ете любить меня
одного! Большего я у вас не прошу.
   Но эта маленькая Корделия не могла примириться с тем, что ее собесед-
ник так легкомысленно уклоняется от прямого ответа, от которого зависела
вся ее жизнь, и отказалась обещать невозможное:
   - Нет, Рожэ, я не могу, не могу поклясться вам в этом. Я очень  люблю
вас, но не могу обещать то, что от меня не зависит. Я обманула бы вас, а
я никогда не стану вас обманывать. Обещаю одно: ничего от вас  не  скры-
вать. И если я разлюблю вас или полюблю другого, вы узнаете об этом пер-
вый, - даже раньше того, другого. И вы поступите так  же!  Будем,  Рожэ,
правдивыми!
   Но это было ему совсем не по душе. Правда стесняет,  поэтому  она  не
была завсегдатаем в доме Бриссо. Только постучится у порога, а ей спешат
сказать:
   "Никого нет!"
   И Рожэ не преминул сделать так же. Он воскликнул:
   - Милая, до чего вы хороши! Право же,  поговорим  о  чем-нибудь  дру-
гом!..
   Аннета вернулась с прогулки разочарованная. Ведь она так надеялась на
откровенный разговор! Правда, предвидела сопротивление, но рассчитывала,
что сердце Рожэ озарит его рассудок. И больше всего огорчало ее  не  то,
что Рожэ не понял ее, а то, что он и не старался понять. Словно не видел
для нее во всем этом ничего трагического. Он был человек поверхностный и
все мерил своей меркой. А ничто не  могло  больше  огорчить  женщину  со
сложным внутренним миром.
   Аннета не ошибалась. Ее слова озадачили, уязвили Рожэ, но он не пред-
полагал, как они серьезны, считал, что они останутся без последствий. Он
раздумывал о том, что Аннете приходят в голову странные,  немного  пара-
доксальные мысли, что она "оригиналка", был этим  недоволен.  Его  мать,
его сестра умудрялись быть женщинами необыкновенными и не  быть  "ориги-
налками". Но нельзя же было требовать таких талантов от всех.  У  Аннеты
были другие достоинства, которые Рожэ, пожалуй, особенно и не  превозно-
сил, но которыми (следует признаться) он дорожил сейчас гораздо  больше.
В предпочтении этом тело играло более заметную роль, чем разум, но и ра-
зум играл тут роль. Рожэ очень нравилось, как она горячится под влиянием
первого порыва, - нравилось, когда это не задевало его. Он не  тревожил-
ся. Аннета со всей прямотой сказала, что любит его. Он был убежден,  что
она с ним не расстанется.
   Он и не догадывался, какая внутренняя драма разыгрывается перед  ним.
На самом деле Аннета до того любила его, что не могла примириться с  его
заурядностью. Ей хотелось верить, что она ошибается. Она еще не раз  пы-
талась поговорить с ним, вкладывала в это всю душу. Рожэ не признавал за
ней права на независимую жизнь, но какое же место по крайней мере остав-
лял он ей в своей жизни? Снова и снова приходил он к тем же  обескуражи-
вающим заключениям. В своем наивном эгоизме Рожэ водворял ее за  обеден-
ный стол, в гостиную и в постель. Он был так мил, что собирался  расска-
зывать ей о своих делах, а ей только и останется с ним  соглашаться.  Он
уже не собирался признавать за женой права коллеги, который стал бы кри-
тиковать его политическую деятельность и мог бы изменить ее, больше  то-
го: он не позволил бы ей заниматься общественной деятельностью, отличной
от его деятельности. Ему казалось вполне естественным (так велось  испо-
кон веков), что любящая жена должна отдать мужу всю свою жизнь, а взамен
получить лишь частицу его жизни. В глубине его души таилась  уверенность
в своем превосходстве, исстари свойственная мужчине, который мнит, будто
все, что отдает он, по существу своему гораздо ценнее. Впрочем,  Рожэ  в
этом не сознавался: ведь он был славным малым и учтивым французом.  Слу-
чалось, Аннета в подтверждение некоторых прав жены  приводила  в  пример
права мужа.
   - Разные это вещи, - с усмешкой говорил Рожэ.
   - Почему? - вопрошала Аннета.
   Рожэ ловко уклонялся от ответа. Не так опасно  поколебать  убеждение,
которое не обсуждается. А убеждения у Рожэ были косные. И Аннета избрала
неправильный путь, когда хотела заставить его усомниться в себе.  Уступ-
чивость ее и то, как она старалась прийти к соглашению после тщетной по-
пытки внушить ему свои взгляды, Рожэ истолковал как новое доказательство
своей власти над ней. И становился все самоувереннее, проникался  самом-
нением. Аннета, случалось, вдруг вспылит, ее голос дрогнет  от  возмуще-
ния. И Рожэ тотчас осекался, переводил разговор, применял тот метод, ко-
торый, по его мнению, был так удачен: со смехом обещал все, что  она  от
него хотела. Говорят, что дело не в словах. А для Рожэ все это были одни
слова. И Аннете было и обидно и больно.
   Вставали и другие, более важные вопросы.  Опасность  угрожала  дружбе
Аннеты и Сильвии. Было ясно, что всякая независимая девушка вряд ли была
бы принята в этой среде, а швея тем более. Тщеславные,  чопорные  Бриссо
ни за что не допустят, чтобы у них или у невестки была  такая  позорящая
их имя родственница. Пришлось бы утаить ее. А Сильвия не согласилась бы,
Аннета тоже. Каждая была по-своему горда, и сестры гордились  друг  дру-
гом. Аннета любила Рожэ, ее тянуло к нему сильнее, чем она себе  призна-
валась, но никогда ради него она не пожертвовала  бы  Сильвией.  Слишком
она любила ее. И пусть любовь эта потускнела, но Аннета не забывала, что
в иные минуты, именно благодаря ей она  постигала  всю  глубину  страсти
(знала об этом она одна, даже Сильвия не совсем об этом догадывалась). В
те часы, когда и Рожэ и Аннета все откровенно поверяли друг  другу,  она
рассказала ему многое. Рожэ как будто заинтересовался, растрогался.  Да,
но при условии, что все это прошлое. Ему было совсем не  по  душе  такое
компрометирующее родство. И втайне он даже решил заставить ее порвать  с
Сильвией, исподволь, так, будто он здесь и ни при чем. Не желал он ни  с
кем делить привязанность своей жены. Своей жены... "Эта собака принадле-
жит мне". Он, как и вся его семья, очень дорожил тем, что ему  принадле-
жало.
   И чем дольше гостила у них  Аннета,  тем  больше  превращалась  в  их
собственность - так пошло с той минуты, как  они  начали  выказывать  ей
свою благосклонность. Бриссо все прибирали к рукам. Каждый день в тысяче
мелочей обнаруживалась домашняя тирания дам Бриссо. У  них  было  "гото-
вое", как говорится, мнение обо всем - шла ли речь о хозяйстве, о светс-
ких развлечениях, о делах житейских или о величайших проблемах жизни ду-
ховной. Раз и навсегда привешивался, приклеивался ярлык. Все было распи-
сано: что подобает восхвалять, что  следует  отвергать,  особенно  много
следовало отвергать. Что только не подвергалось остракизму!
   Сколько людей, вещей, мнений и действий осуждалось,  чему  только  не
выносился приговор бесповоротный и окончательный! Тон и улыбка были  та-
кие, что и спорить не хотелось. Весь вид их говорил (они часто и на  са-
мом деле так говорили): "Тут не может быть двух мнений, душечка".
   А когда Аннета пыталась доказать, что у нее есть свое мнение, они ро-
няли:
   - Душечка, вы, право, забавны! И она умолкала.
   С ней уже обращались, как со своей, но девица была вышколена неважно,
следовало ее поучить всему, что принято в их кругу. И все Бриссо ее учи-
ли, в каком порядке у них расписаны дни, месяцы и времена года, какие  у
них знакомые тут, в провинции, какие у  них  знакомые  в  Париже,  какие
родственные связи, какие визиты, обеды, - бесконечная была цепь светских
повинностей, от которых дамы стонут и которыми они очень  гордятся,  ибо
вечная суета хоть и утомляет их, но создает иллюзию,  будто  они  служат
какому-то делу. Бессмысленная эта жизнь, двуличность, вечные  условности
были нестерпимы для Аннеты. Всему, очевидно, отводилось время заранее: и
трудам и удовольствиям, ибо и у них были свои удовольствия, только время
им отводилось заранее!.. Да здравствуют непредвиденные осложнения, нару-
шающие уклад жизни! Но нечего было надеяться, что даже осложнения  могут
нарушить уклад здешней жизни.  Аннета  чувствовала,  что  ее  замуровали
словно камень в стене! Песком и известью. Римский  цемент.  Замешен  се-
мейством Бриссо...
   Она преувеличивала незыблемость уклада их жизни.
   В этой жизни, как и во всем, играли роль случай, непредвиденные  обс-
тоятельства. Дамы Бриссо на словах были страшнее, чем на деле; им  хоте-
лось главенствовать, но не так уж невозможно было провести их за нос,  -
надо было только найти их слабую струнку и сыграть на ней.  Льстить  им,
кадить. И девушка хитрая, оценив их правильно, решила бы так: "Говорите,
что хотите! А я буду поступать по-своему".
   Вероятно, им никогда не удалось бы подавить такую непреклонную  волю,
какая была у Аннеты. Но Аннета жила сейчас в  том  нервном  возбуждении,
которое охватывает женщин, когда они так долго всматриваются в  предмет,
занимающий их помыслы, что теряют представление об его подлинной сущнос-
ти. Стоило днем каким-то словом встревожить ее, и вечером ее воображение
вылепляло чудовище. Ее ужасала борьба, которую ей  неустанно  предстояло
вести, и она твердила, что никогда не защитить ей себя от них всех.  Она
чувствовала, что не очень сильна, сомневалась в своей  энергии.  Боялась
за свой характер; боялась неожиданных колебаний, из-за  которых  все  не
приходил в равновесие ее беспокойный ум, внезапных, необъяснимых перемен
настроения. И, конечно, все это происходило оттого, что  слишком  сложна
была ее одаренная натура; лишь постепенно, с  годами,  суждено  ей  было
вновь обрести покой, а до тех пор она жила под вечной угрозой,  что  ка-
кая-то сила вотвот застанет ее врасплох, и тогда  она  поддастся  гневу,
истоме, вожделению, раздумью, - поддастся коварным,  роковым  случайнос-
тям, устроившим засаду за поворотом минуты, под глыбами камней,  лежащих
на пути...
   И, в сущности, она была в таком смятении  оттого,  что  усомнилась  в
своей любви. Сама ничего не понимала... Не то разлюбила,  не  то  любила
по-прежнему. Разум и сердце ее - разум и чувства ее - вели борьбу. Разум
все видел слишком ясно: он уже не заблуждался. А вот  сердце  -  нет,  и
плоть ее разбушевалась, потому что теряла желанного; страсть рокотала:
   "Не желаю отступаться!"
   Аннета чувствовала, как бунтует ее плоть, и это ее унижало;  силы  ее
души стойко противодействовали, взывали к ее оскорбленной гордости.  Она
говорила:
   "Я разлюбила его..."
   И теперь она, с неприязнью вглядываясь в Рожэ,  искала  повод,  чтобы
разлюбить его.
   Рожэ ничего не замечал. Он окружал Аннету вниманием, цветами,  нежной
заботой. Ведь он считал партию выигранной. Ни на секунду не подумал он о
том, что гордая, дикая душа, скрытая от взоров, наблюдает за ним,  горит
желанием отдать себя, но лишь тому, кто скажет ей  таинственный  пароль,
означающий, что они родственны друг другу. А он все не  произносил  его.
Напротив, говорил какие-то необдуманные слова, которые ранили  Аннету  в
самое сердце, хоть она и не показывала вида. А через минуту  он  уже  не
помнил, о чем говорил. Аннета же, которая будто  ничего  и  не  слышала,
могла бы повторить дословно все, что он сказал, и десять дней  и  десять
лет спустя. Оставалось яркое воспоминание, открытая рана. И  происходило
это помимо ее воли, ибо она была великодушна и упрекала себя в том,  что
ничего не в силах забыть. Впрочем, и  самая  добрая  женщина  на  свете,
простив тем, кто причинил ей душевную боль, не забывает о ней никогда.
   Шли дни, и все чаще рвалась тонкая ткань,  вытканная  любовью.  Никто
этого не замечал. Ткань по-прежнему была натянута, но  даже  от  легкого
дуновения тревожно колыхалась.
   Аннета, наблюдая за Рожэ в семейном кругу, видела, как  много  в  нем
черт, присущих всей семье, как он резок, как черствы иные его слова, как
он презирает простых людей, и размышляла:
   "Он выцветает. Пройдет несколько лет - и от всего того, что я  любила
в нем, и следа не останется".
   Но она еще любила его, поэтому ей и хотелось избежать горького  разо-
чарования, унизительных пререканий, которые - это она предвидела -  воз-
никнут, если они соединят свои жизни.
   За два дня до Пасхи решение было принято.  Тягостная  ночь.  Пришлось
побороть влечение к нему, растоптать упрямую надежду, которая все не же-
лала умирать. В мечтах Аннета уже свила гнездо для себя и Рожэ.  Сколько
было грез о счастье - таких, о которых тихонечко нашептываешь себе! И от
них отказаться! Признать, что ошиблась! Твердить себе,  что  не  создана
для счастья!..
   Она твердила себе об этом, потому что упала духом.
   Другая на ее месте ни за что не отвергла бы его. Почему же она не мо-
жет принять его? Почему же не в силах пожертвовать частицей своего  "я"?
Да, она была не в силах сделать это! Как нелепо устроена жизнь! Не  про-
жить без взаимной любви, а тем более не прожить без независимости. И  то
и другое - святыня. И то и другое необходимо, как воздух. Как их совмес-
тишь? Тебе говорят: "Пожертвуй собой! А если не можешь пожертвовать  со-
бой, какая же это любовь?.. Но почти всегда те, кто создан  для  большой
любви, всех неудержимей стремятся к независимости, ибо  все  чувства  их
сильны. И если они приносят в жертву любви гордость свою, то  чувствуют,
что унижены в своей любви, что бесчестят свою любовь. Нет, совсем не так
это просто, как пытаются нам  внушить  проповедники  самоуничижения  или
проповедники гордыни - христиане и ницшеанцы. Не  сила  в  нас  противо-
действует слабости, не добродетель - пороку, а две силы, две  добродете-
ли, два долга выступают друг против друга. Единственной на свете  истин-
ной моралью, которая соответствует жизненной  истине,  была  бы  мораль,
проповедующая гармонию. Но человеческое общество знает  пока  лишь  одну
мораль, проповедующую угнетение и самоотречение, сдобренные ложью. Анне-
та лгать не могла.
   Что же делать? Скорее, любой ценой выйти из двусмысленного положения!
Она убедилась, что их совместная жизнь невозможна, значит, надо порвать,
и немедля!
   Порвать!.. Она представила себе, как будет поражена  вся  семья,  как
будет возмущена... Все это пустяки... Но как огорчится Рожэ! Лицо  люби-
мого всплыло перед ней во мраке... И когда она увидела его, поток страс-
ти вновь отбросил все остальное. То жаром, то холодом  обдавало  Аннету,
и, лежа на спине в постели, не шевелясь и не смыкая глаз, она  старалась
обуздать свое сердце.
   "Прости меня, Рожэ, родной мой! - умоляла она. - Ах, если бы я  могла
избавить тебя от этой муки! Но не могу, не могу!"
   И тут она почувствовала такой прилив любви, такие угрызения  совести,
что готова была броситься к Рожэ, упасть на колени перед  его  кроватью,
поцеловать ему руки, сказать ему:
   "Сделаю все, что ты хочешь..."
   Как! Она все еще любила его? Она возмутилась...
   "Нет, нет! Я больше не люблю его!.."
   Она лгала себе в исступлении:
   "Больше не люблю его!.."
   Тщетно! Она все еще любила его. И так сильно никогда еще  не  любила.
Вероятно, это было не самое ее возвышенное чувство. (Но что такое возвы-
шенное чувство? И что такое невозвышенное?) Нет, и самое  возвышенное  и
самое невозвышенное! Тело и душа! Если б было  так:  перестала  уважать,
перестала и любить! Как было бы хорошо! Но когда  страдаешь  по  милости
того, кого любишь, от любви не избавляешься,  с  горечью  сознаешь,  что
разлюбить бессильна!.. Чувства Аннеты были оскорблены,  и  она  страдала
оттого, что ей не доверяли, в нее не верили, оттого, что неглубока  была
любовь Рожэ. Она так страдала, так горько было ей  видеть,  что  погибло
столько надежд, которые она вынашивала, никому  о  них  не  рассказывая!
Именно оттого, что так горячо любила она Рожэ, и было для нее так  важно
заставить его согласиться на ее самостоятельность. Ей хотелось  вступить
в брачный союз, чтобы  стать  не  просто  женой,  обезличенной,  бездея-
тельной, а свободным и верным товарищем. Он же не придавал  этому  ровно
никакого значения. И она снова почувствовала, как ей обидно, как негоду-
ет ее оскорбленная любовь...
   "Нет, нет! Не люблю его больше! Не должна, не хочу больше любить..."
   Но тут Аннета не выдержала, и не успел отзвучать крик возмущения, как
она заплакала, во мраке, в тишине... Увы!  Она  слушала  холодный  голос
рассудка... сгорала... Не хотелось ей себе признаваться, но с какой  ра-
достью она всем пожертвовала бы ему, всем, что принадлежало ей, даже не-
зависимостью, если б заметила хоть одно благородное движение  его  души,
если б он попытался, только попытался пожертвовать собой, а не стремился
лишь к тому, чтобы принести ее в жертву себе! Ведь она и не позволила бы
ему жертвовать собой. Она ничего не требовала бы у него, кроме великоду-
шия, кроме этого доказательства настоящей любви. Но хоть он и  любил  ее
по-своему, однако на такое доказательство чувств был  не  способен.  Ему
это и в голову не приходило. Он счел бы желания  Аннеты  просто-напросто
женским капризом, который нельзя принимать всерьез, в котором нет  смыс-
ла. Ну чего ей еще желать? Черт знает из-за чего заплакала!  Потому  что
любит его! Как же быть?
   "Вы любите меня, не правда ли? Любите. Это главное!.."
   Да, она не забыла эти слова!
   Аннета улыбнулась сквозь слезы. "Милый Рожэ!
   Надо его принимать таким, какой он есть. Нечего на него сердиться. Но
себя мы не переделаем. Ни он, ни я. Вместе жить мы не можем..."
   Она вытерла глаза.
   "Итак, нужно с этим покончить..."
   Миновала бессонная ночь (Аннета задремала на  заре  и  проспала  часа
два), и она встала полная решимости. С рассветом к  ней  вернулось  спо-
койствие. Она оделась, причесалась аккуратно, хладнокровно, отгоняя все,
что могло пробудить в ней сомнение, тщательнее, внимательнее, чем  обыч-
но, следя за каждой мелочью туалета.
   Около девяти часов в дверь весело постучал Рожэ. Он звал ее  на  про-
гулку - так повелось у них по утрам.
   И они пошли: за ними, прыгая, бежала большая собака. Свернули на  до-
рогу, уходившую в чащу леса. Все зеленело, и сквозь молодую листву  про-
бивались солнечные лучи. С ветвей струилось пение птиц. На каждом шагу -
взлет, хлопанье крыльев, шелест листьев, шуршанье веток, растерянный бег
зверьков через лес. Собака возбужденно рявкала, обнюхивала землю, кружи-
ла. Дрались сойки. На макушке дуба ворковали два диких голубка. А где-то
вдали куковала кукушка-то поближе, то подальше, без устали повторяя свою
старую-престарую шутку. Весна была в самом разгаре...
   Рожэ расшумелся, развеселился, хохотал, дразнил собаку и сам  напоми-
нал большого резвого пса. Аннета молча шла чуть позади. Думала:
   "Вот тут... Нет, вон там, на повороте..."
   Она смотрела на Рожэ. Внимала лесу... Как все переменилось бы  сразу,
если б она заговорила! Миновали поворот. Она промолчала. Потом  окликну-
ла:
   - Рожэ! Неуверенно, глухо прозвучал ее голос - и оборвался... Рожэ не
услышал. Он ничего не замечал. Стоял впереди нее и, наклонившись, срывал
фиалки; болтал, болтал без умолку. Аннета повторила:
   - Рожэ! На этот раз в ее голосе звучала такая мука, что  он  тревожно
обернулся. И, только сейчас заметив, как смертельно побледнело ее  стро-
гое лицо, подошел... Ему стало страшно. Она сказала:
   - Рожэ, нам придется расстаться.
   Изумление, испуг исказили его лицо. Он тихо спросил:
   - Что вы сказали? Что вы сказали? Она повторила твердо,  стараясь  не
смотреть на него:
   - Нам придется расстаться, Рожэ, придется, как  это  ни  печально.  Я
убедилась, что не могу, не могу стать вашей женой...
   Ей не удалось договорить. Он прервал ее:
   - Нет, нет, это неправда! Замолчите, замолчите! Вы сошли с ума!..
   - Я уезжаю, Рожэ, - сказала она.
   - Уезжаете? Не пущу! - крикнул он и, схватив ее за руки, сжал до  бо-
ли.
   И вдруг увидел такое гордое, такое волевое и холодное лицо, что сразу
понял: все погибло; тогда он выпустил ее руки,  стал  просить  прощения,
требовать, молить:
   - Аннета! Девочка моя! Останьтесь, останьтесь!.. Нет,  это  невозмож-
но!.. Да что же произошло? Чем я провинился?
   Суровое лицо вновь смягчилось от жалости.
   - Пр