ь тех, кто  вас  слушает!.."  Когда  вы  пришли
(откровенность за откровенность!), я тоже решил держать язык на привязи.
   - Я уже не держу его на привязи, - сказала Аннета, - делайте со  мной
что хотите.
   Питану не свойственно самодовольство. Он добродушно говорит:
   - Со мной можете не стесняться. Говорите, госпожа Ривьер! Мы  с  вами
не того покроя, чтобы играть друг с другом в прятки.
   Аннета просто, ничего не скрывая, выкладывает ему все. Питан, слушая,
слегка вздрагивает, но не прерывает ее. Он дает ей досказать. Затек, по-
кашливая, обращается к ней:
   - А вы знаете, госпожа Ривьер, на что вы идете?
   - Это неважно, - спокойно говорит Анкета.
   Питан скова откашливается. Он мысленно спрашивает себя, что побуждает
эту женщину поставить на карту свою жизнь, свою честь. У пего не хватает
духа спросить ее об этом. Она догадывается.
   - Вы хотите, господин Питан, задать мне какой-то вопрос?
   - Извините, госпожа Ривьер! Но если вас интересует судьба этого воен-
нопленного, то не лучше ли для него оставаться в безопасности, чем  идти
на риск?
   - Дело не в его и не в моей безопасности.
   Питан без околичностей спрашивает:
   - Значит, вы любите того, другого? Щеки Аннеты снова окрашиваются ру-
мянцем. (Как еще молода ее кровь!)
   - Нет, любовь тут ни при чем. Питан, уверяю вас! Ведь  я  уже  стара.
Это мне не по возрасту. У меня этого и в мыслях нет. Я думаю  только  об
их дружбе - не о дружбе со мной: что я для них? - об их взаимной дружбе.
   - И ради этого?..
   Питан не договаривает. Аннета спрашивает:
   - Неужели не стоит ради нее пожертвовать собой?  Питан  окидывает  ее
взглядом. Она говорит, как бы в свое оправдание:
   - Один из них умирает... И, значит, - не правда ли, Питан? -  спорить
тут не приходится.
   Питан не спорит. Он понял. Самое безумие этого великодушного  замысла
такого свойства, что оно убеждает его. Он смотрит на Аннету,  и  в  этом
взгляде - глубокое уважение.
   - Вы не осилите этого сами, - говорит он после некоторого раздумья.
   - Если надо, постараюсь, - отвечает она.
   Питан продолжает раздумывать:  затем  нагибается,  -  собирает  двумя
пальцами щепотку пыли с полу и подносит ко лбу.
   - Что вы делаете? - спрашивает Аннета.
   - Записываюсь в ваш батальон... Видите ли, госпожа Ривьер  (он  берет
табурет, садится подле нее и переходит на шепот), у вас  нет  физической
возможности сделать все сразу, поспеть одновременно  туда  и  сюда.  Вам
нужна подмога... Не говоря уже о том, что у вас есть и другие обязаннос-
ти: ваш сын. Тут нельзя рисковать, если есть другой выход.  Попасться  -
значит набросить тень на его имя, на его будущность. Он вас  за  это  не
поблагодарит. Я же рискую только собой. О таком бобыле, как  я,  в  наше
время и задумываться не стоит. Разрешите уж мне - ведь я знаю все ходы и
выходы - устроить вам это дело! На свой страх и риск! Сделаем, что  смо-
жем.
   - Но, Питан, - взволнованно заговорила Аннета, - вы  даже  не  знаете
тех, для кого идете на риск!
   - Я знаю, что такое дружба, - отозвался Питан. - Эти двое  -  друзья.
Вместе с вами друзей уже трое. А со мной - четверо. Дружба - это магнит.
Надо быть крепче железа, чтобы устоять перед ним.
   - Нынешнему миру не так уж трудно устоять перед ним, - заметила Анне-
та.
   - Всем известно, - сказал Питан, - что нынешний мир-это мир гигантов.
Но мы, госпожа Ривьер, мы с вами не заносимся так высоко. Мы люди  прос-
тые.
   Они занялись разработкой плана бегства. Питан, не  задумываясь,  взял
на себя львиную долю. Уговорились, что именно он будет сноситься с плен-
ным. И, когда наступит время, будет его проводником и сдаст его на  руки
Анкете в женевском поезде. Через своих друзей он наладит  переход  через
границу. Но прежде всего надо изучить обстановку. Не спеша. В  ближайшее
время Питан под каким-нибудь предлогом съездит на место, соберет  сведе-
ния; он встретится с Францем и осторожно расставит  первые  вехи.  Питан
призывал к осторожности, но сам разгорячился. Громадный риск этого пред-
приятия его ничуть не смущал, хотя в случае провала  его  судили  бы  за
шпионаж и государственную измену. Разумеется, он понимал,  что  рискует,
но совершенно с этим не считался. (Кто знает, может быть, в глубине души
этот риск даже привлекал его... Мы уже  видели,  что  Питан  хотел  быть
"съеденным"...) Его раззадорила фантастическая трудность этого  замысла.
Он весь загорелся; он пригнул голову, глаза у него блестели, ноздри раз-
дувались, но вдруг он рассмеялся в бороду и сказал:
   - Госпожа Ривьер, прошу прощения! Оба мы с вами помешанные.  В  такое
время, когда все идет прахом, и города и люди, я увлекаюсь починкой раз-
битого фарфора, а вы стараетесь склеить осколки дружбы... Ну  не  потеха
ли? Что ж, посмеемся вместе! Кум Кола сказал: "Чем  безумнее  люди,  тем
они мудрее..." Как знать? Пожалуй, когда-нибудь окажется,  что  мы-то  и
есть мудрецы!..
   На другой же день Питан занялся предварительной подготовкой.  Но  его
ремесло, требовавшее выдержки, приучило его размерять свои движения.  Он
подвигался медленным шагом. Прошло лето. Когда Аннета вернулась из Пари-
жа в школу, еще нельзя было установить точный срок  побега.  Заговорщики
были связаны между собой крепкими нитями. Аннета уехала в свой  городок,
а Питан в тот же день отправился на швейцарскую границу, чтобы  подгото-
вить осуществление второй части плана.
   Жермену, который находился в санатории близ Шато  д'Экс,  разумеется,
было невтерпеж. В письмах он не мог быть вполне откровенным.  И  все  же
тревога и волнение прорывались в них слишком явно. Аннета писала ему:
   "Вы хотите все провалить?"
   Он двадцать раз напоминал ей про ее обещание:
   "Клянитесь! Вы поклялись!.. ""
   "... Я поклялась. Да. Ты крепко держишь меня. Ты, умирающий,  увлека-
ешь нас за собою!.. Не дорого ты ценишь нашу жизнь...  Бедняга!  Я  тебя
понимаю... Я не отлыниваю..."
   Она преподавала в школе уже третий год. Но ее  положение  изменилось.
Дом Шаваннов опустел. Она лишилась не только общества друзей, которые ей
полюбились. Самое их присутствие ограждало Аннету помимо ее ведома.  То,
что она была допущена в их круг, может быть, только еще разожгло  ревни-
вее злопыхательство городка. Но  это  злопыхательство  не  могло  прояв-
ляться. Теперь же, когда щит, прикрывавший Аннету, исчез, не было  необ-
ходимости ее щадить. Стало известно, что сестра Жермена,  г-жа  де  Сей-
жи-Шаванн. одна из всей семьи оставшаяся в городе, не  жаловала  Аннету;
после отъезда ее брата они перестали встречаться. Теперь можно было дать
волю временно притаившемуся злословию. Уже два года кумушки,  точно  му-
равьи, собирали по зернышку терпеливые и злые наблюдения. Каждая  прино-
сила в общественный амбар свою лепту: их складывали в общую кучу. Сопос-
тавляли все данные об Аннете: странная личная  жизнь,  загадочное  мате-
ринство, непонятная  холодность  патриотических  чувств  и  подчеркнутая
снисходительность к врагу. Не нападая на след,  все  же  судачили  о  ее
прошлогодних поездках, о каких-то таинственных  делах.  Аннете  пришлось
передать Питану всю активную часть операций, так как за каждым ее движе-
нием следили. Она ничего не замечала, только чувствовала, что окружающие
относятся к ней все холоднее. Это нисколько не мешало  им  встречать  ее
елейной улыбкой; с искривленных губ слетали приторно вежливые слова.
   Но всегда найдутся друзья, готовые передать нам сплетни,  распростра-
няемые о нас. Рассказать неприятную новость человеку, который еще ничего
не знает, - редкостное удовольствие. Ведь ему желают добра! Приятное со-
четается с полезным, с чувством исполненного долга.
   И этот долг храбро взяла на себя Тротте. Тротте  (вдова  Тротта,  или
еще точнее, Тортра) была та самая прачка, которая  напала  на  немецкого
офицера и вдруг, пораженная энергичным вмешательством Аннеты, выказала в
госпитале шумливое раскаяние. Ей было под сорок; это была женщина добро-
душная, вспыльчивая, любившая прикладываться к бутылочке. С того  памят-
ного дня она стала выказывать воинственный пацифизм под носом у  снисхо-
дительных жандармов; Аннете она выражала бурную симпатию, без которой та
прекрасно обошлась бы. Но они жили дверь в дверь; у Тротте был свой круг
заказчиков; приходилось терпеть прачку и ее валек.
   Аннета на многое закрывала глаза ради старой свекрови, жившей у прач-
ки. Между этими двумя женщинами не было ни малейшего  сходства.  Тротте,
крикливая и нескладная, широкая в  кости  и  мясистая,  с  длинным  бур-
гундским носом, смахивавшим на орудие взлома, была полной  противополож-
ностью матушки Гильметт, худенькой, тихой, хлипкой. Старушке было уже за
семьдесят. Она была замужем вторым браком за крестьянином из-под Арраса.
Во время войны она получила страшное крещение огнем.  Ей  скромное  иму-
щество, ее дом - все погибло; старый муж с горя захирел. Но она  с  этим
горем свыклась. Две недели она прожила  одна-одинешенька  среди  неприя-
тельских солдат, под бомбами, которыми осыпали местность  ее  соотечест-
венники. Она не проявляла ни малейшей вражды ни к тем, кто уничтожил  ее
добро, ни к тем, кто накликал на ее голову  это  несчастье.  Она  жалела
своих постояльцев - неприятельских солдат, разделявших с ней  опасность,
и удивляла их своим чувством собственного достоинства.  Убедившись,  что
никакими усилиями не отвратить ударов судьбы и что вся ее жизнь, ее тру-
долюбие, ее бережливость были напрасны, она  показала  солдатам  тайник,
где ей удалось спрятать остатки съестного, свой убогий клад; она сказала
им:
   - Бедные мои дети, вот, берите! Пользуйтесь, пока вы еще  живы!  А  я
стара стала. Мне это уже не нужно.
   Аннета об этом узнала от одного из раненых немцев, лежавших в  госпи-
тале; он выздоравливал, и ему разрешалось делать маленькие  прогулки  по
городу. Он был одним из постояльцев старой Гильметт под Аррасом и теперь
очень обрадовался встрече со старушкой, которая вызывала в нем  уважение
и удивление. Он говорил:
   - Пусть себе ваши газеты болтают все что угодно от имени  Франции!  И
ваши пугала - Баррес, Пуанкаре. - Истинную Фракцию я знаю лучше их!
   Аннета охотно разговаривала с Гильметт, насколько им давала  говорить
до ужаса болтливая Тротте.  Старушке,  обладавшей  врожденным  тактом  и
скромностью, ее болтовня доставляла не больше удовольствия, чем  Аннете.
Но она помалкивала, позволяя себе лишь лукавую усмешку, придававшую это-
му старому лицу прелесть молодости. Она не считала себя вправе  предъяв-
лять какие-нибудь требования. Всякая птица поет на свой лад!
   То, что Аннета посещает Тротте и Гильметт, тотчас  же  сделалось  из-
вестным всему городу и вызвало пересуды. Из этих двух женщин  одна  была
на плохом счету, другая считалась подозрительной по  той  причине,  что,
прожив три года в оккупированной местности, не питала вражды  к  немцам,
ушедшим оттуда. Было, кроме того, известно, что иногда к Гильметт загля-
дывает мимоходом немецкий военнопленный и что Аннета раза два-три  всту-
пала с ним в беседу. Это тоже ставилось ей в счет. Но Аннета, перед  ко-
торой Тротте разложила весь свой запас сплетен, решила, что одной сплет-
ней больше или меньше - это не имеет значения.
   Приближался день Поминовения усопших. Священный день. Во Франции  это
подлинный культ. Все остальное - это  только  наслоения,  образовавшиеся
позже; они будут развеяны временем. Но  к  этому  единственному  культу,
связанному с утробой земли, приобщаются все, кто вышел из нее и кто  уй-
дет в нее, люди всех вероисповеданий и все неверующие. Аннета  была  ему
не более чужда, чем г-жа де Сейжи-Шаванн или Тротте. И в этот  день  она
машинально присоединилась к потоку людей,  которые  отправлялись  целыми
семьями на кладбище.
   Почти у  самых  кладбищенских  ворот  Аннета  увидела  прихрамывавшую
Гильметт и взяла ее под руку. Они вошли вместе. Все могилы  были  убраны
цветами, аллеи расчищены. Но на краю кладбища, у полуразрушенной  стены,
среди чертополоха, лежала куча перекопанной земли,  голой,  без  единого
венка, и на ней - деревянные кресты. Место  упокоения  отверженных.  Это
были мертвые враги, вывезенные из госпиталя. Как христиан их впустили  в
Иосафатову долину, но положили в сторонке от  всех  остальных,  опережая
решение страшного суда, который отделит "овец от козлищ".
   Старая Гильметт не заказала себе заранее местечка в раю. Она  сказала
Аннете:
   - Здесь похоронен один из моих парней. Такой низенький, белокурый,  в
очках. Очень почтительный. Когда я готовила обед, он приносил  мне  воду
из колодца. Бывало, рассказывает о своем отце, о невесте. Пойду-ка я по-
говорю с ним немножко.
   Аннета проводила ее. Старуха не могла прочесть имени на крестах.  Ан-
нета помогла ей. Наконец они нашли того, кого искали. Гильметт сказала:
   - Вот ты где, бедняга. Горькая твоя доля!.. Но здесь ли, там ли - ко-
нец у всех один!.. Ты видишь, твоя старушка не  забыла  тебя...  Правда,
она не догадалась принести тебе цветов!.. Но зато я немножко помолюсь за
тебя.
   Анкета оставила старушку, опустившуюся на колени у холмика. Ее  пора-
зила холодная  нагота  этих  могил,  -  казалось,  здесь  лежали  бедные
родственники, нарочно забытые семьей мертвецов на своем  празднике.  Она
направилась к выходу, купила у кладбищенского сторожа сноп цветов и,  не
думая о том, что ее неожиданный порыв может показаться  вызовом,  верну-
лась к заброшенным покойникам, лежавшим под неубранной землей, и разбро-
сала по ней цветы. Старушка тихо дочитывала молитву. Когда она  кончила,
Аннета опять взяла ее под руку, и они направились к выходу.
   Тут только им бросилось в глаза, что на краю проклятого участка  сто-
ит, наблюдая за ними, кучка людей. Бедно одетые женщины с детьми, мелкие
буржуа галдели, указывая на них. Поодаль стояли две-три дамы, молча сле-
дившие за этой сценой. Гильметт и ее спутница,  волей-неволей  прошедшие
вдоль этой живой изгороди, почувствовали, что она не без  колючек.  Одна
кумушка воскликнула:
   - Носить наши цветы этой падали! У  Аннеты  закипела  кровь.  Но  она
сдержалась и прошла молча, гордо подняв голову. Ее не смели трогать. А с
Гильметт церемониться не стали. Ее осыпали бранью:
   - Старая подлюга! Продалась!
   - Ясное дело! - сказала та же кумушка. - Кто же не знает, что она на-
жилась на торговле с бошами?
   Старушка тихонько посмеивалась... Хороша нажива! Ведь она все потеря-
ла... Аннета была менее мудра. Она взяла Гильметт под защиту - по  своей
привычке атакуя. Она сказала, что гнусно давать волю злобе  перед  лицом
смерти, что под землей все" равны: нет никакой разницы между  теми,  кто
покоится здесь или там! В ответ посыпались возражения.  Аннета,  потеряв
самообладание, -  заявила,  что  она  почитает  немецких  покойников  не
меньше, чем тех, кто погиб за Францию: все  одинаково  обречены,  все  -
жертвы...
   Она наговорила достаточно, чтобы все три местные газеты трех  цветов,
от красного до белого, почтили ее в  следующем  же  номере  язвительными
статьями. В них были  изложены  возмутительные  речи  преподавательницы,
присланной университетом и состоящей на государственной  службе;  прави-
тельству предлагалось воздать ей по заслугам.
   Развязка наступила быстро. Аннету вызвали "к  директору  коллежа.  Ей
учинили краткий и строгий допрос; она даже не пыталась оправдываться. Ее
уволили. Аннета без всяких возражений стала готовиться  к  отъезду.  Она
устала.
   К тому же пришла пора действовать. Ей нужна была свобода.
   Питан был готов. Он тщательно продумал свой план. Проверил  на  месте
все подробности. Он решил, что сам поедет за Францем и посадит его в по-
езд, а Аннета будет сопровождать его до последней  станции  перед  фран-
цузской таможней. Там за птичкой явится друг Питана - он отведет его об-
ходным путем к границе. На самой границе стояла  гостиница,  которая  по
странной и счастливой случайности находилась на  территории  двух  госу-
дарств: одна дверь выходила во Францию, а другая в Швейцарию. Перейти  в
этом месте границу было легче легкого. Самую опасную часть  плана  Питан
взял на себя. Аннету щадили. Но и ее роль была сопряжена  с  опасностью.
Ей предстояло купить в Париже два билета в Швейцарию; чтобы получить их,
следовало представить в кассу два паспорта со штампами, на которых прос-
тавлялись место назначения и точная дата выезда.  Питан  взялся  достать
паспорт с указанием примет, совпадающих с приметами Франца. Но Аннета по
каким-то причинам паспорта не получила. Время летело. Срок  приближался,
Аннета решила затребовать два паспорта, один на свое имя, другой на  имя
сына. Безрассудная затея. Другой возраст,  другая  внешность.  Но  ждать
нельзя было. Смелость города берет! Аннета, впрочем,  рассчитывала,  что
паспорт придется предъявить лишь при покупке билетов.
   Паспорт она без труда получила  в  Париже  через  посредство  Марселя
Франка, тогда как многие другие имевшие больше прав  на  такую  поездку,
теряли недели на хлопоты и в конечном итоге получали отказ. Хороши  пра-
вила! Они ударяют как раз по людям ни в чем не  повинным.  В  оправдание
Аннеты надо сказать, что она даже не понимала, как ей повезло. Если  она
чегонибудь хотела, то уж хотела так страстно, что не сомневалась в успе-
хе, и ее вера сообщалась тем, от кого зависело исполнить ее просьбу. Как
на причину ходатайства она указала на слабое здоровье сына, которого она
хочет повезти в Швейцарию. Марсель не углублялся в подробности и занялся
хлопотами.
   Аннета покинула провинциальный городок накануне назначенного  Питаном
дня. Она приняла все меры, чтобы за ее отъездом из провинции  немедленно
последовал отъезд из Парижа. В промежутке она нигде не  задерживалась  и
жила, как птица в листве; она ускользнула от надзора и в провинции  и  в
Париже, так как не известила о своем проезде через Париж никого из  сво-
их. Сильвии было известно, что сестру уволили и по какой причине, но  не
было известно о дне ее возвращения. Аннета решила пробыть в Париже ровно
столько времени, сколько необходимо для подготовки экспедиции; лишь пос-
ле успешного окончания дела она подаст о себе весточку родным. (А в слу-
чае провала они узнают о нем очень скоро!)
   Итак, она приехала, никого не известив, вечером  девятого  ноября,  с
наступлением темноты; остановилась в маленькой гостинице близко от  вок-
зала железной дороги Париж - Лион - Средиземное море. И опять ее выручил
счастливый случай. Швейцарская граница все время была  закрыта.  Закрыли
ее в конце октября посла катастрофы на итальянском фронте. Еще  девятого
ноября в Швейцарию никого не пропускали. И вот  десятого  граница  снова
открылась - говорили, что только на один день. А это и был день,  назна-
ченный Питаном. Лихорадочно возбужденная, Аннета потратила утро и  днев-
ные часы на получение паспортов и виз, на выполнение  всевозможных  фор-
мальностей, ожидание в бесконечных очередях то в полицейском управлении,
то в министерстве иностранных дел. Затем она купила на  вокзале  билеты.
После того как все было сделано (ненастный день склонялся к вечеру,  мо-
росил дождь). Аннета, в предвидении трудной ночи, вернулась в  гостиницу
отдохнуть. Но в номере стоял адский холод. Теперь, когда с  делами  было
покончено, Аннета начала волноваться. Разбитая усталостью, она  невольно
стала подумывать о возможности провала. Не разошлют ли сразу  оповещение
о бегстве Франца? Не опоздает ли он к отходу поезда? А  ее  пропустят  с
двумя билетами? Ну, довольно! Там видно будет... Все хорошо в свое  вре-
мя! Сейчас думать воспрещается!.. Она вспомнила, что не запаслась прови-
зией. Франц приедет истомленный. Она вышла на несколько минут.
   Был пятый час. Дневной свет угасал.  Казалось,  над  городом  носится
чье-то влажное и вялое дыхание. Безостановочно  моросил  мелкий  дождик,
ровный и пронизывающий, как будто сочившийся не только из невидимого не-
ба, но даже из стен и мостовой. Париж был закутан в  туман,  как  спящи