сал то, что разлюбил, как выжатый лимон.  Старые  узы  его
стесняли. Он говорил:
   - Давай покончим с этим! Аннета отвечала:
   - Нет, нет, только не сегодня! Она понимала, какую боль  он  причинит
Ноэми. Боже, как тяжело убивать человеческую душу!
   У Филиппа и без того было о чем подумать. Дни его проходили в ожесто-
ченной борьбе с обрушившимися на него печатью  и  общественным  мнением.
Аннета видела, что сейчас не время докучать ему своими заботами.  Филипп
затеял опасную кампанию. Он взял на себя почин в деле создания Лиги  ог-
раничения рождаемости. Ему было  ненавистно  бесстыдное  лицемерие  гос-
подствующей буржуазии, которая, ничуть не заботясь об улучшении гигиени-
ческих условий  жизни  и  облегчении  нужды  трудящихся,  заинтересована
только в том, чтобы они размножались, поставляли ей пушечное мясо и  ра-
бочие руки для ее предприятий. Сами-то они, эти господа, не хотят  иметь
много детей, чтобы не усложнять себе жизнь и не нарушать  ее  благополу-
чия. А то, что неумеренное деторождение упрочивает нищету, болезни,  по-
рабощение народа, их это не беспокоит. Они объявили деторождение религи-
озным и патриотическим долгом. Филипп не сомневался, что, выступая  про-
тив этого, наживет себе врагов. Но опасность  никогда  не  останавливала
его. Он ринулся вперед. Ярость противников превзошла его ожидания.
   Он стал ненавистен множеству людей: прежде всего - собратьям по  про-
фессии, жрецам науки, чье самолюбие, интересы и  ученый  авторитет  были
задеты, затем вытесненным им соперникам и даже кое-кому из его сторонни-
ков, которым он беспощадно говорил правду в глаза, ибо не такой  он  был
человек, чтобы платить за похвалы любезностями, и благодарность не  при-
надлежала к числу его добродетелей. Он принимал все одобрения как  долж-
ное, другим воздавал по заслугам - и только, а это было немного! К  бла-
годетелям он относился без всякого почтения -  единственным  исключением
была Соланж. Никому никаких льгот! Таким образом, следовало ожидать, что
нападки на него будут сильные, а защитников найдется мало. Филипп  мешал
маневрам тех, кто спекулировал на идеалах.  Всякий  раз,  как  возникала
очередная организация благородных  жуликов-филантропов,  можно  было  не
сомневаться, что он выступит против нее. Он с циничным удовольствием ра-
зоблачал хитрости добродетельных лицемеров. Это уже создало  ему  (sotto
voce [53]) в почтенных кругах репутацию сумасброда анархиста,  потрясаю-
щего основы. Эти шушуканья пока не дошли еще до  публики,  до  страшного
уха Пасквино - продажной прессы.  Враги  выжидали  подходящего  момента.
Eccolo! [54] Теперь подвернулся очень удобный случай...
   Произошел взрыв патриотического негодования. Вмешались газеты.  Отго-
лоски всеобщего возмущения дошли до парламента, и там  были  произнесены
бессмертные речи в защиту прав  бедняков  на  многочисленное  потомство.
Несколько энтузиастов внесли проект закона, строго карающего всякую про-
паганду, которая прямо или косвенно ратует за  уменьшение  народонаселе-
ния. Свободомыслящая пресса утрировала доводы Филиппа за ограничение де-
торождения и в своем изложении выдвинула на первый план  мотив  эгоисти-
ческого наслаждения, умолчав о соображениях гуманности. Это  дискредити-
ровало все выступления Филиппа. Он обрел сторонников  среди  врагов  об-
щества. Своим противникам он отвечал на страницах одной крупной  газеты,
отвечал очень резко и прямо. Но в редакцию посыпались письма с протеста-
ми, и Филипп рисковал потерять эту трибуну. Он читал  публичные  лекции,
выступал на бурных собраниях. Он атаковал своих врагов с такой же  неис-
товой страстностью, как они - его. Они зорко следили за каждым его  сло-
вом, ожидая, что какая-нибудь неосторожность Филиппа даст им в руки ору-
жие и поможет его погубить. Но их суровый противник сдерживал свои поры-
вы и не позволял увлечь себя ни на шаг за пределы того, что  хотел  ска-
зать. Он завоевал себе громкое имя,  вызвал  восторги,  насмешки,  нена-
висть. В дыму сражений он дышал полной грудью.
   Среди таких бурь мог ли он думать о Ноэми?
   Ноэми спешила домой. Она припоминала первые встречи Филиппа и Аннеты,
которые происходили у нее на глазах, и проклинала свою глупость и их ко-
варство. Едва она очутилась в своей квартире, она дала  волю  бешенству.
То был настоящий смерч. В одно мгновение все было сметено им. Кто увидел
бы сейчас Ноэми, в слезах, в судорогах отчаяния, тот с трудом  узнал  бы
ее. Хорошенькое личико было искажено, она кусала и рвала носовой платок,
произвела полный разгром среди бумаг на письменном столе  мужа,  сорвала
злость на своей собачке, вздумавшей к ней ластиться, и на попугае, кото-
рого чуть не задушила... Конечно,  она  предусмотрительно  заперлась  на
ключ: разыгрывать фурию можно было только при закрытых  дверях,  -  ведь
это ее не красило! Лицо приняло жесткое выражение, казалось  постаревшим
и измятым. Но, увидев себя в зеркале такой злющей и некрасивой, Ноэми не
только не огорчилась, а испытала что-то вроде облегчения: это была свое-
го рода месть Филиппу. Потом ей стало себя жалко, обидно за  подурневшее
лицо. Эта жалость растопила злобу, и  Ноэми,  свернувшись  калачиком  на
ковре, громко зарыдала... Времени у нее оставалось немного - Филипп дол-
жен был скоро вернуться, и она спешила выплакаться до его прихода:  зах-
лебывалась, рыдала вдвое громче, судорожно и бурно... Она еще  бушевала,
но гроза шла на убыль. Незлопамятная собачонка подошла и лизнула хозяйку
в ухо. Ноэми поцеловала ее, причитая, потом приподнялась, села на ковре,
поглаживая ногу, и затихла. Она размышляла. Вдруг, приняв  решение,  она
вскочила, отбросила волосы, свисающие ей на глаза, подобрала  разбросан-
ные по комнате вещи, привела в порядок бумаги  на  столе,  затем  стара-
тельно напудрила и подкрасила лицо, оправила платье и стала ждать.
   Филиппа она встретила спокойно и  ласково.  Она  сначала  испробовала
простейшее оружие. В разговоре с невинным видом ловко вставила несколько
гадостей о ненавистной сопернице. Сладеньким  голоском  сделала  два-три
каверзных замечания об Аннете. Об ее внешности, разумеется. Ноэми счита-
ла, что нравственные качества - дело второстепенное: душа душой,  а  лю-
бовьто все-таки поддерживается влечением к телу! Ноэми была великая мас-
терица выискивать в красоте других женщин изъяны, которые, когда их тебе
укажут, уже невозможно забыть. На этот раз она превзошла себя: ведь  по-
казать соперницу ее любовнику в  отталкивающем  виде  -  задача  увлека-
тельная, что и говорить!
   Филипп выслушал, но и глазом не моргнул.  Ноэми  переменила  тактику.
Стала защищать Аннету, опровергая людские толки, восхвалять ее  доброде-
тели (такие похвалы ни к чему не обязывают). Она хотела вызвать  Филиппа
на разговор, заставить его выдать себя, завлечь его в расставленную  ло-
вушку. Но к похвалам ее, как и к злословию, Филипп отнесся равнодушно.
   Она пустила в ход кокетство и заигрывания, пыталась разжечь в Филиппе
ревность, со смехом пригрозив, что, если он ее когда-нибудь обманет, она
ему отплатит с лихвой. Филипп даже не усмехнулся и,  сославшись  на  ка-
кое-то дело, собрался уходить.
   Тут Ноэми снова вышла из себя. Она крикнула, что знает  все,  что  ей
известно о его связи с Аннетой. Она грозила, бранилась, умоляла, тверди-
ла, что покончит с собой. Филипп только плечами пожал и,  не  говоря  ни
слова, шагнул к двери. Она побежала за ним, схватила его за плечи,  зас-
тавила обернуться и, глядя ему в глаза, не своим голосом спросила:
   - Филипп! Ты меня больше не любишь?..
   Он посмотрел ей в лицо:
   - Нет! И вышел.
   Ноэми совсем обезумела. В течение нескольких часов  она  была  как  в
бреду. Она перебирала всевозможные способы мщения, один нелепее и страш-
нее другого. Убить Филиппа. Убить Аннету. Убить себя. Осрамить  Филиппа.
Оклеветать Аннету. Изувечить ее. Облить серной кислотой... О, какое  это
будет наслаждение - обезобразить ее!.. Задеть  ее  честь.  Заставить  ее
страдать из-за сына. Написать и разослать анонимные письма... С  лихора-
дочной поспешностью Ноэми нацарапала несколько строк, разорвала  письмо,
начала снова, опять разорвала... Она способна была поджечь дом...
   Но ничего такого она не сделала, постепенно успокоилась, собралась  с
силами. И пустила в ход гениальную изобретательность влюбленной женщины.
   Она поняла, что с Филиппом ей ничего не сделать...  Когда-нибудь  она
отомстит ему за все!.. Но сейчас он неуязвим. Значит, надо приняться  за
Аннету. И Ноэми отправилась к Аннете.
   Она еще не знала, что будет делать, но была готова на все. Положила в
сумочку револьвер. Дорогой придумывала всякие сцены, но потом от них от-
казывалась. Инстинктом предугадывала ответы Аннеты и применительно к ним
исправляла свой план, а потом, в последний момент, вдруг совершенно  из-
менила его. Ярость захлестывала ее, когда она, почти  бегом,  задыхаясь,
поднималась по лестнице к Аннете. Сквозь  ткань  сумочки  она  судорожно
сжимала револьвер. Но когда дверь открылась и она очутилась лицом к лицу
с Аннетой; ей сразу стало ясно: один жест, одно резкое слово с ее сторо-
ны - и раздраженная Аннета еще неумолимее встанет на защиту своей любви.
   Злость Ноэми мгновенно испарилась. Красная и запыхавшаяся от  быстрой
ходьбы, она со смехом бросилась обнимать Аннету. Удивленная этим вторже-
нием, смущенная ее нежностями, Аннета проявляла сдержанность. Но  неожи-
данная гостья, войдя, сразу  без  Уремоний  прошла  в  спальню.  Быстрым
взглядом удостоверившись, что Филиппа там  нет,  она  уселась  на  ручке
кресла и засыпала ласковыми словами Аннету, с натянутым  видом  стоявшую
перед ней. Не переставая болтать, Ноэми одной рукой даже  обняла  Аннету
за талию, другой теребила ее косынку. И неожиданно залилась слезами... В
первый момент Аннете показалось, что это  тоже  игра...  Но  нет!  Ноэми
расплакалась не на шутку, это были настоящие слезы...
   - Ноэми! Что с вами? Та не отвечала и, припав лицом к  груди  Аннеты,
продолжала плакать. Аннета, тронутая этим великим  горем,  пробовала  ее
успокоить. Наконец Ноэми подняла голову и, всхлипывая, простонала:
   - Отдайте мне его!
   - Кого? - спросила захваченная врасплох Аннета.
   - Вы знаете!
   - Но, право...
   - Да, знаете, знаете! И я знаю, что вы его любите. И что он  вас  лю-
бит... Зачем вы отняли его у меня?
   И опять слезы. Аннета с тяжелым сердцем слушала,  как  Ноэми  жалобно
напоминала ей о своем доверии и расположении к ней. Она не в силах  была
ничего возразить, потому что и сама себя осуждала. Эти горестные упреки,
лишенные всякой запальчивости, попадали в цель.  Только  когда  Ноэми  с
укором сказала, что Аннета злоупотребила ее дружбой для того,  чтобы  ее
обмануть, Аннета сделала попытку оправдаться. Она возразила, что  любовь
пришла помимо ее воли и завладела ею. Ноэми эти признания не тронули,  и
она старалась придать им другой смысл: она притворилась,  будто  и  сама
оправдывает Аннету, а главным виновником считает Филиппа. Она говорила о
нем оскорбительные вещи. Таким способом она не только дала выход  злобе,
но и хотела внушить Аннете отвращение или хотя бы недоверие  к  Филиппу.
Но Аннета стала защищать его. Она не могла допустить, чтобы Филиппа  на-
зывали обманщиком и соблазнителем. Он хотел действовать честно. Это  она
виновата, она не давала ему поговорить с Ноэми. Ноэми в  пылу  ненависти
еще настойчивее стала его обвинять, но Аннета не сдавалась. Спор  принял
ожесточенный и резкий характер. Можно было подумать,  что  из  них  двух
настоящая жена Филиппа - Аннета. И Ноэми вдруг это поняла. Забыв  всякую
осторожность, она крикнула вне себя:
   - Я запрещаю вам говорить о нем! Да, запрещаю!.. Он мой.
   Аннета пожала плечами.
   - Он не ваш и не мой. Он сам себе господин.
   Ноэми запальчиво повторила:
   - Он мой! И заговорила о своих правах.
   Аннета сказала сухо:
   - В любви не может быть никаких прав.
   Ноэми опять крикнула:
   - Он мой, и я его не отдам! Аннета возразила:
   - Он любит меня, и вам его не удержать.
   Женщины враждебно смотрели друг на друга: Аннета - в броне эгоизма  и
твердой решимости, Ноэми - сгорая от желания дать ей пощечину. Она нена-
видела ее всю с головы до ног. Она готова была издеваться над ее  некра-
сивостью, исхлестать ее самыми жестокими словами, словами непоправимыми.
Какое это было бы наслаждение!.. Но она сообразила, что это обойдется ей
слишком дорого - и сдержалась.
   Она проворно нагнулась, подобрала упавшую на пол сумочку и  выхватила
револьвер... В кого его направить? Она еще сама не  знала...  В  себя!..
Сперва это было притворно. Но когда Аннета бросилась к ней и схватила ее
за руку, Ноэми увлеклась игрой. Между ними завязалась борьба. Ноэми упа-
ла на колени, Аннета стояла, нагнувшись над ней.
   Нелегко было удержать эту сумасшедшую. Сейчас она уже и в самом  деле
хотела застрелиться... Однако, если бы револьвер коснулся груди  Аннеты,
с каким сладострастием она спустила бы курок!.. Но  Аннета  толкнула  ее
руку, выстрел раздался, и пуля засела в стене. И Ноэми так и не  узнала,
в кого же она, собственно, целилась - в себя или соперницу...
   Она бросила револьвер, перестала бороться. Наступила нервная реакция.
Она сползла на пол к ногам Аннеты, обессиленная, плача  навзрыд.  С  ней
сделалась истерика. Чуткая Аннета вначале заподозрила, что Ноэми  разыг-
рывает сцену (но разве подобных случаях узнаешь, где  кончается  игра  и
начинается истинная драма?). Этот  шантаж,  эта  мнимая  попытка  самоу-
бийства вызвали у нее в первую минуту глухое  раздражение...  Но  сейчас
уже невозможно было сомневаться в страданиях этой  бедняжки,  сломленной
горем. Аннета старалась сохранить твердость, отвернулась, но  ничего  не
помогало. Ей стало стыдно за свои подозрения, и она с чувством  глубокой
жалости опустилась на колени подле Ноэми,  поддерживая  ей  голову.  Она
пробовала ее успокоить, приговаривая совсем по-матерински:
   - Ну, ну, деточка... Не надо! Перестаньте!..
   Она обхватила Ноэми своими сильными руками и подняла с полу. Ощутив в
своих объятиях покорное молодое тело, сотрясаемое рыданиями, она подума-
ла:
   "Неужели, неужели это из-за меня так страдает человек?"
   Но другой, внутренний голос возражал:
   "А разве ты не согласилась бы за свою любовь заплатить какими  угодно
муками?"
   "Да, своими, но не чужими!"
   "И своими и чужими. С какой стати щадить других больше, чем себя?"
   Аннета посмотрела на Ноэми, которая в полуобмороке лежала  у  нее  на
руках... Какая она легонькая!.. Точно птичка!.. Ей вдруг  представилось,
что это ее дочь. И она невольно крепче прижала ее к себе. Ноэми  открыла
глаза, и Аннета подумала:
   "А будь она на моем месте, разве она пожалела бы меня?"
   Ноэми смотрела на нее с убитым видом. Аннета усадила ее в  кресло  и,
стоя подле нее, положив ей руку на лоб (Ноэми внутренне задрожала от не-
навистного прикосновения, но и виду не показала), спросила таким  тоном,
каким говорят с плачущим ребенком:
   - Значит, вы очень его любите?
   - Да, его одного всю жизнь!
   - Я тоже его люблю.
   Ноэми так и вскинулась, ужаленная ревностью, и сказала резко:
   - Да, но я молода. А вы... (она запнулась) вы уже свое от жизни взяли
и можете обойтись без него.
   Аннета с горечью досказала мысленно слово, которого Ноэми  не  произ-
несла вслух. Она думала:
   "Да, мне уже недалеко до старости. Вот поэтому-то я так и цепляюсь за
последний час молодости, за этот последний луч счастья. И не  упущу  его
ни за что... Эх, если бы у меня, как у тебя, драгоценная молодость  была
впереди!.."
   И добавила с грустью:
   "Я бы, наверное, опять ее прожила не так, как надо".
   Ноэми, видя омраченное лицо Аннеты, испугалась, как бы  не  испортить
дела и не потерять то немногое, чего она уже добилась. Она торопливо за-
говорила:
   - Я понимаю, что он вас любит... Вы хороши собой... (Аннета подумала:
"Лгунья! ") Я знаю, что вы во многих отношениях выше меня... И как раз в
том, что он так ценит... И даже не могу на  вас  сердиться,  потому  что
все-таки очень вас люблю!..
   ("Лгунья! Лгунья! - мысленно твердила Аннета.)
   - Наши силы неравны. Это несправедливо, нет, нет!.. Я несчастная жен-
щина и могу только плакать. Я ничто. Я это знаю... Но я его люблю,  люб-
лю, я не могу жить без него! Что будет со мной, если вы его у меня отни-
мете? Зачем же он на мне женился, - неужели только для того, чтобы  бро-
сить? Не могу, не могу я! Вся жизнь в нем, больше у меня ничего нет  до-
рогого на свете...
   На этот раз она не лгала, и Аннете опять стало жаль ее. Аннету ничуть
не трогали заявления Ноэми об ее правах на мужа: она не признавала  прав
одного человека на другого, этих контрактов на вечное владение,  которые
заключают муж и жена. Но ей больно было видеть  издевательства  жестокой
природы, которая, разлучая двух любящих, никогда  не  убивает  любовь  в
обоих сердцах одновременно, а делает так, чтобы один разлюбил раньше,  и
тот, кто любит сильнее, всегда оказывается жертвой.  Ей  было  противно,
что она, Аннета, оказалась орудием этой великой мучительницы. Да,  жизнь
принадлежит сильным. И любовь не знает колебаний. Чтобы  добиться  цели,
она попирает все. "Горе слабым!.. Но почему же я не могу этого  сказать?
Хочу, а слова застревают в горле! Противно, не могу!.. Может быть, я не-
достаточно сильно люблю его? Или я уже стара, как сказала  Ноэми?  Я  на
стороне слабых... Нет, нет! Нет! Все это ложь!..  По  какому  праву  она
становится между моим счастьем и мной? Я не уступлю ей его.  Пусть  пла-
чет, что мне за дело до ее слез?.. Я перешагну через нее!"
   Но когда она злобно посмотрела на распростертую Ноэми, та,  и  сквозь
слезы зорко следившая за соперницей, схватила ее за  руку,  лежавшую  на
спинке кресла, прижала эту руку к своей щеке и сказала с мольбой:
   - Не отнимайте его у меня! Аннета хотела вырвать руку, но Ноэми  дер-
жала крепко. Приподнявшись с кресла, она уже обеими руками ухватилась за
Аннету и заставила ее наклониться и взглянуть на нее.
   - Не отнимайте его у меня! Аннета оторвала вцепившиеся в нее пальцы и
крикнула с возмущением:
   - Нет! Нет... Не хочу! Я ему нужна.
   Ноэми сказала с горечью:
   - Ему никто не нужен. Он и любит-то одного себя.
   Раньше он тешился мной, теперь вами. Он и вас бросит, как меня. Он ни
к кому не способен привязаться.
   Она заговорила о Филиппе. Суждения ее были резки, но очень глубоки  и
метки. Аннета была поражена остротой ее ума. Эта маленькая женщина,  ка-
залось, такая легкомысленная и пустая, читала в душе мужа с тонкой  про-
ницательностью, рожденной злобой и страданием. И некоторые  ее  жестокие
замечания о Филиппе очень уж совпадали с теми  опасениями,  которые  еще
раньше зародились у Аннеты. Аннета сказала Ноэми:
   - И все-таки вы его любите?
   - Люблю. Я ему не нужна, но он мне нужен... Думаете, это легко -  так
нуждаться в человеке и при этом знать, что ты для него ничто, знать, что
он презирает тебя?.. Да и я его презираю, презираю! Но не могу без  него
жить... И зачем я его встретила! Это я сама  захотела  его.  Захотела  и
взяла... А теперь не он у меня - я у него в руках... Ах, если бы я могла
забыть его, как будто никогда и не знала!.. Нет, не хочу!..  У  меня  не
хватит сил. Я слишком вросла в него. Всем нутром. Ненавижу его! Ненавижу
любовь! И зачем, зачем люди влюбляются?
   Ноэми в изнеможении умолкла, бегая глазами по сторонам, как загнанный
зверь, ищущий спасения. Обе женщины опустили  головы,  словно  покоряясь
какой-то стихийной жестокой силе.
   Ноэми настойчиво и уныло опять затянула ту же песню:
   - Оставьте его мне! Аннета ощущала эту чужую упорную волю, как липкие
щупальца спрута, присосавшиеся к ее телу. У нее  еще  хватило  сил  выр-
ваться и крикнуть:
   - Не хочу! В глазах Ноэми сверкнул злой огонек, пальцы судорожно сжа-
лись. Но она сказала кротко и жалобно:
   - Ну хорошо, любите его! И пусть он вас любит! Но