нное подразделение.
   За ворота храма,  расположившегося  в  живописнейшем  уголке  природы  на
берегу реки, неподалеку от жуковского дома отдыха, Крутова не пустили.
   - Сегодня неприемный день, - сказал мрачно коротко остриженный белобрысый
отрок в  черном  одеянии,  поглядывая  на  крутовский  джип  "Лэнд-Круизер",
который ему при расставании подарил Георгий в Осташкове. - Учитель принимает
только по пятницам.
   - Меня он примет и сегодня, - добродушно сказал Егор. - Передайте, что  к
нему на прием просится полковник Кругов.
   - Да хоть сам генерал, - тем же тоном проговорил монах-охранник, подзывая
напарника. - Приходи в пятницу, может быть, учитель и соблаговолит принять.
   Крутов с любопытством посмотрел  на  квадратное  лицо  парня,  излучающее
полное "отсутствие всякого присутствия".
   - Вы не поняли, молодой человек, -  попытался  он  мягко  достучаться  до
сознания стража. - Я такой же учитель, как и ваш наставник, но к тому же еще
полковник Службы безопасности. Доложите учителю,  что  к  нему  пришел  Егор
Лукич Кругов.
   Охранники ворот переглянулись.
   - Приходи в пятницу, - повторил белобрысый. - Сегодня учигель молится.
   Из глубин храма вдруг донесся тихий многоголосый вопль: хе! Кругов понял,
что внутри идут занятия по какому-то виду корейской борьбы,  возможно  субак
или тхэккен.
   - Ваш учитель кореец? - поинтересовался Кругов, зная от Катуева-сгаршего,
что настоятеля храма  зовут  Сергеем  Баратовичем  Кенджалиевым.  При  таком
сочетании имени, отчества и фамилии трудно  было  установить  национальность
человека, хотя в принципе для Егора это не имело никакого значения.
   Молодой страж ворог нахмурился.
   - Сам ты кореец! Шел бы ты своей дорогой,  полковник,  или  кто  ты  там,
здесь частная территория, и гостей мы не любим.
   Егор покачал головой. Он  давно  мог  бы  войти  в  храм,  просто  усыпив
охранников приемами живы, однако начинать беседу с боссом заведения с  этого
не следовало.
   - Вижу, что вежливости вас не учили, молодые люди. А нельзя вызвать  сюда
одного из новых учеников, Марата Катуева? Эго-то, надеюсь, не запрещено?
   - Запрещено, - отрезал  белобрысый,  закрывая  створку  ворог.  -  К  нам
приходят добровольно. А ты бы лучше не приходил сюда вовсе, ни  один,  ни  с
кем еще... - Говоривший осекся.
   К ворогам вышел еще один монах в черном, по-старше.
   - В чем дело, браг?
   - Да вот пристал, хочет поговорить с учителем...
   - О чем?
   - Послушайте, любезные, - усмехнулся Крутов,  терпеливый,  как  фундамент
многоэтажного дома, - вам не приходит в  голову,  что  вы  ведете  себя  как
сотрудники спецслужбы, а не монахи? Я ведь не случайный прохожий, а чиновник
при исполнении и могу действовать  гораздо  активнее,  чем  вы  думаете.  Не
хотите пропустить к учителю, позовите Марата Катуева, он  мой  ученик,  и  я
хочу знать, по какой причине он перестал ходить на занятия и оказался здесь.
Более веские аргументы, надеюсь, не нужны?
   Монах постарше смерил Крутова взглядом, молча повернулся к нему спиной, и
створка ворот снова закрылась. Это  была  настоящая  пощечина,  и  в  другие
времена Егор  вряд  ли  ее  стерпел  бы,  но  теперь  он  только  постоял  в
задумчивости у  ворот,  приглядываясь  к  стенам  храма  и  прислушиваясь  к
долетавшему хору голосов, затем вернулся к машине и уехал, пообещав себе все
же добиться у господина учителя аудиенции.
   Однако делать этого не потребовалось. Уже на следующий  день  к  Егору  в
школу забежал благодарный Катуев-старший и сообщил, что  сын  вернулся.  Что
произошло, объяснить он не смог, но Крутову это знать было и  необязательно,
хотя он предполагал, что  настоятель  храма  просто  решил  не  рисковать  и
возвратил "заблудшую овцу" в семью, чтобы вокруг храма не поднимался  лишний
шум.
   Правда, еще через неделю в спортзал школы, к концу занятий, когда  Крутов
отпустил  "начальный  класс",  оставив  наиболее   "продвинутых"   учеников,
неожиданно заявилась четверка крутоплечих накачанных  молодцов  во  главе  с
монахом Братства.
   Отличительной чертой монахов храма Черного Лотоса было ношение  на  груди
медальона  с  изображением  лотоса,  и  спутать  их  с  православными   было
невозможно. К тому же все они были молоды, самому старшему из  встречавшихся
Крутову в городе едва ли исполнилось тридцать лет. Тот, что привел с собой в
спортзал крепких парней, одетых  в  одинаковые  велюровые  черные  куртки  и
джинсы, был моложе.
   Сначала они вели себя мирно, наблюдая за процессом  тренировки,  сели  на
лавочку поближе к татами, затем начали бросать  реплики  и  вслух  обсуждать
достоинства фигур старших девочек; в группе их было  трое.  Крутов  попросил
гостей вести себя сдержаннее, но это не помогло.  Парни  явно  провоцировали
драку и стали в открытую смеяться над ним, а  когда  Егор  сделал  еще  одно
замечание, монах, не принимавший участие в этой игре, спросил с усмешкой:
   - А что ты нам сделаешь, полковник? Милицию вызовешь или ОМОН?
   Он знал, что Крутов уже не был полковником, а  это  означало,  что  монах
получил  задание  от  настоятеля   храма   пощупать   приходившего   к   ним
представителя власти.
   - Зачем же милицию? - спокойно сказал Егор, остановив тренировку. -  Я  и
сам вас выведу.
   Он вдруг оказался рядом с четверкой ржущих  парней  -  никто  из  них  не
заметил его перемещения, так быстро Крутов пересек зал, - раздалась  очередь
в четыре хлестких пощечины, головы парней дернулись, и  на  щеках  появились
отчетливо видимые багровые  отпечатки  ладони  Егора.  Ошеломленные  молодцы
вскочили,  враз  замолчав,  но  Кругов  не  дал  им  времени  на  осмысление
происходящего и успокоил каждого касанием  пальца  к  точкам  несмертельного
воздействия на лбу, у виска  и  на  шее.  Парни  сели  с  выражением  немого
удивления на сытых лицах, к которым вполне подходили определения  "мурло"  и
"морда".
   Егор повернулся к монаху, вскочившему и вставшему в позу корейского бойца
тхэккен: левая нога слегка согнута в колене, правая впереди  и  опирается  о
пол  лишь  носком,  руки  согнуты  перед  грудью  особым   образом,   пальцы
растопырены, - покачал головой.
   - Я вас умоляю, поручик. Забирайте своих "шестерок"  и  идите  отсюда  со
всей возможной поспешностью. И запомните:  сюда  больше  не  приходите,  мое
терпение тоже имеет пределы.
   - А то что? - хмыкнул монах, расслабляясь.
   - Храму придется тратиться на лечение таких, как ты и твои мордовороты.
   Кругов вернулся к своим ученикам, понявшим, что учитель продемонстрировал
не свои возможности, а  возможности  пропагандируемого  им  вида  борьбы,  и
продолжил занятия. Четверка несостоявшихся проверяльщиков,  ведомая  монахом
(какой он, к черту, монах - самый  настоящий  боевик!),  убралась  из  зала.
после занятий к Егору подошел Марат Катуев и сказал с восторженным блеском в
глазах:
   - Ловко вы их успокоили, учитель!  Я  у  них  был  и  видел...  они  тоже
тренируются, но совсем не так, к мы...
   - Вероятно, их инструктор - кореец.
   - Я не об этом.  У  них  совсем  другой  подход...  более  жестокий...  и
работают они в полном контакте...
   - Мы тоже будем работать в полном контакте, но  без  травм  и  переломов.
Хотя я буду учить вас в основном обратному - бесконтактному воздействию.
   - А ваши приемы... ну, как  вы  с  ними  справились...  это  дим-мак  или
русбой?
   - Скорее ни то, ни другое. Есть  древнерусская  система  психофизического
совершенствования, приемы которой не менее эффективны, чем восточные.
   - Вот бы мне научиться!
   -  Будешь  тренироваться,  -  улыбнулся  Егор,  -  а  главное  думать,  -
научишься.
   После этой стычки с адептами Братства Черного Лотоса Крутова  оставили  в
покое, а монахи стали появляться в Жуковке гораздо реже, но Егор  чувствовал
тяжелое влияние храма на психологическую обстановку в этом районе,  понимал,
что храм обычным религиозным центром не является, а  скорее  всего  является
Центром подготовки бойцов для какой-то  крутой  структуры  типа  Российского
Легиона, однако вмешиваться в а этой организации бывшему полковнику хотелось
меньше всего. Хотя, с другой стороны, он осознавал, что его мирное спокойное
сидение в Брянских лесах не продлится долго. Он  был  Витязем,  пусть  и  не
опытным, и должен был служить Сопротивлению и Роду в соответствии со  своими
знаниями и навыками  человека  боя.  Молчание  же  Предиктора,  руководимого
волхвами,   оберегающего   внутреннее   российское   пространство,    вполне
объяснялось соображением: Крутова испытывали на  терпение  и  умение  ждать.
Хотя вполне возможен был вариант, что его просто оставили в резерве.
   Солнце спряталось за тучи, и сразу похолодало.
   Егор очнулся  от  воспоминаний,  вернулся  в  спортзал,  где  уже  начали
разминку его ученики - сорок с лишним душ, готовых идти путем самореализации
и совершенствования не навыков боя,  а  своего  собственного  мировоззрения,
отношения к миру и человеку.
   Вечер прошел, как обычно, спокойно,  без  напряжения,  в  меру  весело  и
непринужденно.   Мальчишки   и   девочки,   поверившие   в   чудесную   силу
древнерусского стиля (Крутов начал понемногу давать им элементы  боливака  -
составной части живы), в наставнике своем души не чаяли и  повиновались  ему
беспрекословно, с  удовольствием,  что,  естественно,  отражалось  и  на  их
эмоциональном состоянии, и на поведении в быту. Катуев-старший  в  последнюю
встречу признался Крутову, что поражен изменением привычек сына:
   Марат перестал слушать жуткий ритмичный грохот и вопли, которые он раньше
называл музыкой и песнями, а главное - вышел из  своего  интравертированного
закомплексованного мирка, куда его загнала жизнь, и все чаще пугал мать тем,
что предлагал убрать  в  доме,  вымыть  посуду  или  сбегать  в  магазин  за
продуктами.
   Закончив тренировку, Егор побеседовал с ребятами  на  разные  философские
темы: излюбленной была  тема  рождения  Вселенной,  тайны  космологии,  -  и
спустился  из  спортзала  школы  во  двор,  где  стоял  его  железный  зверь
"Лэнд-Круизер", не боявшийся деревенского бездорожья.
   Егор вспомнил случай, когда он возвращался вечером домой после занятий  в
школе в снегопад и остановился перед мостом через Березну, на окраине Фошни,
чтобы  выйти  и  протереть  лобовое  стекло;  дворники  не  справлялись   со
снегопадом. И в это время  в  корму  джипа  въехал  следовавший  из  Жуковки
рейсовый автобус, который Кругов обогнал с минуту назад.
   Егор подскочил к старенькому "пазику",  рванул  дверцу,  чтобы  высказать
водителю все, что он о нем думает, и увидел побелевшего пожилого шоферюгу  с
испуганными умоляющими глазами.
   - Прости... вот, бери все деньги... тут триста сорок...  у  меня  четверо
детей... я отработаю, только не бей... ну не работают у этого ящика тормоза,
проклятые! И снег ишшо...
   Егор похлопал его по колену, деньги, естественно, не взял, закрыл  дверцу
и вернулся к джипу,  унося  в  душе  взгляд  шофера,  не  ожидавшего  такого
поворота событий.
   А джип практически  не  пострадал,  только  в  заднем  бампере  появилась
вмятина...
   Машина выехала на  окраину  Жуковки,  миновала  Старые  Месковичи  слева,
Гришину Слободу справа. Джип обогнал чью-то  заляпанную  грязью  "Ниву",  но
вообще  движение  по  дорогам  района  было  редкое  и  замирало   вовсе   с
наступлением темноты, что объяснялось разными причинами,  не  только  плохим
состоянием дорог и отсутствием у крестьян личного транспорта, но и нередкими
случаями грабежа частников. На крутовский джип, правда, местные бандиты пока
не покушались, зато в деревнях они действовали почти в открытую,  зная,  что
сил у районной милиции мало, а участковых милиционеров  можно  купить.  Так,
например,  дед  Осип  рассказал  Егору  историю,  от   которой   тот   снова
почувствовал приступ "острой моральной недостаточности", а попросту говоря -
ненависти к тем, кто  паразитировал  на  трудовом  народе,  отбирая  у  него
последние  крохи,  отбивая  охоту  к  любому  проявлению   независимости   и
предприимчивости.
   У Осипа в Фошне жил  шурин,  брат  жены,  Константин  Яковлевич,  который
работал на ферме местного  агропромышленного  объединения  "Рассвет".  Он  и
пожаловался, что к ним повадилась банда, скупающая молоко и мясо по бросовым
ценам и не допускающая, чтобы работники объединения продавали его в  Жуковке
сами. А выглядело это следующим образом.
   Как только фермеры собирались везти мясо  в  город  на  рынок,  на  ферме
появлялась  бригада  крутых  хлопцев  во  главе  с  известным  всей   округе
"предпринимателем", имеющим сеть торговых точек  по  всему  району,  Борисом
Мокшиным,   братом   бывшего   мэра   Брянска   Георгия   Мокшина,   грузила
приготовленные туши коров и  свиней,  молоко  и  яйца  на  свои  "Газели"  и
увозила. Платил же  Мокшин,  естественно,  в  пять  раз  меньше,  чем  могли
заработать сами работники объединения.
   Егор уже сталкивался с братьями в прошлом году и  знал  сволочную  натуру
обоих, тем более что один из них - Георгий - был когда-то мужем Елизаветы.
   Встречаться с ними снова Крутову не  хотелось,  но  отвечать  отказом  на
просьбу фермеров помочь - через Осипа -  тоже  было  не  правильно,  и  Егор
пообещал деду оказать содействие шурину и его сотрудникам.
   Машина миновала Фошню, освещенную фонарями благодаря работающим  допоздна
киоскам, а вскоре показались  первые  дворы  Ковалей.  Без  четверти  десять
Крутов поставил машину под навес во  дворе  и,  испытывая  странное  чувство
вины, вошел в дом, вспоминая высказывание отца Елизаветы,  Романа  Качалина:
жена, как наркотик, нужна каждый день, но в малых дозах. Самому  Егору  Лиза
была нужна "в больших дозах", что в  настоящее  время  казалось  несбыточной
мечтой. Лиза словно погасла после войны в Осташкове, похудела  так,  что  на
лице остались, казалось, одни только глаза и губы, из дома  выходила  редко,
мало разговаривала и больше сидела на диване в горнице,  глядя  перед  собой
прозрачно-зелеными пустыми глазами, уходя сознанием в  не  доступные  никому
миры. Оживлялась она, да и то ненадолго, лишь при возвращении Крутова.
   Егор обнял на ходу бабу Аксинью, все еще хлопотавшую по дому, кивнул деду
Осипу и двум его бородатым гостям, сидевшим на кухне, и прошел  в  светлицу,
встречая   нестерпимо    светлый,    обжигающий,    вопрошающий,    кроткий,
сосредоточенный на каких-то внутренних переживаниях и  воспоминаниях  взгляд
жены. Протянул ей букетик подснежников, купленных  еще  днем  в  Жуковке  на
базаре, опустился перед ней на колени.
   - Любушка моя, вот и я.
   - Егорша, - медленно  проговорила  Лиза,  поднося  цветы  к  губам,  едва
заметно улыбнулась. - Ты в своем репертуаре, полковник...
   Крутов поцеловал ее пальцы, загоняя  тоску  и  боль  поглубже  в  сердце,
поднял ее на руки и стал носить по горнице, приговаривая:
   - Стану я, раб Божий Егор Крутов, благословясь,  пойду  перекрестясь,  из
избы дверьми, из ворот ворот-ми, выйду в чисто поле, под восточную  сторону,
под белый день, под красное солнышко, под светел месяц, под  частыя  звезды,
под утренню зорю, стану я перед лесом весенним,  покорюсь  и  помолюсь:  дай
силы, лес-поле, моей берегине  воспрянуть  духом,  и  выйти  ангелом,  и  не
бояться никого, не болеть, и взять жизненные соки земли-землицы, и напиться,
и вернуться к мужу здоровой и проворной...
   На кухне замолчали. В двери появилась лысо-седая голова Осипа, скрылась.
   Кругов опустил жену на пол, обнял чуть ли не до боли, заглянул в глаза.
   - Как ты себя чувствуешь, лебедь заколдованный? Скоро  ли  полетишь,  как
раньше?
   - Скоро, - ответила Елизавета, снова улыбнувшись еле-еле.
   Но глаза ее, просиявшие на миг, когда он  дарил  ей  цветы,  снова  стали
далекими, тоскливо-покорными и чужими.
   - Посиди здесь, я сейчас.
   Крутов вышел на кухню, жадно выпил кружку сбитня.
   - Как жизнь, мужики?
   - Революционная ситуация, - пошутил Осип. - Верхи хотят, а низы не могут.
   Гости засмеялись.  Деду  Осипу  пошел  уже  седьмой  десяток,  а  он  еще
поглядывал на молодиц и держался вполне по-петушиному.
   - А у вас как дела, Константин Яковлевич? Что нового?
   Один из гостей Осипа, широкий, могучий, грудь колесом,  разгладил  бороду
рукой. Это  и  был  шурин  деда,  Константин  Яковлевич  Ковригин,  директор
фермерского объединения "Рассвет".
   -  Да   что   нового,   Егор   Лукич,   все   старое.   Опять   нагрянули
лихоимцы-заготовители, експроприаторы,  мать  их!..  Выгребли  все  продукты
подчистую, а заплатили курам на смех, на зарплату рабочим не хватает.
   Попробовали мы было угомонить их, да куда там. Семен вот  блямбу  получил
под глаз, а у молодого Касьяна, кажись, два ребра сломали.
   Только теперь Крутов обратил внимание на синяк под глазом второго  гостя,
смущенно приглаживающего волосы. Усмехнулся, подумал, кивнул.
   - Дадите мне знать, когда в следующий раз соберетесь выезжать в Жуковку с
мясом. Я приеду.
   Не слушая благодарных слов, Егор вернулся в горницу, остановился у стола,
сглотнул ком в горле. Он не  знал,  как  вывести  жену  из  этого  состояния
полусна-полуяви, как не знали этого ее мать Степанида и даже ведьма  Евдокия
Филимоновна, но был убежден, что метод найдется. Волхвы не могли оставить  в
беде берегиню Витязя... если только не собирались предложить ему новую.
   Например, Марию...

Нижний Новгород

ФЕДОТОВ

   После уничтожения базы  Российского  легиона  с  лабораторией,  создающей
психотронное оружие второго поколения, которая была расположена  на  острове
Городомля, на озере Селигер, Ираклий долго  колебался,  прежде  чем  решить,
куда поехать, и выбрал в конце концов Бийск. На  Алтае  он  родился,  провел
детство  и  юность,  Алтай  он  любил  и  знал,  и  наконец,  там  жили  его
родственники, которые могли ему помочь устроиться.
   Однако прожил он в Бийске всего  одну  неделю.  Внезапно  до  смертельной
тоски захотелось увидеть Марию, и Федотов бросил все  дела,  объявил  Сергею
Корнееву, который вернулся вместе с ним  и  продолжал  работу  в  "церковном
спецназе", что уезжает,  и  сорвался  в  Нижний,  откуда  на  Алтай  уже  не
вернулся.
   Мария ждала его. Правда, совсем не так, как он рисовал себе в  мечтах,  а
по-деловому, но все же ждала, чтобы предложить  ему  возглавить  только  что
созданное  частное  издательство  "Рось",   и   бывший   полковник   военной
контрразведки согласился,  проглотив  все  возражения.  Оставалась  надежда,
маленькая такая воздушная надежда, что бывший Ходок Предиктора,  историк  по
образованию и писательница  по  призванию  Мария  Юрьевна  Арсеньева,  волей
волхвов Предиктора назначенная берегиней  Витязя,  в  миру  -  Егора  Лукича
Крутова,  когда-нибудь  перестанет  зависеть  от  Замысла  и  превратится  в
независимую берегиню, защитницу другого Витязя. В идеале - Ираклия Федотова,
чего он желал всей душой, пораженный этой женщиной и влюбленный в  нее,  как
мальчишка. Возможно, он не стал бы  рассчитывать  на  развитие  отношений  с
Марией, если бы она сама не давала  повода,  а  главное  -  из-за  отношения
самого Крутова, любившего свою жену, Елизавету. Хотя и этот факт не  слишком
грел душу, потому что Мария не забыла Крутова и забывать не хотела. По одной
простой причине: она  его  любила.  И  все-таки  Ираклий  остался  в  Нижнем
Новгороде, надеясь и страшась, завидуя и ревнуя, любя и ненавидя:  иногда  -
Егора, чаще - себя.
   Устроиться на новом месте Ираклию  также  помогла  Мария.  Ее  двоюродный
брат,  талантливый  музыкант,  уехал  по  контракту  во   Францию,   оставив
прекрасную четырехкомнатную квартиру на попечение сестры, и Мария предложила
Федотову жить в ней, пока он не приобретет собственное жилье.
   Постепенно наладился определенный быт, который Ираклий подогнал под  свои
привычки,  связанные  с  ежедневными  занятиями   древнетибетской   системой
психофизического  совершенствования  лунг-гом,  и