м собой тот и другой). Но, чтобы различить  этот  об-
лик, надо быть очень внимательным: в  предутреннем  сумраке  детства  он
возникает только проблесками.
   Эти проблески у Одетты бывали заметны чаще, чем у большинства  детей.
Она была скороспелка. Очень здоровая  физически  девочка  таила  в  себе
чувственные инстинкты, не соответствовавшие ее  возрасту.  От  кого  она
унаследовала их? От Аннеты или от Сильвии? Аннете казалось, что она  уз-
навала в этой девочке себя, какой она была в ее годы. Но она  ошибалась:
она была далеко не такой скороспелкой. Наблюдая Одетту,  она  вспоминала
свое детство и в простоте души приписывала этому возрасту страсти, пере-
житые ею в четырнадцать-пятнадцать лет.
   Душа Одетты походила на  птичник,  полный  шума  трепещущих  крыльев.
Здесь птицами проносились первые неуловимые вспышки любви, рождая свет и
тени. Минуты безмятежного довольства сменялись  нервной  взвинченностью;
девочке иногда без причины хотелось плакать, а иногда  громко  смеяться.
На смену приходили усталость, вялое безразличие ко всему. А  там,  смот-
ришь, неизвестно почему, чье-нибудь слово  или  жест,  истолкованные  ею
по-своему, снова развеселят ее, и она счастлива!.. Изнемогая от счастья,
опьяненная им, как дрозд, наглотавшийся винограду, она  болтала,  болта-
ла... И вдруг - бац!.. Одетта исчезла, никто не знал, куда она девалась,
а потом ее находили спрятавшейся в углу чулана, где она упивалась своей,
неведомо откуда налетевшей, радостью, которую ей самой трудно  было  по-
нять. Словно стая птиц прилетали и улетали в  ее  душе,  быстрее  молнии
сменяя одна другую...
   Неизвестно, до какого момента дети вполне искренни в своих  чувствах:
эти чувства, существовавшие задолго до них, приходят к ним из  неведомой
дали прошлого, дети первые им удивляются и,  словно  стремясь  проверить
их, превращаются в актеров, изображающих эти переживания. Такая  способ-
ность бессознательно раздваиваться - инстинктивное средство  самозащиты,
ибо она помогает им нести бремя, непосильное для их хрупких плеч.
   На Одетту находили порывы влюбленности то в одного, то в  другого,  а
иногда и вовсе ни в кого, и влюбленность эту она невольно выражала с не-
которой театральностью, не всегда громогласно, иногда тихонько, в  моно-
логах, которые она произносила наедине, только для  того,  чтобы  излить
душу. Выражая свои чувства в словах и жестах, она как  бы  ослабляла  их
напор. Такие приливы нежности чаще всего бывали у нее к  Аннете,  или  к
Марку, или к обоим вместе, и часто, думая о  Марке,  она  объяснялась  в
любви не ему, а Аннете, потому что Марк насмехался над ней. Марк ее пре-
зирал, и она его за это ненавидела. Она страдала от унижения и  ревности
и жаждала ему отомстить... Но как? Как сделать ему  больно?  Очень-очень
больно? Чем его уязвить? Увы, коготки у нее были еще детские! Какая  до-
сада!.. Понимая, что она ничего не может  ему  сделать  (пока!),  Одетта
притворялась равнодушной... Но очень обидно сознавать  свое  бессилие  и
трудно притворяться равнодушной, когда постоянно хочется то смеяться, то
плакать! Такое самообуздание было не в характере Одетты, оно ее  угнета-
ло. Она впадала в апатию, пока властная детская резвость, потребность  в
веселье и движении не заставляли ее снова приниматься за игры.
   Аннета наблюдала, угадывала (иногда дополняя воображением) эти  прис-
тупы детского отчаяния и, вспоминая свои, жалела Одетту. Сколько она са-
ма растратила сердечного жара, любя, желая, терзаясь, - и для кого,  для
чего? Зачем это было нужно?  Какое  несоответствие  с  той  ограниченной
целью, которую нам ставит природа! Как она расточительна, эта природа, и
как наобум распределяет она способность любить! Одним дает слишком  мно-
го, другим - слишком мало. Себя и Одетту Аннета причисляла к  тем,  кому
дано слишком много, а сына своего - к обделенным. Тем  лучше  для  него!
Бедный мальчик!..
   Но мальчик был вовсе не такой уж бедный! Его духовная жизнь  была  не
менее богата, чем у Одетты, в  голове  мысли  бурлили  так  же  неистово
(только он их не высказывал), а чувства были не менее сильны, но  сосре-
доточены на другом. Да, к тому, что занимало "этих женщин", он был  глу-
боко равнодушен. Его волновали иные страсти. Более  развитой  умственно,
чем Одетта, и гораздо меньше поглощенный жизнью чувств, просыпавшихся  у
него медленнее, чем у нее, этот мальчик, уже познавший прилив темных же-
ланий, стремился, как настоящий мужчина, действовать и  властвовать.  Он
мечтал о таких победах, по сравнению с которыми победа над женским серд-
цем (если бы в эту пору детства он мог думать о ней!) показалась бы  ему
жалкой. Мальчиков прошлых поколений увлекали  солдаты,  дикари,  пираты,
Наполеон, морские приключения. А Марк бредил автомобилями,  аэропланами,
радио. Идеи, занимавшие тогда мир, плясали вокруг  него  в  головокружи-
тельном хороводе. Планету нашу сотрясала лихорадка  движения;  все  мча-
лось, летело, рассекая воздух и воды, вертелось, кружилось. Чудеса неис-
тового изобретательства преображали стихии. Не было больше границ  чело-
веческой мощи, а значит, не было преград и воле человека! Пространства и
времени не существовало, они исчезли, вытесненные скоростью. Они, как  и
люди, больше не принимались в расчет. Одно имело значение: Воля, неогра-
ниченная Воля!
   Марк имел очень слабое представление о зачатках современной науки. Он
читал, ничего не понимая, научный журнал, который выписывала мать. Но он
уже с рождения жил в атмосфере чудес науки. Аннета атмосферы этой не за-
мечала, потому что она постигала науку путем схоластическим, она не вды-
хала ее вместе с воздухом. Написанные мелом на доске цифры, геометричес-
кие фигуры, выводы - вот что была для нее наука. А Марку она представля-
лась сказочной силой. Именно потому, что разум его еще молчал и не  свя-
зывал его, он отдавался восторгу воображения, такому же туманному и пла-
менному, как тот, что надувал паруса аргонавтов. Он мечтал о самых  нео-
бычайных подвигах: прорыть туннель сквозь весь земной шар,  подняться  в
воздух без аэроплана, соединить Марс с  Землей,  одним  нажатием  кнопки
взорвать Германию или какоенибудь другое государство (ему было все равно
какое). За таинственными словами "вольты", "амперы", "радий",  "карбюра-
тор", которые он употреблял с апломбом, но наобум, ему  чудились  сказки
тысячи и одной ночи. Неужели же он с таких высот спустился бы на землю и
унизился бы до мыслей о глупой девчонке?
   Однако, хотя тело и мысль - близнецы, они никогда не шагают  в  ногу.
Всегда кто-нибудь из двух (не всегда один и тот же) отстает в  росте,  а
другой спешит его опередить. Физически Марк был еще  ребенком,  и  в  то
время, как ум его витал в облаках, какая-то ниточка держала его на  при-
вязи, тянула вниз, где так весело играть! И порой он, за неимением  луч-
шего, снисходил до детских забав, а то и без  всякого  высокомерия  всей
душой отдавался играм с "глупой девчонкой".
   Это были приятные передышки. Однако они  никогда  не  длились  долго.
Одетта и Марк были слишком разные дети, и разница  между  ними  была  не
только в возрасте и в том, что Одетта была девочка, - нет, все дело было
в разнице темпераментов. Одетта, некрасивая, походившая больше  на  отца
(только глаза у нее были, как у Аннеты), круглолицая, толстощекая и кур-
носенькая, росла крепким, здоровым ребенком, и пылкость ее характера ни-
чуть не нарушала равновесия, - наоборот, как бы давала естественный  вы-
ход избытку жизненных сил. Одетта не болела ни одной из легких  болезней
детского возраста. В организме Марка, напротив, тяжелая болезнь, перене-
сенная им на первом году жизни, оставила заметный след. Правда,  позднее
врожденное здоровье взяло верх, но часть детства была испорчена постоян-
ной борьбой организма с болезнями, в которой он нередко  оказывался  по-
бежденным. Марк очень часто простужался, и  малейшая  простуда  вызывала
бронхит и жар. Самолюбие мальчика страдало от этого, так как он инстинк-
тивно уважал только гордых и сильных людей.
   В конце 1911 года, то есть через год после примирения  сестер,  Марк,
как это часто с ним бывало зимой, схватил простуду, осложнившуюся инфлю-
энцей и потому встревожившую родных. Одетта пришла к нему. Ей это запре-
щали, боясь, как бы она не заразилась, но она  ухитрилась  пробраться  к
нему вечером, когда обе матери были чем-то заняты  в  соседней  комнате.
Она очень жалела Марка, и Марку на этот раз изменила его  обычная  сдер-
жанность. Он был в сильной тревоге.
   - Одетта, что они говорят?
   (Он думал, что болезнь его опасна и от него это скрывают.)
   - Не знаю. Ничего не говорят.
   - А доктор?
   - Доктор сказал, что это пустяки.
   У Марка немного отлегло от сердца, но он все еще не верил.
   - А ты правду говоришь? Нет, не верю! От меня скрывают... Я очень хо-
рошо знаю, что у меня...
   - Что? Марк молчал.
   - Марк, что у тебя?
   Но он замкнулся в гордом и враждебном молчании. Одетта  всполошилась.
Она сразу поверила, что он тяжело болен, и  ее  беспокойство  передалось
Марку. Со свойственной ей склонностью к преувеличениям и  мелодраматизму
Одетта всплеснула руками:
   - Ах, Марк, пожалуйста, не будь так болен! Я не хочу, чтобы ты умер!
   Марк не имел ни малейшего желания умирать. Он любил, чтобы его  жале-
ли, но так много жалости он не требовал. Услышав от Одетты то,  чего  он
сам боялся, он оцепенел от страха. Он не хотел это показывать, но не вы-
держал:
   - Ага, значит, ты от меня скрывала! Ты знаешь, что я очень болен?..
   - Нет, нет, я ничего не знаю, я не хочу, я не хочу, чтобы ты был  так
болен!.. Ох, Марк, не умирай! Если ты умрешь, я умру вместе с тобой!
   Она с плачем бросилась к нему на шею. Марк был  сильно  взволнован  и
тоже заплакал, сам не зная, кого он жалеет, себя или Одетту. На шум при-
бежали обе мамаши, разбранили их и увели Одетту.  Но  эта  минута  очень
сблизила детей.
   Впрочем, утром настроение у Марка уже изменилось. Тревога  прошла,  и
он даже был зол на себя за то, что накануне оказался трусишкой (старшие,
чтобы рассеять его страхи, посмеялись над ним). Он злился и  на  Одетту,
которая своим дурацким волнением довела его до такого малодушия. И кроме
того... он слышал ее смех, видел ее издали, пышущую здоровьем, и сердил-
ся на нее за это. Марк завидовал этому избытку здоровья и чувствовал се-
бя униженным.
   Долгое время после выздоровления его мучило то, что  он  выдал  себя,
осрамился перед двоюродной сестренкой. Еще неприятнее было сознание, что
он и в самом деле тогда перепугался и Одетта это видела. А Одетта, успо-
коившись, все-таки коварно запомнила ту минуту. Она увидела тогда  Марка
без ходуль - просто трусливого маленького мальчика. Таким  она  его  еще
больше любила. Но он никак не мог ей это простить.
   Марк поправился. Одетта расцвела. Прошлым летом она в первый раз пош-
ла к причастию и очень этим гордилась. (В то время церковь, подобно Джо-
конде, искала невинные души и, почуяв своим длинным подозрительным носом
дух времени, решила, что чистота и невинность сохраняются лишь до  семи-
летнего возраста.) Отныне Одетта считала себя уже взрослой  женщиной  и,
стараясь всем это доказать, сдерживала свою резвость, напоминая козленка
на привязи. Но этот козленок каждую минуту мог одним прыжком вырваться у
вас из рук... Дела Сильвии шли хорошо, она чувствовала себя  счастливой.
Да и Аннета в семье сестры удовлетворяла свою потребность любви, уже  не
такую острую, как когда-то, умеренную испытаниями и годами.
   Для нее, казалось, наступила безбурная полоса жизни.
   Все говорило о прочном благополучии.
   Стоял конец октября. В один из тех жарких и ослепительных дней, когда
не затененный ни единым облачком солнечный свет кажется обнаженным,  как
и деревья, с которых облетела листва: в четвертом часу Аннета  сидела  у
Сильвии. Окна, выходившие во двор, были открыты,  чтобы  дать  доступ  в
комнату лучам осеннего солнца, золотым и сладким, как мед.  Обе  женщины
внимательно рассматривали и щупали образцы новых материй и, всецело пог-
руженные в свое занятие, вели оживленный разговор. Одетта - ей  уже  ис-
полнилось восемь лет, накануне праздновался день ее рождения  -  была  в
одной из дальних комнат по другую сторону коридора, которые выходили ок-
нами на улицу. Она только что просунула в полуоткрытую дверь свой  любо-
пытный носик, желая узнать, что делают мать и тетка. Ее прогнали, строго
приказав до обеда кончить уроки. Марк был в лицее и  должен  был  прийти
через полчаса.
   Время текло неторопливо и ровно, без единой заминки, без малейшей ря-
би, и казалось, так будет продолжаться всю жизнь. Сестры чувствовали се-
бя хорошо, но и не думали этому радоваться,  это  было  естественно!  Во
дворе, в плюще, покрывавшем стену, весело чирикали воробьи. Осенние мухи
жужжали от удовольствия, наслаждаясь последними теплыми днями и  отогре-
вая на солнышке цепенеющие крылья.
   Сестры ничего не слышали... Ничего. И все-таки обе замолчали сразу, в
одно и то же мгновение, как будто почувствовав, что порвалась тонкая ни-
точка, на которой держалось их счастье...
   У входной двери раздался звонок.
   - Неужели Марк? Нет, ему еще рано.
   Опять звонок. Потом забарабанили в дверь... Есть же такие торопыги!..
Сейчас!..
   Сильвия пошла открывать, Аннета за ней, в нескольких шагах.  У  двери
запыхавшаяся привратница что-то кричала,  размахивая  руками.  В  первое
мгновение они не поняли...
   - Вы еще ничего не знаете, сударыня? Случилось несчастье... Маленькая
барышня...
   - Кто?
   - Ваша Одетта... Бедная девочка!..
   - Что? Что?
   - Упала...
   - Упала!
   - Да, она внизу.
   Сильвия взвыла. Оттолкнув привратницу, она стремглав  помчалась  вниз
по лестнице. Аннета хотела бежать за нею, но  у  нее  подкосились  ноги,
сильное сердцебиение мешало идти. Пришлось ждать. Она еще стояла  навер-
ху, перегнувшись через перила,  когда  с  улицы  донеслись  дикие  крики
Сильвии...
   Но что же случилось? Одетта была непоседа; готовя уроки, она постоян-
но вскакивала с места и всюду совала нос, и теперь она, вероятно,  высу-
нулась из окна посмотреть, не идет ли Марк,  и  слишком  низко  наклони-
лась... Бедная девочка не успела даже сообразить, что случилось...
   Когда Аннета, шатаясь, сошла наконец вниз, она увидела толпу людей на
улице, обезумевшую Сильвию и на руках у нее истерзанное тельце с безжиз-
ненно повисшими руками и головой - точь-в-точь зарезанный  ягненок.  Под
темной шапкой волос не видно было разбитого черепа. Только из  носу  вы-
текло немного крови. Глаза, еще открытые, словно спрашивали... Ответ да-
ла смерть.
   Аннета упала бы на землю с криком ужаса, если бы ее  не  парализовало
дикое исступление Сильвии, и воплях которой  слышалась  вся  безмерность
человеческих мук. Сильвия, стоя на коленях, почти легла грудью на ребен-
ка, поднятого ею с мостовой. Она с неистовыми криками трясла его и  зва-
ла, звала Одетту. Она проклинала - кого, что? Небо, землю... Она сходила
с ума от ненависти и отчаяния...
   Впервые увидела Аннета, что и  сестра  одержима  сильными  страстями.
Сильвия сама их в себе никогда не подозревала, так как жизнь до сих  пор
щадила ее, не давая им повода проявиться. Теперь Аннета узнавала  в  ней
свою кровь.
   Отчаяние сестры не позволяло Аннете дать волю своему.  Чтобы  поддер-
жать Сильвию, она должна была быть сильной и спокойной, и она это  суме-
ла. Она взяла Сильвию за плечи. Та вырывалась и  продолжала  вопить,  но
Аннета наклонилась и подняла ее. И  Сильвия,  покорившись  наконец  этой
властной нежности, затихла, подняла голову. Увидев  столпившихся  вокруг
людей, она обвела их суровым взглядом и, не вымолвив ни слова, с  ребен-
ком на руках пошла к дому.
   Она только что переступила порог, как шедшая за ней  Аннета  заметила
на углу Марка, который возвращался из школы. И, как ни  сильно  было  ее
горе и любовь к несчастной девочке, сердце запрыгало у нее в груди:
   "Какое счастье, что не он!"
   Она побежала навстречу Марку, чтобы помешать ему увидеть. При  первых
же ее словах он побледнел и стиснул зубы. Аннета отвела его подальше  от
места, где произошло несчастье, и сказала, что Одетта сильно расшиблась.
Но он, со свойственным детям чутьем, понял, что  она  умерла.  Судорожно
сжав руки, он пытался отогнать эту страшную мысль. Однако,  несмотря  на
волнение, он все время был занят собой, следил за  своими  движениями  и
выражением лица, за проходившими мимо людьми. Он смутился, заметив,  что
мать на улице без шляпы и что на них оглядываются. Эта неприятность отв-
лекла его и помогла успокоиться. Видя, что он  держится  стойко,  Аннета
рассталась с ним на полдороге, велев ему идти домой, а сама поспешила  к
Сильвии. Сильвия, в полном изнеможении упав на стул,  сидела  в  углу  у
кровати покойницы, ничего не слыша и не понимая, дыша  тяжело  и  шумно,
как загнанная лошадь. Мастерицы хлопотали около девочки.  Аннета  обмыла
маленькое тело Одетты, надела на нее чистое белье и уложила  в  постель,
как в те далекие вечера (только вчера, а как бесконечно далеко было  это
время!), когда она приходила выслушивать поверяемые ей тихонько  детские
тайны! Сделав все, что нужно, она подошла к Сильвии и взяла ее за  руку.
Влажные и холодные пальцы лежали безвольно в ее руке. Аннета сжимала эти
пальцы, из которых, казалось, ушла жизнь. У нее не хватало духу  шептать
сестре слова утешения, они все равно не прошли бы сквозь стену отчаяния.
Одно только физическое прикосновение, полное сестринской любви и состра-
дания, могло постепенно дойти до сердца Сильвии. Аннета обняла  Сильвию,
прижалась лбом к ее щеке. Слезы ее капали на шею и грудь сестры,  словно
для того, чтобы растопить ледяную кору, сковавшую  это  сердце.  Сильвия
молчала и не двигалась. Но пальцы ее уже начали слабо отвечать на  пожа-
тие Аннеты. Когда пришел Леопольд, Аннета оставила их вдвоем.
   Она пошла домой к Марку и сказала ему всю правду. Но он уже знал  ее.
Он скрывал свое волнение, потому что оно его пугало, и  старался  сохра-
нять спокойный и уверенный вид. Это удавалось ему только до тех пор, по-
ка он молчал. Стоило ему заговорить, как голос его дрогнул и  оборвался.
Он убежал в другую комнату, чтобы выплакаться наедине. Аннета  материнс-
ким чутьем угадывала тоску детского сердца при  первом  столкновении  со
смертью и не стала говорить с сыном на эту опасную тему. Она просто  по-
садила его к себе на колени, как бывало в раннем детстве. Марк и не  по-
думал обидеться на то, что с ним обращаются, как с  малышом,  и,  словно
ища спасения, прильнул к ее теплой груди. Так оба они успокоились, убаю-
кав свой страх сознанием, что они не одиноки, что они  вдвоем  могут  от
него защищаться. Потом Аннета заставила мальчика лечь спать,  уговаривая
его быть храбрым, как подобает мужчине, и не бояться, если  ей  придется
на ночь уйти и оставить его одного. Марк обещал.
   И Аннета поздно ночью опять пошла в дом, где произошла  трагедия.  Ей
хотелось посидеть около умершей. Сильвия уже вышла  из  своего  мрачного
бесчувствия. Не вернулось к ней и бурное отчаяние первых  минут.  Но  на
нее тяжело было смотреть. Аннета, войдя,  увидела,  что  она  улыбается.
Должно быть, у нее помутилось в голове. Услышав шаги Аннеты, она подняла
глаза, посмотрела на сестру и, подойдя к ней, сказала:
   - Она уснула.
   Взяв Аннету за руку, она подвела ее к кровати.
   - Смотри, какая она хорошенькая! Сильвия говорила это, сияя от радос-
ти, но Аннета приметила в ее лице тень тайной тревоги. И, когда  Сильвия
через минуту опять сказала вполголоса: "Она сладко  спит,  правда?.."  -
Аннета, встретив лихорадочный взгляд, ожидавший ответа, ответила то, что
от нее хотели услышать:
   - Да, она спит.
   Она прошла с Сильвией в соседнюю комнату. Там сидели Леопольд и  одна
из мастериц. Они пытались завязать разговор, чтобы отвлечь  Сильвию.  Но
мысль ее металась, как раненая, перескакивала с одного