своем изнеженном и безмятежном детстве в  тихом  до-
машнем гнезде. Это был рассказ о том, как иной раз неожиданно и  жестоко
кончается сладость жизни... Благодушие, неустойчивость, разброд...  аро-
мат болотных лилий. Потоки слащавой, хотя и искренней любви, -  грош  ей
цена, - любви к некоему неопределенному человечеству,  потоки  душевного
холода и тайного самолюбования. А в то же время червь сознания  подтачи-
вает зрелый плод, готовый сорваться с ветки. Сил не хватает  быть  злым.
Одна мысль о жестокости вызывала судороги. Люди с наслаждением вдыхали в
себя тяжелый, расслабляющий, душный, тошнотворный запах красивых  яблок,
которые гниют в погребе... Пресыщенные гурманы называли себя  толстовца-
ми, что не мешало им смаковать Скрябина и эластичные антраша гермафроди-
та Нижинского. Принимали они и грубые откровения  Стравинского,  которые
нравились, как нравится пряность... Грянула война.  Но  она  шла  где-то
там... и это там было так далеко! Как декорация в глубине сцены. Она то-
же была своего рода пряностью... И  пятнадцатилетняя  девочка  смотрела,
как распускаются цветы ее грудей, и прислушивалась в своей рощице к неу-
веренной песне любви... Эгоистическая пастораль продолжалась. Семья  пе-
реехала в деревню, и жизнь  протекала  без  печалей  и  без  лишений.  В
большом запущенном саду было полно земляники, крыжовника и сорных  трав.
Двое детей, брат и сестра, грызли подсолнухи и делились  наблюдениями  и
мечтами. Они до тошноты объедались пирожками и стихами Блока и  Бальмон-
та. В то время было модно увлекаться эстетизмом, приправляя его щепотка-
ми теософии, и на словах поклоняться народу. Народничество [127] - расп-
лывчатая жалость и мягкотелая идиллическая вера в нищий, темный, немытый
народ, таящий в себе сокровища непостижимой мудрости и доброты,  которые
дремлют в нем, как дремлет вода подо льдом. Религией  Асиного  отца  был
кабинетный идеализм - вера в благую природу,  в  прогресс  человечества,
которое неуклонно шествует своей дорогой, в  мудрость  событий,  даже  в
мудрость войны и поражения, после которых  сам  собой  наступит  золотой
век: "святая Русь", как ее понимала просвещенная и либеральная прослойка
русской буржуазии во главе с ее добрым гением, Короленко, которого наме-
чали в президенты идеальной Республики будущего... Даже накануне велико-
го Октябрьского штурма в Петрограде не понимали, что положение серьезно.
Так были уверены в своих силах, что даже не приняли мер предосторожности
для самозащиты. И проснулись побежденными, не успев  вступить  в  бой...
Лицо мира преобразилось. Словно подземный толчок потряс всю  страну,  от
края до края. Все рушилось. Перемещение огромных воздушных масс размета-
ло в клочья тысячи гнезд. Стаи обезумевших птиц носились, сами  не  зная
куда, падали и находили друг друга в водовороте бегущих армий.  С  жизни
были мгновенно сорваны все покровы, все до единого. И тогда люди с изум-
лением увидели, сколько неистовой злобы и ненависти скопилось  в  сердце
народа, который еще вчера казался добрым и плакался на свою судьбу. Уви-
дели зверя, увидели безумные глаза, увидели морду в крови, почувствовали
его смертоносное дыхание, его похоть... Слуга, которому  привыкли  дове-
рять, на глазах у которого выросли дети, который с покорной и  добродуш-
ной заботливостью нянчил их, внезапно сделался опасен, как дикий  зверь:
он пытался изнасиловать господскую дочь... И вот началось бегство вместе
со сторонниками Керенского, а они уже смешались с белыми. И среди своих,
в своем собственном лагере, извержение тех же инстинктов. Пала последняя
линия обороны: безумие овладело молоденькой девушкой. Зверь дышал  людям
прямо в лицо. Люди становились похожи на него...
   - И я тоже была зверем! И, что страшнее всего,  я  стала  зверем  без
всяких усилий. Сразу... Значит ли это, что я  всегда  была  зверем,  что
маска культурности, которую на нас напялили, тяготила нас и  что  у  нас
чесались руки содрать ее с себя? Отец смотрел на меня с ужасом... Стари-
ки ведь не могут менять кожу. Пока он был жив, я еще кое-как  сдерживала
себя. Да и то! Он умер, когда я была уже беременна. Его счастье, что  он
так и не узнал... Вместе с ним я похоронила  ту,  которой  была  раньше.
Бросила ее вместе с ним на дороге и ушла. Я ее потеряла, я потеряла все,
даже свое имя, даже ощущение своей личности. Целых два года я  жила  без
имени, как сумасшедшая, которая бегает за стадом, а стадо неслось  беше-
ным галопом... Еще и сегодня, еще и сейчас у меня в глазах  полно  пыли.
Чего я только не видела! Чего я только не делала! Чего я только не пере-
несла!
   - Несчастная! Довольно! - сказала Аннета, сжимая рукой Асино  колено.
- Не надо бередить...
   - А я хочу! - сказала Ася. - Я себя щадить не стану.  Я  же  сказала:
если вам этот запах не нравится, - уходите!
   Она не щадила Аннету. Она не щадила себя. Она рассказала  о  страшном
бегстве, безудержном скатывании вниз, обо всех скачках и  провалах.  Она
не пропустила ни одного унижения и не выказывала при этом ни  сожаления,
ни стыда. Рассказ ее был точен, быстр и сух. Голову она  держала  прямо,
глядела строго, и, словно слезы, по ее щекам текли капли  дождя.  Аннета
была захвачена. Она слушала не дыша. В это апрельское утро, которое неп-
рерывный дождь обратил в аквариум,  перед  ней  развертывалась  бредовая
картина бегства, и она преклонялась перед суровой силой беспощадной, му-
жественной и сжатой исповеди, в которой не было ни искреннего, ни  наиг-
ранного раскаяния. Аннета была так покорена волшебной силой образов, что
даже не задумывалась над их нравственным  смыслом.  С  бьющимся  сердцем
следила она за дьявольской охотой и уже сама не  знала,  принадлежит  ли
этот курносый профиль, с которого она не сводила  глаз,  скифской  Диане
или дичи, за которой Диана охотилась. А с  зонтика,  который  она  маши-
нально держала, вода стекала ей на плечи.
   Садовый сторож прошел мимо и посмотрел на женщин, но они его не заме-
тили. Сделав несколько шагов, он обернулся, еще раз взглянул на них,  на
их застывшие позы, дернул подбородком и ушел. Мало ли на свете сумасшед-
ших? В Париже к ним привыкли...
   Ася рассказывала о жизни в изгнании, о позоре и  надругательствах,  о
рабском, губительном труде, который разбил столько душ, еще и в  эмигра-
ции сохранявших гордость, или довел их до сумасшествия. Но ее душу испы-
тания лишь закалили. Ее спасли дикий порыв гордости и презрения, суровое
одиночество, в котором она себя замуровала, откровение, которое она поз-
нала в этот ужасный период, когда она добровольно порвала  все  связи  с
жизнью и людьми, восторженное утверждение своего одинокого и потерянного
"я", непостижимая сила этого неведомого "я", которое бросало вызов  миру
и не намерено было сдаваться. Двухлетняя ожесточенная борьба, в  которой
ей удалось защититься не только от посторонних, но и от самой  себя,  от
своих ловушек и душевных бурь. Аннета угадывала в Асе огромную силу, си-
лу, не имевшую ни компаса, ни центра тяжести, силу, которая  в  одиночку
билась над тем, чтобы найти этот центр, и не находила  его.  Она  искала
себе направление, искала смысл жизни в тяжком, беспросветном  повседнев-
ном труде, полном самых гнусных унижений, в ужасах голода - она  предпо-
читала его похлебке, которую могла бы получить, если бы согласилась под-
чиниться какой-нибудь партии или какому-нибудь человеку. Аннета узнавала
тот чистый алмаз суровой гордости, то неукротимое стремление к независи-
мости, которые спасли ее самое. Она сразу распознала  их  своим  опытным
глазом в хаосе женской души, которую опустошил катаклизм. И среди  того,
что было в этой душе наносного, она сумела разглядеть залежи моральной и
духовной силы, погребенной под развалинами целого мира.  Она  видела  их
лучше, чем Ася, потому что Ася в своем исповедническом азарте  ожесточи-
лась на самое себя. Она говорила, говорила - Аннета слушала,  слушала  и
думала... Как долго это продолжалось? Час? Больше?.. В промежутке  между
двумя фразами рассыпался, как горсть дробинок, брошенных на медную чашу,
бой часов из маленького лицея... Ася остановилась, потеряла нить, прове-
ла рукой по мокрому лбу... Она вышла из бездны и уже  не  понимала,  что
она там делала, зачем она все это рассказала...
   - Что вы тут сидите и слушаете меня?.. - грубо спросила она.
   Аннета не успела ответить. Воспоминания продолжали всплывать.
   - Я уже несколько лет к этому не прикасалась... Что сегодня со  мной?
Что я наделала?..
   Она вздохнула и машинально отжала волосы, намокшие от дождя, даже  не
заметив, что вода струями побежала у нее по спине.
   - Ах, да!.. - сказала она. - Теперь вы знаете, кто я. Заберите вашего
сына и уведите его!
   - Хорошо, - сказала Аннета. - Ведь мы ищем комнату для него.
   - Но сию же минуту! Чтобы он больше меня не видел и чтобы  я  его  не
видела!
   - Это опасно?
   - Я люблю его.
   - А он вас любит? Ася пожала плечами:
   - Раз я люблю, то и меня любят.
   - Что же я могу сделать, если он вас любит?
   - Вы многое можете. Вы одна имеете на него влияние.  Я  знаю  его.  Я
знаю вас. Я знаю, что вас связывает. У вас более близкие и более  глубо-
кие отношения, чем обычные отношения матери и сына.
   - Откуда вы знаете?
   - Я читала ваши письма.
   У Аннеты перехватило дыхание.
   Но Ася и не подумала извиниться.
   - Я слишком долго ждала. Я хотела удалить его вчера  вечером.  Оказа-
лось, поздно. Теперь несчастье уже совершилось.
   - Несчастье?
   - Он бы, наверное, сказал - счастье... Я бы тоже так сказала, если бы
послушала себя, если б не знала того, что знаю, того, что  должно  прои-
зойти... Так вот, уведите его, пока не поздно! Но торопитесь!  Завтра  я
уже за себя не отвечаю... Я его заберу у вас, и он  будет  несчастен.  Я
этого не хочу. Но это неизбежно.
   - А вы? - спросила Аннета.
   - Я? Что - я?
   - В чем ваше счастье? В чем ваше несчастье?
   - Что вам до этого?
   - Я прошу вас ответить.
   - Это неважно.
   - Вы сказали, что любите его.
   - Конечно! Иначе зачем бы я с вами о нем заговорила?
   - Что же это, вы всегда гоните от себя тех, кого любите?
   - Я никого не любила до него... Да, конечно, после всего, что  я  вам
наговорила, вы будете пожимать плечами. Я тоже пожимаю плечами...  Ну  и
довольно! Это к делу не относится... Для вас это не имеет значения.
   - Как сказать! - заметила Аннета.
   Она взглянула на Асю. Ася промокла до  костей.  Платье  набухло,  как
губка, и облепило ее. У нее был такой вид, точно она сидит в халате пос-
ле купанья. Все краски сошли с ее лица. Она сидела, стиснув зубы,  блед-
ная, озябшая.
   Аннета встала:
   - Ладно, идем домой! Поговорим обо всем этом у меня.
   Она прикрыла ей плечи своим дождевиком и повела. Ася пыталась  сопро-
тивляться, но большая затрата энергий обессилила ее.
   Не следует думать, что ее намерение порвать с Марком вызывалось  бес-
корыстным, внушенным любовью, желанием спасти Марка от себя. Самая  пла-
менная любовь такой женщины, как Ася, не может  быть  бескорыстной.  Она
действительно думала спасти его, и тут она не лгала! Она сама была пора-
жена своим самоотречением: ведь это значило предать  любовь!  Но  прежде
всего она думала о том, чтобы спастись самой. Ей казалось  непостижимым,
как это она могла снова податься страсти:  ведь  она  поклялась  никогда
больше не попадать под колесо, которое по ней проехало. От былых  столк-
новений со страстью у нее остались страх и ужас, доходившие до ненависти
к этому виду рабства. Но так ли уж были сильны столкновения со страстью,
если они не оставили воспоминаний о головокружении? Страсть снова  иску-
шала ее. Она сознавала всю опасность бездны, чувствовала, как сильно  ее
притяжение. Этой бездной был Марк. Он захватил ее всю: все ее тело,  пы-
лавшее, как факел, всю ее душу, сгоравшую от нежности, от жалости к  до-
рогому мальчику, от скрытого материнского чувства,  от  сознания  своего
превосходства, дающего власть над другим человеком, и покорности,  кото-
рая молит о покровительстве. А после этой ночи Ася была уже не  в  силах
сама оторваться от него. У нее едва хватило сил обратиться за помощью  к
Аннете. Но это усилие сломило ее. Аннета, схватив ее за руку,  повела  в
гостиницу. По дороге у Аси была еще одна вспышка. На бульваре,  в  самой
сутолоке, она вдруг остановилась и остановила Аннету.
   - Избавьте меня от вашего сына! Уведите его!  -  запальчиво  крикнула
она.
   - А если вы потом придете и заберете его, что  мне  тогда  делать?  -
спросила Аннета.
   - Это меня не касается! Сделайте так, чтобы я не могла его забрать!
   Аннета чувствовала, как судорожно подергивается у Аси плечо, как про-
бегает дрожь по ее бедру. Внезапно нервное напряжение ослабло, и  Аннете
пришлось волочить за собой мокрый, тяжелый, но покорный тюк. Они вошли в
гостиницу. Аннета предложила Асе пойти переодеться. Но Асина комната бы-
ла заперта изнутри. Чтобы попасть к себе, ей надо было пройти через ком-
нату Марка, а она не хотела показываться ему в таком виде. Аннета отвела
ее к себе, а сама пошла к ней в комнату взять для нее смену  белья.  Ася
пыталась удержать ее, и у Аннеты возникло сомнение,  существует  ли  эта
смена белья. Она прошла через комнату сына на цыпочках. Он все еще  спал
блаженным сном. Аннета на мгновение задержалась, чтобы взглянуть на  не-
го. Видимо, он не пошевельнулся с тех пор, как ушла Ася. Аннета бесшумно
обследовала покрытый пятнами сырости стенной шкаф в комнате Аси.  Убогие
тряпки, которые она там обнаружила, вызвали у нее невольное чувство  жа-
лости. Но их относительная опрятность свидетельствовала об  упорстве,  с
каким Ася боролась, чтобы не захлебнуться в грязи. Аннете это было  зна-
комо!
   Вернувшись, она застала Асю на том же месте: Ася  стояла,  прислонив-
шись к стене. У ее ног образовалась небольшая лужица. Аннета взяла ее за
плечо и стала снимать с нее прилипшее платье. Очнувшись, Ася резким дви-
жением попыталась высвободиться. Но Анкета держала ее крепко:
   - Стойте спокойно!.. Подымите руку!.. Вот так! Скорей!..
   - Глупости!.. - ворчала Ася. - Мне сколько раз приходилось спать  под
таким дождем!
   Аннета заговорила о том, как спит Марк, и непокорное тело Аси  замер-
ло. В изъеденном ржавчиной зеркале Аннета увидела отражение Асиной улыб-
ки и ответила ей улыбкой. Он был их общий ребенок. В  этом  обе  женщины
сходились...
   Ловкие руки Аннеты проворно раздели Асю с  головы  до  ног.  Сильное,
гибкое тело, не отвечавшее требованиям классической красоты, было созда-
но для того, чтобы ходить, бороться, любить, рожать детей. Крепкие  сус-
тавы. Кожа очень смуглая, чистая, тугая, отливавшая старым  золотом.  От
воды она блестела... Аннета обтерла ее, Ася не сопротивлялась. Ей больше
нечего было скрывать. Она уже все показала: и то, что внутри, и то,  что
снаружи. Между тем у Аннеты с Асей шел такой разговор:
   - За что вы любите Марка?
   - Люблю, потому что люблю.
   - За что вы его любите? Ася поняла:
   - За что люблю? Как я его люблю?.. Люблю, как вообще любят, - от  го-
лода. Но этот голод не только телесный. Такой голод можно заглушить. И я
заглушала его не раз... Но есть другой голод. Его нельзя  ни  заглушить,
ни обмануть. Я изголодалась по правде, по чистоте. А ваш сын правдив,  в
мыслях своих он чист. Он чист, как вы... Ну да, я знаю, что говорю! И вы
тоже знаете... Разве можно ошибиться после того, как шесть лет барахтал-
ся среди современной душевной гнили? И если вдруг перед тобой  всплывает
чистая душа, то как можно не наброситься на нее?
   - Мой сын не безгрешнее вас, вряд ли он менее испорчен,  чем  вы.  Он
наделал много ошибок. Еще и сейчас... На его беду я наделила его  беспо-
койным характером. Я верю в его врожденную честность и в его волю, верю,
что когда-нибудь он достигнет душевной гармонии, но достанется  это  ему
нелегко, и сбудется это не завтра.
   - Знаю, знаю! Но что бы я стала делать с этой гармонией? Да,  ему  ее
не хватает! И слава богу! Я видела вашего сына голым - так, как вы  меня
сейчас видите, - голым телесно и голым душевно. С тех пор как я его наб-
людаю, да и во время болезни, он уж, кажется, все  мне  раскрыл...  Нет,
ваш ягненок не без пятен! Я это знаю... Иначе я бы его так не любила.  Я
не люблю - да и вы тоже не любите - беленьких блеющих барашков, у  кото-
рых капелька молочка висит на мордочке. Тот не человек (вы ли, я ли,  он
ли), кто не боролся с жизнью и не оставил  в  ее  логове  клочьев  своей
шерсти. Нужно, нужно пройти и по грязи и по  терниям!  Вы  прошли.  Марк
прошел. Но он не увяз. Он натура здоровая. И правдивая.  Он  искренен  в
ненависти. Он искренен в любви. В нем много здоровой горечи, гниение его
не коснется...
   - Он такой же, как вы.
   Ася умолкла. Она растерянно смотрела на Аннету, та смотрела  на  нее.
Обе женщины молча вглядывались друг  в  друга.  Аннета,  видимо,  хотела
что-то сказать. Ася сделала едва заметное движение, чтобы остановить ее.
   - Я не стану, - взвешивая каждое слово, решительно заявила Аннета,  -
я не стану разъединять вас.
   Ася пыталась перебить ее. Но Аннета жестом принудила ее к молчанию.
   - Я знаю, чем я рискую. Я рискую вдвойне. Теперь  у  меня  два  долга
вместо одного. Вы. Он. Я их беру на себя. Я доверяю вам обоим.  Оставай-
тесь вместе!
   Ася окаменела от волнения, она слушала и не понимала...  Смысл  того,
что сказала Аннета, просачивался в ее сознание по каплям, и они застыва-
ли, как сталактиты... Ее опять начал бить озноб. Она все еще стояла  го-
лая, и Аннета матерински заботливым движением надевала на  нее  рубашку.
Ася опустила голову, повернулась к стене, прислонилась  к  ней  лбом  и,
закрыв лицо руками, по-детски расплакалась.
   Аннета уложила ее на кровать и прикрыла ей голые ноги  своим  пальто.
Ася никак не могла согреться.
   - Вы простудились... - сказала Аннета.
   - Нет, это не простуда, - возразила Ася. - Позвольте мне побыть возле
вас еще немного!
   - Тогда ложитесь под одеяло.
   Ася держала ее руки. Анкета села рядом.
   - Выслушайте меня! Сегодня я уезжаю. Скоропостижно скончался один че-
ловек, мой хозяин, мой друг, - я была его помощницей. Я  возвращаюсь  на
свое прежнее место. Пробуду я там несколько недель. Марка я оставляю  на
вас. И вас оставляю на Марка. Подумайте оба!.. Вы  меня  понимаете,  моя
девочка? Не ошибаетесь ли вы? Я говорю вам: подумайте! Оставайтесь вмес-
те, но подумайте хорошенько, прежде чем связать себя окончательно. Защи-
щайте свою свободу! И защищайте его свободу, если он сам не сумеет! Доб-
росовестно разберитесь в самих себе! Потребуется немало времени для  то-
го, чтобы каждый из вас смог наконец заглянуть в самую глубь души  -  не
чужой души, а своей собственной. Не спешите! И будьте искренни!..
   - Я искренна, и я буду искренна, - сказала Ася. - Я разгадала вас.  Я
не ошиблась: вы умеете любить. Так вот, поймите: именно  потому,  что  я
его люблю, я боюсь обмануть его, обманываясь сама. Но если он меня любит
и ошибается, то хватит ли у меня сил открыть ему глаза? Быть может, бла-
горазумнее нам было бы все же расстаться?
   - А если я поймаю вас на слове? - спросила Аннета.
   - Нет, нет!.. Не надо!.. Я бы уже не могла... Теперь уже поздно.
   После минутного размышления она устыдилась своей слабости и  прибави-
ла:
   - Но я все ему расскажу. Он будет знать все.
   Аннета грустно улыбнулась:
   - Нет, девочка. Не советую.
   Ася вскочила, сбросила с себя одеяло, села на кровати и уставилась на
Аннету:
   - Как? Вы не советуете мне сказать ему всю правду?
   - Да. В устах матери это звучит странно, не так ли?
   - В ваших устах это звучит странно.
   - Благодарю вас. Да, я думаю, что я человек правдивый, и всегда  была
правдива, в особенности когда это бывало мне невыгодно. Именно поэтому я
считаю себя вправе подать вам такой совет. Вы  хотите  рассказать  Марку
все ваше прошлое...
   - Рассказать о том, какая я, - проговорила Ася.
   -