-то наперебой.
   Чтобы доставить им удовольствие, Аннета усилием воли стряхнула с себя
на минуту оцепенение...
   "Война? Ну что же! Война, мир-все это жизнь, все это ее игра...  И  я
приму в ней участие!.."
   Она была азартным игроком, эта очарованная душа! "Я бросаю вызов  бо-
гу!"
 
 
   КНИГА ТРЕТЬЯ
   МАТЬ И СЫН
 
   Ибо мир - не есть отсутствие войны, а добродетель, родившаяся из  ду-
шевной силы.
   Спиноза, "Трактат о политике", V, 4.
 
 
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
   Войной нельзя было испугать Аннету.
   Она думала:
   "Все - война".
   Война под маской...
   "... Мне нисколько не страшно взглянуть тебе прямо в лицо".
 
   Все близкие Аннеты, как и она, как и многие, приняли это событие  без
особого протеста. Аннета - с той покорностью судьбе, которую она вынесла
из своего последнего испытания.
   "Я готова. Будь что будет!.."
   Ее сестра Сильвия - с тайным ожиданием, едва сдерживая крик  нетерпе-
ния:
   "Наконец-то!.."
   Наконец! Однообразная река дней  разольется  шире.  Шире  раздвинется
круг любви и ненависти...
   Сын Аннеты Марк - с мрачным восторгом; он не говорит ни слова, но  за
него говорят глаза, лихорадочные движения рук... Так вот он, этот траги-
ческий идеал, которого Марк в своей слабости страшился,  но  к  которому
тянулся всеми  своими  темными  инстинктами,  обычно  отрицаемыми  моло-
достью!.. Сигнал к пробуждению скованных сил, дремлющих под спудом в эту
скучную, лишенную смысла жизни эпоху! Марк видел, как  уходят  на  фронт
старшие, опьяняясь жаждой действия и жертвенным порывом,  -  этот  поток
очень скоро загрязнится, но теперь, вначале, источник его еще чист, нас-
колько он может быть чистым в душе юношей, где осело много мути.  Накло-
нившись над ним, Марк словно пробует кончиком языка и то и другое:  пыл-
кую чистоту самоотречения и грязную тину со дна. Завтрашний день,  кото-
рым упьются старшие, вызывает в нем и зависть и страх...  Подняв  глаза,
он встречается взглядом с матерью. Они отворачиваются друг от друга. Они
друг друга поняли, но не позволяют заглянуть в себя еще  глубже.  И  оба
знают, что они окутаны одним и тем же облаком.
   Один только Леопольд, муж Сильвии, не захвачен этой волной  воодушев-
ления: из всей семьи он один отправляется на фронт. А он-то  думал,  что
его год, почти последний год призыва, возьмут не скоро, - ведь запас бу-
дет призываться постепенно. Леопольд не торопился. Но он предчувствовал,
что за него поторопится война, что она не минет его. И война вспомнила о
нем скорее, чем он ожидал. Леопольд был из Камбре. Он очутился на  пере-
довых позициях. В его годы это была честь, без которой он вполне мог  бы
обойтись. Однако, уезжая,  Леопольд  бодрился.  Что  поделаешь!  Сильвия
настроена героически, да и от других женщин вряд ли можно ждать участли-
вого взгляда. Каждая из них провожает на фронт мужчину-мужа,  возлюблен-
ного, сына или брата. То, что они уезжают скопом, придает этому противо-
естественному явлению оттенок закономерности. Как переполошились бы жен-
щины, вздумай кто-нибудь из отъезжающих протестовать! Но никто не  осме-
лился. Леопольду это в голову не пришло. В настроении  близких  было  не
меньше решимости, чем в приказе о мобилизации. А волчонок Марк, недовер-
чиво и ревниво следивший за ним, подстерегая минуту слабости!.. Леопольд
хорохорился. За прощальным ужином добродушный толстяк  чокался  со  всей
мастерской. Однако ему тяжело было расставаться с ней. За  свои  деловые
интересы он спокоен - Сильвия сумеет их блюсти. Остальное?.. Лучше,  по-
жалуй, об этом не раздумывать... Сейчас Сильвия - настоящая  Лукреция...
Вот женщина!.. В минуту расставания он облил слезами ее щеки. Она сказа-
ла:
   - Это будет прогулка. Какое чудесное лето! Смотри не простудись!
   Аннета поцеловала его. (И то пожива!) В душе она жалела зятя,  но  не
показывала виду, чтобы не расстраивать его... "Что ж! Раз  это  неизбеж-
но!.." И его неуверенный взгляд прочел в дружеском взгляде старшей сест-
ры лишь непреклонное:
   "Так надо".
   Стена. И один только путь - вперед.
   Он уехал.
   Дом, сверху донизу, подобно улью, выбрасывал свой рой. Дань  принесли
все соты. Каждой семье пришлось расстаться со своими мужчинами.
   Наверху, в мансардах, - двое рабочих, отцы семейств. На шестом -  сын
вдовы, тридцатипятилетний холостяк. Против квартиры  Аннеты  -  молодой,
недавно женившийся банковский  служащий.  Этажом  ниже  -  двое  сыновей
судьи. Еще ниже - единственный сын профессораправоведа. В самом  низу  -
сын угольщика, он же владелец винного погребка. Всего восемь воинов,  не
по собственной воле вступивших на этот путь; но их не спрашивали; в наше
время государство избавляет свободных граждан от  труда  действовать  по
собственной воле. А они и рады; еще одну заботу с плеч долой.
   Весь дом, сверху донизу, приемлет совершившееся. За  одним  никем  не
замеченным  исключением:  это  юная  г-жа  Шардонне,   соседка   Аннеты,
только-только вышедшая замуж, особа слишком незначительная, - ей не при-
стало выражать возмущение. Из остальных очень немногие уясняют себе,  по
какой причине вся их свобода, их право  на  жизнь  отданы  таинственному
властелину, который обрекает их на заклание. За  исключением  одногодвух
никто и не пытается разобраться в этом: чтобы покориться, нет  необходи-
мости понимать; всем своим воспитанием они приучены заранее  соглашаться
на все. А уж если тысячи людей согласны подчиниться,  то  рассуждать  не
имеет смысла. Остается лишь поглядывать на других и поступать, как  дру-
гие. Весь механизм души и тела заводится сам собой, без всякого труда...
Боже мой, как легко вести гурт скота на рынок! Приставьте к нему  скудо-
умного пастуха да двух-трех собак. Чем больше животных в стаде, тем лег-
че им управлять: они составляют массу, и отдельные  единицы  теряются  в
целом. Народ-тесто, замешанное на крови, которая свертывается. И таковым
остается до роковых мгновений великого взрыва, время от времени обновля-
ющего народы и эпохи; тогда замерзшая река разбивает сковывающий ее  лед
и опустошает страну, ринувшись на нее всей своей расплавленной плотью...
   Жильцы дома ничуть не похожи друг на друга. У них все разное: верова-
ния, привычки, характер. Эти духовные клеточки,  эти  семьи,  отличаются
друг от друга своей химической формулой. Но все  одинаково  преисполнены
покорности.
   Они любят своих сыновей, на которых основаны все их чаяния, как в де-
вяти десятых французских семей. Едва войдя в жизнь, в возрасте  двадцати
пяти или тридцати лет, они переносят на детей, изо дня в день  незаметно
жертвуя собой, ожидание радостей, которых сами не изведали, честолюбивые
замыслы, от которых сами отступились. И они же по первому требованию без
единого слова протеста отдают этих сыновей.
   На шестом этаже - вдова, г-жа Кайе. Ей уже под шестьдесят. Когда  она
овдовела, ей было тридцать три, а ее мальчику шел десятый год. С тех пор
мать и сын не разлучались. Вряд ли им за десять лет  случилось  провести
хоть один день под разными кровлями. Их можно принять за  старую  супру-
жескую чету. Кайе - сын, Гектор, которому еще не минуло сорока, уже  по-
хож на отставного чиновника; жизнь его увяла,  не  успев  расцвести.  На
судьбу он не сетует. Да он и не желал бы другой.
   Отец его был почтовым чиновником. Сын пошел по его стопам. Из поколе-
ния в поколение - ни шага вперед, все тот же бег на месте.  Но  известно
ли вам, сколько труда надо положить, чтобы не упасть ниже?  При  скудных
средствах и слабых силах выигрывает тот, кто ничего не  теряет.  Матери,
оставшейся без средств, пришлось идти в поденщицы, чтобы вырастить сына.
Тяжелый крест для женщины, привыкшей к мелкобуржуазному уюту. Она не жа-
ловалась. Теперь они снова стали на ноги - вернулись в свой скромный по-
терянный рай. Работая на себя и на сына, вдова отдыхает: его дом-это  ее
дом. К ее добродушному, беррийского типа, лицу, в  котором  есть  что-то
коровье, больше идет белый чепец в оборках, чем дамская шляпка,  которую
она в праздники напяливает на свою седую голову с жидким узелком  волос.
Она никогда не говорит громко; ее крупный беззубый рот улыбается сыну  и
знакомым нежной и усталой улыбкой. Старушка чуть-чуть  сутулится.  Утром
она поднимается первая и подает сыну в постель кофе с молоком. Пока  сын
работает в конторе, мать тщательно убирает квартиру. Потом готовит обед;
она искусная повариха, а он любит хорошо поесть. По вечерам он  переска-
зывает ей все, что узнал в течение дня. Она не очень-то  вникает  в  его
слова, но ей приятно слышать голос сына. В воскресные дни она  бывает  у
обедни, он не ходит в церковь. По взаимному уговору. Бога он не  отрица-
ет, но и к верующим не принадлежит. Религия - это для женщин. И старушка
усердствует за двоих. После обеда они вместе прогуливаются, но редко вы-
ходят за пределы своего квартала. Сын преждевременно состарился. Они до-
вольствуются маленькими радостями, которые чередуются в привычном поряд-
ке и не требуют затрат. Мать и сын так крепко привязаны  друг  к  другу,
что сын не женился, да никогда и не женится: он не ощущает в этом надоб-
ности. Нету у него ни друзей, ни возлюбленных; он почти ничего не  чита-
ет, ему никогда не бывает скучно. Он выписывает ту  же  газету,  которую
некогда выписывал его отец. Ее направление не раз менялось. Но он-то  не
менялся, он всегда был тех же взглядов, что его газета. Не любопытен он.
Живет автоматически. Для матери и сына вся отрада - в однообразных бесе-
дах или безмолвном чередовании, по заведенному порядку, изо дня в  день,
одних и тех же малозначительных действий и обрядов. Страстей у них  нет,
кроме их близости, превратившейся в милую сердцу привычку.  Пусть  ничто
не нарушает ее! Поменьше перемен. Поменьше раздумий. Жить вместе, в мире
и покое...
   Но это скромное желание не услышано. Война, призыв несут с собой раз-
луку. Старушка вздыхает, она спешит уложить вещи сына. Ни мать,  ни  сын
не выражают возмущения. Право на стороне сильного. Великая сила  сказала
свое слово.
   Кайе живут этажом выше Аннеты, а под нею - семья Бернарденов. Родите-
ли, два сына, две дочери. Это католики и роялисты. В Париж они пересели-
лись с юга, из Аквитании.
   Отец-судья; низенький дородный, плотно сбитый, обросший щетиной,  как
кабан, с густой бородой, покрывшей почти все лицо; этот горячий, полнок-
ровный человек вечно кипятится. Ведь по натуре это весельчак,  рожденный
для деревенского приволья; в городе он задыхается, ему тесно. Он большой
чревоугодник и любит "галльские" шуточки. Малейшее противоречие  выводит
из себя эту "старую каракатицу": пригнув по-кабаньи голову, судья топает
ногами в порыве ярости, столь же бурном, сколь и  кратковременном;  вне-
запно он берет себя в руки, вспомнив о своем звании, об исповеди, перес-
тает браниться и сразу переходит на приторно-гладкий тон.
   Младший из двух его сыновей,  двадцатидвухлетний  юноша,  только  что
поступил в Школу хартий. Он носит клинообразную  бородку,  он  выработал
себе острую, лукавую улыбочку, томный и  двусмысленный  взгляд  в  стиле
конца XVI века. Это добродушнейший молодой человек, но ему нравится  ра-
зыгрывать из себя этакого порочного  фаворита  из  компании  д'Эпернона.
Второй сын двадцати восьми лет, полнолицый, бритый с  копной  волнистых,
живописно откинутых назад волос, как у Берье, -  адвокат,  выдвинувшийся
на процессах "королевских молодчиков". Стоит только королю вернуться  на
трон Франции, и молодой адвокат получит пост министра юстиции.
   Три женщины, мать и две дочери, держатся в тени. (Впоследствии Аннета
познакомится с ними.) Своего лица у них нет; они мало читают, редко  на-
вещают знакомых, совсем не бывают в театре, зато часто ходят в  церковь,
все свое время посвящают благотворительности.
   Мужчины, все трое, получили основательное и строго классическое обра-
зование. "Рим, единственный"... Го