Gulangyu)  (Амой  и  Куланцу на  фуцзяньском  диалекте).
Впервые  за время поездок по Китаю мы  слышали, как  люди  разговаривали  на
диалекте,  похожем на  тот, который используют жители Сингапура. Я  потратил
годы на изучение этого диалекта, чтобы использовать его в  ходе предвыборной
борьбы, и мне было приятно слышать, что люди разговаривали именно  так,  как
учил  меня  мой   учитель,  говоривший  с  сямыньским   акцентом   на  языке
высокообразованных  людей  провинции  Фуцзянь, которые  перед  войной  тесно
общались с западными бизнесменами и миссионерами.
     На острове  Гуланьи,  расположенном  рядом с Сямынем, нам показали  два
бунгало,   принадлежавших   правительству   Сингапура.  Они   были   куплены
колониальным  правительством  перед  Второй  мировой  войной  для британских
колониальных  чиновников,  направленных  в  Сямынь,  чтобы  изучать  диалект
хоккиен. Мы увидели два обветшалых здания, в каждом из которых  жило  четыре
или пять семейств, насчитывавших значительно большее число людей чем то, для
которого   эти  здания   первоначально  предназначались.  Китайцы  поспешили
заверить нас, что они реставрируют здания и вернут их нам. (Министр финансов
Сингапура Хон Суй Сен  позже сказал мне,  что он слышал ужасающие  истории о
владельцах зданий,  которым возвращали  их недвижимость  и требовали вернуть
задолженность по заработной плате тем, кто присматривал за зданиями,  за все
годы,  начиная  с 1949 года). Гуланьи  был  уникальным реликтом, сохранившим
следы  европейского влияния.  В нем был  представлены  все стили европейской
архитектуры.  Некоторые  дома  принадлежали  богатым  китайским  эмигрантам,
которые вернулись  туда перед самой войной, чтобы  прожить там остаток своих
дней. Они нанимали французских и итальянских  архитекторов для строительства
прекрасных  домов  с  винтовыми  лестницами  и  перилами  из  травертинского
мрамора, мраморными статуями  в закрытых  помещениях  и на открытом воздухе,
словно  это было  во Флоренции  или Ницце. До 1937 года  Гуланьи был оазисом
роскоши, пока его, как и Шанхай, не захватили японцы.
     Наши хозяева указали нам через пролив  на Чжинмен (Jinmen или Quemoy) -
остров, находившийся  под контролем  Тайваня.  В ясный день  его можно  было
видеть  невооруженным глазом. То  же  самое  говорил мне и президент Тайваня
Цзян Цзинго,  который  при  посещении Чжинмена показывал мне через пролив на
Гуланьи. Всего лишь несколько лет назад, жители Тайваня запускали с Чжинмена
на   Гуланьи   воздушные  шары   с  продовольствием,  кассетами   популярных
тайваньских поп звезд, включая Терезу Тен (Teresa  Teng), и пропагандистские
листовки. В 50-ых - 60-ых годах они обменивались артиллерийскими  залпами, а
в 80-ых - оскорблениями, используя громкоговорители.
     Разница между уровнем жизни в Тайбэе на Тайване и Сямыне в Фуцзяне была
огромной. Тайвань был связан с внешним миром, особенно с Америкой и Японией,
движением капиталов,  технологии, знаний, иностранных экспертов. Тайваньские
студенты,   возвращавшиеся  после  обучения  в  Америке  и  Японии,  строили
современную  экономику.  А  на  другой  стороне пролива  прозябали,  гордясь
сельскохозяйственными навыками,  основанными на  сельскохозяйственной  науке
50-ых  годов.  Практически полностью  отсутствовала механизация  на  полях и
фермах, дороги были в запущенном состоянии, а уровень жизни - низким.
     Местная кухня была нам знакома, хотя она несколько отличалась от нашей.
За  обедом  хозяева подали  настоящее  "баобинь"  (baobing) - жареные побеги
бамбука завернутые в блинчики, с необходимыми приправами и гарниром. Местный
вариант "баобинь"  отличался от сингапурской версии этого блюда. Их сладости
также  были   нам  знакомы,  -  например,  восхитительный  толченый  арахис,
скатанный наподобие маленьких швейцарских  конфет, был вкуснее, чем тот, что
делают в Сингапуре.  Мы  все знали,  что  Сямынь  был  местом,  из  которого
приехало   большинство  наших  предков.  Где  бы  в  провинции  Фуцзянь   не
располагались их  деревни, чтобы  отправиться в  путешествия в "страны южных
морей", большинство  из  них приезжало  в  Сямынь,  -  город,  открытый  для
иностранцев, чтобы там сесть на большие суда, которые увозили их на юг.
     Из Сямыня мы полетели в  Гуанчжоу (Кантон),  откуда вернулись в Гонконг
поездом.  Монотонные и скучные речи о "коммунистическом  попутчике" и другие
пропагандистские    клише   "банды   четырех"    больше    не   звучали   из
громкоговорителей. Стиль  одежды тоже  стал  менее строгим,  - как только мы
уехали  из  Пекина, сопровождавшие нас  женщины  - переводчицы переоделись в
цветные блузы, брюки и  юбки,  чего  в 1976  году  не было. Маоистский Китай
становился  достоянием  истории, а  старые  привычки китайцев  возвращались.
Некоторые из них  были хорошими,  а большинство,  как мы обнаружили во время
нашего следующего путешествия в 1985  году, - плохими: коррупция,  непотизм,
кумовство, - язвы, которые всегда мучили Китай. Тем не менее, на сей раз, мы
уезжали с куда более  благоприятными впечатлениями. Наши  хозяева были более
раскованны, получали  удовольствие  от  пищи  и разговоров и могли  свободно
обсуждать бедствия десятилетия "Великой  культурной революции". Руководители
и официальные лица, с которыми мы  встречались,  были  готовы к открытому  и
свободному обсуждению своих  прошлых ошибок и будущих проблем.  Стало меньше
лозунгов, которыми  был  покрыт  весь  Пекин  и другие  города, и гигантских
квадратных  плакатов  на пшеничных  и рисовых полях.  Теперь  многочисленные
скромные  лозунги  призывали  людей   упорно   трудиться  для  осуществления
программы "четырех модернизаций".  Общество  становилось более естественным,
похожим на другие страны.
     Лидеры  Китая знали о потерянном, в  результате "культурной революции",
поколении. Они  отказались  от  веры  в  Мао в  "перманентную  революцию"  и
стремились   к   стабильным   отношениям   с   другими   странами,   которые
способствовали  бы  развитию  экономического  сотрудничества,  чтобы  помочь
восстановлению Китая.  Я думал, что современный Китай  вряд  ли возникнет на
протяжении жизни еще одного поколения китайцев.
     Каждая  провинция   Китая  отличается  от  других   в   географическом,
экономическом,  образовательном плане, а также по уровню производительности,
а потому и заботы их губернаторов различны. До того, как я посетил  Дуньхуан
(Dunhuang),  который  был  началом  Великого Шелкового Пути, чтобы осмотреть
известные буддийские гроты,  заброшенные на протяжении  многих  столетий,  я
даже  не  представлял себе,  насколько пыльным, сухим и  бесплодным является
север Китая. Когда губернатор  провинции Ганьсу (Gansu) организовал для  нас
экскурсию на верблюдах по "поющим  пескам" неподалеку от Дуньхуана, я понял,
что мы оказались на краю пустынь  Гоби и Такламакан. Верблюды-бактрианы были
роскошными косматыми  двугорбыми существами, более изящными,  чем одногорбые
верблюды-дромадеры,  обитающие  на Аравийском полуострове. Пейзаж с высокими
песчаными дюнами был  холоден и прекрасен,  а  жизнь людей  была  и остается
тяжелой.
     Во  время  этого турне мы  поняли,  почему  так  сильна  провинциальная
лояльность в столь  обширной и плотно населенной  стране. Диалекты,  пища  и
социальные  привычки людей из различных  провинций весьма отличаются друг от
друга. Члены китайской элиты не  так хорошо знакомы  друг с другом,  как  их
коллеги в Европе, Японии и США. Хотя Америка и занимает целый  континент, но
ее  население  не так  велико, а прекрасная  система коммуникаций  позволяет
членам  американской  элиты регулярно встречаться и тесно взаимодействовать.
Китай  слишком густонаселен,  и  до  80-ых  годов,  когда китайцы  построили
аэропорты  и импортировали самолеты,  система коммуникаций между провинциями
была  так плоха,  что  они  практически  жили в разных мирах. В  результате,
каждый  провинциальный  лидер, поднимавшийся  к  вершинам  власти в  Пекине,
приводил с  собой множество своих  коллег из провинции, не вызывая нареканий
окружающих,  -  провинциальные  товарищи  лучше  понимали  его,  могли лучше
сработаться с ним.
     Между  провинциями  существует  сильная  конкуренция. Любой  губернатор
назубок  знает любые статистические  данные,  относящиеся  к его  провинции:
население,  площадь  обрабатываемой  земли,  количество выпадающих  осадков,
ежегодный  объем производства сельскохозяйственной и промышленной продукции,
а  также  место,  которое  провинция  занимает  по отношению к остальным  30
провинциям  по  каждому  показателю, включая  валовой национальный  продукт.
Такой же остротой отличается и конкуренция между городами, Каждый мэр города
знает наиболее важные статистические данные по своему городу в сопоставлении
с другими городами. Города  и провинции ранжируются для того, чтобы поощрять
конкуренцию между ними,  которая иногда перехлестывает через край: некоторые
руководители пытаются улучшить занимаемое ими место всеми средствами, вплоть
до  "торговых войн".  Если бы, например, такая бурно  растущая провинция как
Гуандун нуждалась в импорте  продовольствия для обеспечения притока  рабочих
из других провинций, то ее  соседи могли бы  отказаться продавать  ей зерно.
Провинция,  в которой  расположен  высокоэффективный  завод по  производству
мотоциклов, могла бы  столкнуться со сложностями в продаже этих мотоциклов в
других провинциях, которые хотели бы таким образом защитить свои собственные
мотоциклетные заводы от конкуренции.
     Я полагал,  что  коммунистическая система означала полную централизацию
управления и контроля. Как оказалось, в Китае этого никогда не было. Начиная
с правления самых ранних  китайских династий, провинциальные власти обладали
значительной независимостью в интерпретации указов императора, и, чем дальше
от  центра  находилась  провинция,  тем  больше  была  ее  независимость.  В
поговорке "горы высоки, а  до императора далеко" (shan gao,  huang  di yuan)
выразился скептицизм и цинизм  поколений китайцев, страдавших  от  произвола
местных властей. Нам очень пригодился бы  подобный опыт, когда мы приступали
к  осуществлению  честолюбивого  проекта в городе  Сучжоу  (Suzhou)  в 90-ых
годах.
     Мне  удалось  до  некоторой  степени  понять,  как  работает  китайское
правительство,  -  громоздкая, многоуровневая система  с  четырьмя  уровнями
управления: центральным, провинциальным, городским и районным. Теоретически,
письменные директивы центра должны трактоваться и выполняться по всей стране
одинаково.   На   практике,   все  происходит   в   атмосфере   жестокой   и
непрекращающейся борьбы, - каждое министерства ревниво охраняет свои права и
пытается  расширить   свои  полномочия.  Конфликты  между  министерствами  и
возникающие в связи с  этим заторы в системе управления - не редкость. Между
государственным служащим и  политическим назначенцем  не существует  никакой
разницы. Коммунистическая партия Китая обладает высшей властью, и любой, кто
обладает хоть какими-то полномочиями, должен занимать определенное положение
в партии. Для того  чтобы  сделать  карьеру  в государственных  органах  или
преуспевать в частном бизнесе членство в партии неоценимо.
     Общий  уровень китайских руководителей впечатляет. Получив  необходимую
подготовку и накопив практический опыт работы в условиях рыночной экономики,
они  вполне  смогут тягаться с высшими руководителями США, Западной Европы и
Японии. Они  обладают  глубоким аналитическим  умом  и быстро соображают. Та
тонкость,  с  которой  они выражают  свои  мысли даже  в  случайной  беседе,
показывает  остроту их ума, полностью оценить  которую можно,  только хорошо
понимая китайский язык.
     Я ожидал  этого от  руководителей в Пекине, но с удивлением  обнаружил,
что   провинциальные   должностные   лица:   секретари   комитетов   партии,
губернаторы, мэры и высшие должностные лица, - также являются руководителями
высокого класса. Толстая прослойка  талантливых людей, рассеянных по  целому
континенту, впечатляет. Те  из них, кто попал на  самый верх, не обязательно
на  голову выше  тех,  кого они  обошли. В такой  густонаселенной стране как
Китай удача играет  существенную роль  в продвижении к вершинам власти, даже
при  наличии  тщательного  отбора, который делает ударение на способностях и
характере, а не на идеологической чистоте и революционном рвении, как в годы
"культурной революции".
     Один  бывший  партийный активист  объяснил  мне, как  Отдел  кадров КПК
отбирает   наиболее   талантливых  людей.   На  каждого  работника  заведено
персональное дело,  которое начинается с табеля начальной школы,  и содержит
не только оценки,  но также  характеристику преподавателя, оценивающего  его
поведение,  черты  характера и  отношение  к  делу.  Каждая  ступень карьеры
сопровождается  отчетами  руководителей  и коллег.  При каждом повышении  по
службе,  перед  назначением,  все кандидаты проходят  аттестацию.  В  высших
эшелонах  пирамиды  власти  существует  ядро  численностью  5,000  -  10,000
человек, которые  были тщательно отобраны и отсеяны Коммунистической партией
Китая,  а  не  правительством. Чтобы удостовериться,  что  эти оценки верны,
специальная инспекционная  комиссия из центра посещает  провинции и  города,
оценивая лиц, проходящих аттестацию, а также  интервьюируя активистов, перед
тем  как   повысить   их.   В  случае   возникновения   разногласий   вопрос
рассматривается в Пекине. Отбор ведется тщательно и всесторонне. Наконец, на
самом верху, назначения делаются  самим лидером, который должен  оценить  не
только  заслуги,  но  и  лояльность кандидата.  Именно  Дэн Сяопин  выбрал и
назначил  Чжао  Цзыяна на  пост  Генерального  секретаря  КПК,  сделав  его,
номинально, человеком номер один в Китае. И именно Дэн Сяопин, после событий
на площади Тяньаньмынь в 1989 году,  пересмотрел свое решение, сместив его с
этого поста.


Глава 39. Площадь Тяньаньмынь.

     В мае 1989 года мир наблюдал за причудливой драмой, разворачивавшейся в
Пекине. По каналам  спутникового телевидения  велась ее  прямая  трансляция,
потому что в городе присутствовало множество представителей западных средств
массовой информации, готовившихся освещать встречу Горбачева с Дэн Сяопином.
Значительное  число студентов  в организованном порядке собралось на площади
Тяньаньмынь,  напротив  Большого   Дворца  Народов.   Они  несли  плакаты  и
транспаранты,  протестуя  против  коррупции,  кумовства  и инфляции; полиция
относилась  к ним либерально. Генеральный секретарь Коммунистической  партии
Китая (КПК) Чжао Цзыян одобрительно отозвался  о происходящем,  сказав,  что
студенты выступали за реформы в партии и  правительстве, и их намерения были
хорошими. По мере того  как толпа  все  увеличивалась, содержание лозунгов и
транспарантов  становилось все  более критическим,  антиправительственным  и
резким. В них подвергалось нападкам правительство, содержались личные выпады
в адрес премьер-министра КНР Ли Пэна. Когда и за этим ничего не последовало,
на плакатах появились сатирические стишки, высмеивавшие Дэн Сяопина. Когда я
увидел это по телевидению, я  почувствовал, что эта  демонстрация закончится
слезами,  -  в  истории  Китая  еще  не  было  императора,  который,  будучи
подвергнут осмеянию, продолжал бы править страной.
     События  на площади Тяньаньмынь были странным эпизодом в истории Китая.
По телевидению показывали Ли Пэна, читавшего декларацию о введении  военного
положения.   Я   смотрел  выдержки   из  программ  пекинского   телевидения,
транслировавшихся  в  Сингапур  из  Гонконга  через спутник. В  одном  ярком
эпизоде,  предшествовавшем  введению   военного  положения,  были   показаны
представители  студентов,  грубо спорившие  с премьер-министром  Ли  Пэном в
Большом Дворце Народов.  Студенты  были  в  джинсах и футболках, Ли  Пэн - в
безукоризненно отглаженном костюме в стиле Мао. В этих  теледебатах студенты
победили Ли  Пэна с  большим  перевесом. Драма  достигла кульминации,  когда
солдаты попытались войти на площадь, но эта попытка была  отбита. Наконец, в
ночь  на 3  июня  на  площадь въехали машины и бронетранспортеры.  Весь  мир
наблюдал  за  этим  по  телевидению.  Некоторые  исследователи,  скрупулезно
просеявшие свидетельские показания, были  убеждены, что на самой площади  не
было  стрельбы,  перестрелка произошла тогда, когда  войска,  сопровождавшие
танки и бронетранспортеры, силой прокладывали себе путь через улицы, ведущие
к площади.
     Это  было   невероятно:  Народно-освободительная  армия   Китая  (НОАК)
обратила оружие  против  собственного народа.  Я чувствовал  себя  обязанным
выступить на следующий день, 5 июня, со следующим заявлением: "Мои коллеги в
правительстве  шокированы,  потрясены  и  опечалены  столь  катастрофическим
поворотом событий. Мы ожидали, что китайское  правительство, используя армию
для подавления гражданских беспорядков, прибегнет к минимуму насилия. Вместо
этого, применение оружия и  насилия стало причиной  многих смертей и увечий.
Их  применение  было   абсолютно  непропорционально  по  отношению   к  тому
сопротивлению, которое могло оказать безоружное гражданское население.
     Если между значительной частью  китайского народа, включая его наиболее
образованных представителей, и правительством существуют разногласия, то это
означает, что  страну  ожидают  волнения, выражения  народного недовольства,
задержки в проведении  реформ и простои в экономике. Ввиду огромных размеров
Китая, это может привести к возникновению серьезных проблем и внутри страны,
и в соседних государствах Азии.
     Мы выражаем надежду, что в процессе достижения примирения верх  возьмет
мудрость,  и  народ Китая  сможет возобновить  движение  по  пути прогресса,
которое началось со времени проведения политики "открытых дверей".
     Я   не  стал  осуждать  китайское  правительство,  ибо  не  считал  его
репрессивным  коммунистическим  режимом советского типа.  Очевидно, массовые
демонстрации на протяжении двух месяцев накалили страсти.
     Реакция  китайских общин  в Гонконге,  Сингапуре и на  Тайване  на  эти
события значительно отличалась. Люди в Гонконге были испуганы и обеспокоены.
Они  наблюдали  по телевидению  за  разворачивающейся трагедией  практически
круглосуточно;  они  были заодно  со студентами, некоторые  молодые  люди из
Гонконга даже  разбили  лагерь  на  площади  Тяньаньмынь. Это  происходило в
период, когда Китай поощрял журналистов  и визитеров из Гонконга и Тайваня к
сближению с Китаем.  Когда войска  в Пекине открыли огонь  по демонстрантам,
жители Гонконга пришли в ужас от перспективы перехода их города под контроль
такого жестокого правительства. Среди населения города имели место стихийные
всплески гнева и отчаяния. Миллион человек вышли на улицу вскоре после того,
как события на  площади Тяньаньмынь были показаны по  телевидению. У  здания
информационного  агентства  Синьхуа  (Xinhua News  Agency),  игравшего  роль
неофициального представительства КНР в Гонконге, несколько дней продолжались
демонстрации протеста.  Жители Гонконга помогали участникам акции протеста в
Пекине бежать из Китая на Запад через Гонконг. На Тайване испытывали чувство
грусти и симпатии к студентам, но страха не было, как не было и демонстраций
протеста или выражения  скорби.  Жители Тайваня не собирались переходить под
власть Китая.
     Жители  Сингапура   были   шокированы.   Лишь  немногие  считали,   что
существовала   необходимость   открывать   огонь,  но   никто  не  вышел  на
демонстрацию.  Люди   знали,  что   Китай  был   коммунистической   страной,
отличавшейся  от их собственной. Делегация студентов университетов направила
письмо протеста в посольство Китая.
     В  этот  весьма поучительный  момент проявились различия в позициях,  в
восприятии и в степени эмоциональной причастности к происходящему трех групп
этнических  китайцев,