а превратилась в Ниобею, которая, чтобы отвлечь на  себя  смер-
тельную стрелу, бросает яростный вызов убийце...
   Между тем никто из окружающих не догадывался о той  немой  борьбе  за
сына, которую вела Аннета.
   Утром пришел врач. Он похвалил ее за то, что она не растерялась и су-
мела оказать ребенку первую помощь, сказал, что часто чрезмерное  беспо-
койство любящей матери только вредит больному. Но Аннета из  всего  ска-
занного доктором запомнила одно, что в Париже сейчас свирепствуют  грипп
и корь и что сын ее, возможно, схватил воспаление  легких.  Значит,  она
виновата перед ребенком - зачем не послушалась совета уехать из  Парижа!
Она беспощадно осуждала себя. Это раскаяние принесло по крайней мере  ту
пользу, что вытеснило из сознания Аннеты все другие упреки, которые  она
делала себе, и таким образом как бы уменьшило размеры ее вины.
   Услышав печальную новость, тотчас примчалась Сильвия, и теперь у  ма-
ленького больного не было недостатка в сиделках.  Но  Аннету  невозможно
было отогнать от его постели. Она почти не  спала,  оставаясь  бессменно
днем и ночью на своем посту. Пот, выступавший на маленьком тельце,  сма-
чивал и ее кожу, от его удушья ее бросало в жар. Боль перемесила мать  и
сына в одно тесто. И ребенок как будто понимал это: в те  минуты,  когда
он корчился, со страхом ожидая нового приступа кашля, глазки его с  уко-
ром и мольбой искали глаза матери. Он, казалось, говорил:
   "Вот мне опять будет больно! Тот сейчас придет! Спаси меня!"
   И она отвечала, прижимая его к себе:
   "Да, да, я тебя спасу! Не бойся! Он тебя не тронет".
   Тем не менее припадок наступал, ребенок задыхался. Но он  страдал  не
один, мать корчилась вместе с ним, пытаясь разорвать душившую его петлю.
Он чувствовал, что она борется за него, что великая защитница его не по-
кинет. И уверенность, звучавшая в ее ласковом голосе,  прикосновения  ее
пальцев вселяли в него надежду, говорили ему:
   "Я здесь".
   Он плакал и колотил ручонками по воздуху, но знал: она победит  того,
безымянного.
   И она побеждала. Болезнь сдавалась. Петля растягивалась. Трепеща всем
телом, птенчик отдавался во власть  спасительных  материнских  рук.  Как
легко дышалось обоим после такого мучения! Струя воздуха, вливавшаяся  в
ротик ребенка, освежала и горло матери, наполняла ее грудь блаженством.
   Такие передышки бывали недолги и чередовались с  ухудшениями.  Борьба
продолжалась, истощая силы. Ребенку стало лучше, но вдруг наступил  рез-
кий рецидив, причина которого была неясна. Самоотверженные сиделки приш-
ли в отчаяние-каждая винила себя в какомнибудь недосмотре, который поме-
шал выздоровлению. Аннета мысленно твердила:
   "Если он умрет, я покончу с собой".
   За это время она отвыкла от сна. В те часы, когда ребенку нужна  была
ее помощь, она крепилась. Но когда он засыпал и ее  немного  успокоенное
сердце могло бы дать себе роздых, мысли начинали метаться  еще  сильнее,
как телеграфные провода под напором сильного ветра. Аннета  не  решалась
закрыть глаза из боязни остаться наедине со  своим  обезумевшим  мозгом.
Снова зажигала лампу и пыталась привести в порядок мысли, от  которых  у
нее голова шла кругом. Это был спор с самой собой, с ребяческими,  неле-
пыми, суеверными фантазиями - во всяком случае такими они представлялись
ее трезвому уму, привыкшему мыслить логически. Ей казалось - беда навис-
ла над ней потому, что слишком полно было ее счастье, и, для того  чтобы
сын выжил, она должна заплатить за это каким-нибудь  другим  несчастьем.
Это была смутная, но крепко укоренившаяся вера в жестокий закон  распла-
ты, вера, которая восходит к отдаленному прошлому человечества. Но  пер-
вобытные племена, чтобы умилостивить свирепого бога-торгаша, который ни-
чего не дает даром и все продает только за  наличные,  приносили  ему  в
жертву первенцев, покупая такой ценой уверенность, что у них не отнимет-
ся все остальное, чем они дорожили в жизни. Аннета, наоборот, готова бы-
ла отдать и жизнь и все, что у нее было, как выкуп за своего первенца.
   - Возьми все, возьми - только пусть он будет жив! - говорила она  бо-
гу.
   Но тут же приходила мысль:
   "Как это глупо! Ведь услышать меня некому..."
   Все равно-древний атавистический инстинкт  искал  вокруг  присутствия
ревнивого бога. И, упорно, яростно торгуясь с ним, она твердила:
   "Заключим договор! Я плачу наличными. Отдай мне ребенка и  бери  вза-
мен, что хочешь!"
   Как будто для того чтобы оправдать это суеверие, судьба поймала Анне-
ту на слове. Однажды  утром  тетушка  Викторина  пошла  к  нотариусу  за
деньгами, которые Аннета давно должна была от него получить, и вернулась
в слезах. В это утро Аннета была счастлива:  она,  наконец,  могла  быть
спокойна за жизнь сына. Только что ушел доктор, сказав ей,  что  мальчик
выздоровеет. Аннета была вне себя от радости, но еще  дрожала,  не  смея
окончательно поверить своему неожиданному счастью. И в эту самую  минуту
открылась дверь, и ей сразу бросилось в глаза расстроенное  лицо  тетки.
Сердце у нее екнуло, она подумала:
   "Какая новая беда пришла?"
   У старушки от волнения заплетался язык. Наконец она сказала:
   - Контора закрыта. Мэтр Греню скрылся.
   Все состояние Аннеты было доверено этому нотариусу. Сперва Аннета ни-
чего не поняла, затем (объясните это, если  можете!)...  затем  лицо  ее
просветлело, и она подумала с облегчением:
   "Только-то!.."
   Вот она, спасительная беда! Враг взял с нее выкуп за сына...
   Через минуту она уже пожала плечами, удивляясь своей глупости. И  все
же продолжала мысленно говорить с ним:
   "Ну, теперь довольно с тебя? Ты удовлетворен? Вот я  и  расплатилась!
Ничего я тебе больше не должна!"
   Она улыбнулась...
   "Бедные люди! Цепляясь за свою долю счастья и видя, что она  все  ус-
кользает и ускользает от них, они пытаются заключить договор  со  слепой
природой, которую создают в воображении по своему образу и подобию.
   По своему образу и подобию? Неужели я похожа на эту природу,  завист-
ливую, хищную, жестокую? Кто знает? Кто может сказать: "Я не таков?"
   Аннета была разорена. Она сначала не представляла себе  размеров  ка-
тастрофы. В первую минуту еще можно  было  заблуждаться.  Но  когда  она
хладнокровно обдумала положение, она вынуждена была признать, что  нака-
зана по заслугам.
   Она умела разбираться в деловых вопросах - у нее, как и у  отца,  был
трезвый, практический ум; цифры ее не пугали. Когда ведешь свой  род  от
крестьян или мелких буржуа, сметливых и предприимчивых, то  заглушить  в
себе практическую жилку можно, лишь сознательно стремясь к этому.
   При жизни отца Аннета была избавлена от всяких материальных забот,  а
потом она переживала затяжной душевный перелом  и,  всецело  поглощенная
внутренней жизнью, была в плену у своих страстей. Такому, не совсем нор-
мальному, состоянию "одержимости" способствовали ее праздность и обеспе-
ченность. Она отстранялась от забот о своем наследстве с отвращением,  в
котором было что-то нездоровое. Да,  именно  нездоровое,  ибо  идеалист,
презирающий богатство как паразитизм, забывает, что он имеет на это пра-
во лишь в том случае, если отказался от своего богатства. Когда же идеа-
лизм вырастает на почве, удобренной богатством, и,  питаясь  им,  делает
вид, что презирает его, - это худший вид паразитизма.
   Чтобы избавиться от скучной обязанности вести свои денежные дела, Ан-
нета передала все состояние в руки нотариуса, милейшего мэтра Греню. Это
был старый друг их семьи, человек уважаемый, известный своей честностью,
признанный знаток своего дела. Он в течение тридцати лет  вел  все  дела
Ривьера. Правда, Рауль в делах никогда ни на кого всецело не  полагался.
При всем доверии к нотариусу он тщательно проверял каждый документ.  Но,
принимая эти предосторожности, он все же доверял мэтру Греню. А уж  если
человек с таким чутьем, как Рауль Ривьер, доверял  кому-нибудь,  значит,
тот заслуживал доверия! И мэтру Греню можно было доверять, насколько во-
обще можно доверять человеку в нашем обществе (с соблюдением  всех  пре-
досторожностей).
   Нотариусу в семьях своих клиентов приходится быть чем-то вроде светс-
кого духовника, и мэтр Греню  был  посвящен  во  многие  семейные  тайны
Ривьеров. Мало что из похождений Рауля и огорчений г-жи  Ривьер  остава-
лось ему неизвестным. Он  с  готовностью  выслушивал  обоих:  ее  -  со-
чувственно, его - снисходительно. Жене он был советчиком и ценил ее доб-
родетели, а мужу - приятелем и одобрял его  пороки  (с  галльской  точки
зрения, такие пороки ведь тоже своего рода  добродетели).  Поговаривали,
что мэтр Греню сам охотно принимал участие в изысканных развлечениях Ра-
уля. Мэтр Греню был седоватый человек лет шестидесяти: тщедушный,  розо-
вощекий, с утонченными манерами. Шутник и краснобай, славный малый, пре-
восходный актер, он любил разглагольствовать и, для того чтобы  привлечь
внимание слушателей, начинал всегда тихо, замирающим голосом, чуть дыша,
а затем, когда вокруг воцарялось сочувственное молчание, голос его  пос-
тепенно достигал такой звучности,  которой  мог  бы  позавидовать  любой
кларнет, и не утихал, пока мэтр Греню не изложит всего,  что  имел  ска-
зать. Этот старомодный нотариус, у которого была страсть ко всему  ново-
модному, этот старый буржуа и почтенный paret familias [40], гордившийся
тем, что в числе его клиентов были актрисы, прожигатели жизни и  веселые
"девочки", любил напоминать всем о своем возрасте и,  даже  хватая  иной
раз через край, разыгрывал из себя старца, но ужасно боялся, что ему по-
верят, и втайне старался изо всех сил доказать, что он еще хват  и  всех
молодых за пояс заткнет.
   Мэтр Греню знал Аннету с детства и близко принимал к сердцу ее  инте-
ресы. Он считал вполне естественным, что после смерти родителей она  до-
верила ему все свое состояние. И первое время  он,  из  профессиональной
честности, добросовестно держал ее в курсе всех дел и ничего  решительно
не предпринимал без ее согласия. Но Аннете это вскоре надоело. Тогда  он
стал брать от нее доверенности на заключение всяких сделок и давал весь-
ма беглые отчеты (которые Аннета не очень-то слушала). Позднее между ни-
ми было решено, что так как Аннета, уезжая из Парижа, часто не оставляет
своего адреса, то мэтр Греню будет вести ее дела самостоятельно, не  со-
ветуясь с ней. И все наладилось отлично: нотариус сам вел все дела,  до-
ходы Аннеты шли к нему, а она получала от него столько денег, сколько ей
было нужно. В конце концов мэтр Греню, чтобы иметь законное право распо-
ряжаться деньгами Аннеты, догадался получить от нее общую  доверенность.
Так все и шло... Аннета уже больше года не видела мэтра Греню, а он каж-
дые три месяца аккуратно посылал ей условленные суммы. Жила она уединен-
но, в обществе не бывала, не читала газет и о событии узнала значительно
позже, чем оно произошло. Старик Греню зарвался. Он не был корыстолюбив,
но увлекся спекуляциями; чтобы увеличить вклады своих клиентов,  он  по-
местил их в рискованные предприятия - и деньги пропали. Пытаясь  вернуть
потерянное, он окончательно разорил клиентов. Ничего не  говоря  Аннете,
он спекулировал не только всеми ее наличными деньгами и переданным в его
распоряжение движимым имуществом, но, пользуясь разными уловками,  кото-
рые допускал не совсем точный текст доверенности, заложил оба ее дома  -
на Булонской набережной и в Бургундии. Увидев, что все пропало, нотариус
сбежал. Ему было стыдно перед людьми, что он дал себя провести,  и  стыд
этот был для него, пожалуй, тяжелее бесчестья.
   В довершение всего Аннета, поглощенная  болезнью  ребенка,  уже  нес-
колько недель не распечатывала писем и потому не ответила ни на  извеще-
ния кредиторов, которым Греню заложил ее дома, ни на повестки  судебного
пристава. У малыша тогда был рецидив болезни, и Аннета  совсем  потеряла
голову. Не обращая внимания на то, что письма адресованы лично ей, а  не
ее поверенному, она, не читая, отсылала их нотариусу; тот их тоже не чи-
тал - по той простой причине, что был "в бегах"... Когда же мальчик, на-
конец, стал выздоравливать и Аннета могла подумать  о  своем  положении,
делу уже был дан законный ход, а так как Аннета вовремя не уплатила кре-
диторам, они имели право продать заложенные дома.  Очнувшись  от  своего
бесчувствия, Аннета храбро встретила ошеломляющий удар. К ней сразу вер-
нулись вся ее энергия и унаследованная от отца деловая сметка,  заменяв-
шая ей опыт. В этой борьбе она проявила решительность и ясный ум,  кото-
рые восхищали судью, что, однако, не помешало ему решить дело  не  в  ее
пользу, ибо, при всей ее правоте, закон в этом случае был не на ее  сто-
роне. Аннета с самого начала поняла, что проиграла дело, но, хладнокров-
но допуская возможность поражения, она считала, что это несправедливо, и
не могла сдаться без боя. К тому же дело теперь шло об имуществе ее  ре-
бенка! И она защищала его с упорством несговорчивой и хитрой крестьянки,
которая, не желая сдвинуться с места, загораживает дорогу на  свое  поле
и, хотя знает, что захватчики все  равно  ворвутся,  старается  выиграть
время. Но что она могла сделать? Не имея возможности уплатить кредиторам
долг и не желая просить помощи у родственников или бывших друзей  (кото-
рые, по всей вероятности, отказали бы ей, да еще в унизительной  форме),
Аннета не могла помешать продаже  заложенных  домов.  Вся  ее  изобрета-
тельность и упрямая энергия помогли ей только добиться краткой отсрочки,
но не было никакой надежды, что по истечении срока  решение  суда  будет
отменено.
   В такой беде было бы вполне простительно пасть духом. Сильвия, напри-
мер, хотя сама ничуть не пострадала, не переставала то плакать и  причи-
тать, то возмущаться и твердить,  что  надо  судиться,  судиться  и  су-
диться... Аннета же, наоборот, благодаря этой истории,  казалось,  вновь
обрела душевное равновесие. Обрушившееся на нее испытание словно освежи-
ло воздух, рассеяло атмосферу вялой сентиментальности, которая последние
два-три года  расслабляла  ее  душу.  Убедившись,  что  ничего  изменить
нельзя, Аннета примирилась с обстоятельствами без ненужных жалоб и ропо-
та. Она не стала для облегчения души обвинять во всем Греню, как это де-
лала Сильвия, обрушивавшая на голову нотариуса страшные проклятия.  Ста-
рик сам потерпел крушение. Она, Аннета, тоже. Но у нее были молодые  ру-
ки, и она умела плавать. Она  думала  об  этом,  пожалуй,  не  без  удо-
вольствия. Как это ни странно, разорение вызывало в душе Аннеты,  наряду
с огорчением, и то любопытство, что толкает нас навстречу  опасности,  и
даже тайную радость при мысли, что  ей  предстоит  испытать  свои  неис-
пользованные силы. Рауль понял бы ее - ведь и у него на  вершине  успеха
бывало иной раз искушение уничтожить дело всей жизни, чтобы  иметь  удо-
вольствие все создать наново.
   Из дома на Булонской набережной надо было выезжать. Усадьба в Бургун-
дии была спешно продана за смехотворно низкую цену. Было ясно,  что  де-
нег, вырученных от продажи всего имущества, едва хватит на уплату  долга
и судебных издержек, а если что и останется, - прожить на эти деньги Ан-
нета с теткой не смогут. Надо было искать новых средств к существованию.
И прежде всего - сократить расходы и жить как можно  скромнее.  Начались
поиски жилья. Сильвия нашла для сестры квартирку на пятом этаже того до-
ма, где сама жила на антресолях. Комнаты в новой квартире были окнами во
двор, маленькие, но удобные, место тихое. О том,  чтобы  перевезти  сюда
всю мебель, нечего было и думать. Аннета решила взять только самое необ-
ходимое. Но тетушка Викторина со слезами умоляла сохранить  все.  Аннета
доказывала ей, что неразумно в их положении платить еще лишние деньги за
хранение мебели и что надо отобрать только часть, но  тетушка  цеплялась
за каждую вещь. Наконец Аннета сама решительно отобрала все,  что  нужно
было перевезти на новую квартиру, и сверх того оставила только несколько
вещей, особенно дорогих старушке, остальное продала.
   Сильвию поражала такая "бесчувственность" Аннеты. Однако  не  следует
думать, что мужественная девушка совсем не огорчалась. Она  любила  этот
дом, который ей предстояло  покинуть...  Столько  воспоминаний!  Столько
грез! Но она их гнала прочь, хорошо понимая, что нельзя безнаказанно да-
вать им волю. Их было слишком много, они заполнили бы ее целиком,  а  ей
сейчас нужны были все силы.
   Только один раз она уступила их натиску, очень уж  неожиданному.  Это
было как-то днем, незадолго до переезда. Тетушка ушла в церковь, а  Марк
был у Сильвии. Оставшись одна в доме, где во всем уже чувствовалась бли-
зость отъезда, Аннета стояла на коленях на скатанном до половины ковре и
складывала снятый со стены гобелен. Она была поглощена делом,  и,  в  то
время как ее проворные руки работали, голова была занята всякими  расче-
тами, связанными с переселением. Но, видимо, и для воспоминаний  нашлось
место: взгляд ее, рассеянно блуждавший  где-то  далеко  от  окружающего,
вдруг, как сквозь туман, заметил рисунок на гобелене, который она  скла-
дывала. И она узнала его. Это был бледный,  почти  уже  стершийся  узор.
Крылья бабочек или цветочные лепестки? Не все ли равно! Но на этом узоре
часто останавливались ее глаза в детстве, и на этой канве они сейчас вы-
шивали картины минувших дней. Эти картины внезапно выступили из мрака...
Руки Аннеты замерли, мозг еще некоторое время упорно, но уже без  всякой
связи, нанизывал цифры, потом перестал. Аннета, соскользнув на пол,  по-
ложила голову на свернутый ковер, согнула колени, закрыла лицо руками...
и, подняв парус, отдалась на волю ветра и волн. Она странствовала  не  в
одном месте... Такое множество нахлынуло  воспоминаний  (пережитое?  Или
мечты?) - как было в них разобраться?.. Головокружительная симфония  од-
ного мгновения тишины! В ней заключено гораздо  больше,  чем  содержание
одной жизни. Когда работает мысль, сознанию кажется, что ему  подвластен
весь наш внутренний мир, а на самом деле ему дано увидеть  лишь  гребень
волны в тот миг, когда его золотит луч солнца. Только мечте доступна эта
зыбкая глубина с ее бурным ритмом, неисчислимые семена,  несомые  вихрем
веков, мысли тех, кто дал нам жизнь, и тех, кому  дадим  жизнь  мы,  ги-
гантский хор надежд и сожалений: обращенных к прошлому  или  будущему...
Невыразимая гармония, секунда озарения, которая рождается иногда от  од-
ного толчка. В душе Аннеты ее пробудил букет поблекших цветов на гобеле-
не...
   Очнувшись после долгой тишины, Аннета торопливо вскочила и дрожащими,
неловкими руками принялась быстро свертывать голебен, уж не глядя на не-
го. Она даже и этого дела не  докончила  и,  бросив  в  сундук  гобелен,
только наполовину свернутый, выбежала из комнаты... Нет, она  не  хотела
оставаться наедине с такими мыслями! Лучше насильно отогнать  их.  Будет
время погоревать о прошлом когда-нибудь позднее, когда она  и  сама  уже
станет прошлым... Да, позднее, на закате жизни. А сейчас она была  слиш-
ком озабочена будущим. Надо было нести это бремя. Мечты были  впереди...
"Не буду думать о том, что позади. Нельзя оглядываться..."
   Она шла по улице, решительно выпрямившись, все ускоряя шаг и сосредо-
точенно глядя куда-то в пространство.  Годы...  годы...  Жизнь  впереди,
жизнь ее ребенка, ее новая жизнь... Она думала об Аннете будущих дней.
   Это видение стояло у нее перед глазами и в вечер  переезда  на  новую
квартиру. Сильвия тотчас после закрытия  мастерской  побежала  наверх  к
сестре - она думала, что Аннете тяжело, и хотела отвлечь ее от  грустных
мыслей. Но Аннета хлопотала в тесном новом жилье, ничуть не устав  после
утомительного дня. Она пробовала разместить в слишком узких стенных шка-
фах белье и платья; так как ей это не удавалось, она, стоя на  табуретке
и держа в руках простыни, обдумывала новый план и оглядывала битком  на-
битые полки. При этом насвистывала, как мальчишка, вагнеровскую фанфару,
ко