,  привыкших
держать язык за зубами.
   - Я хотел нанести ему небольшой визит, как это полагается между соседями,
- сказал он, - вот и все.
   Таким образом, Шико и не лгал, и ничего не говорил.
   - Милостивый государь, - сказал Эрнотон  учтиво,  но  вместе  с  тем  уже
несколько прикрывая свою дверь, - милостивый государь, мне очень жаль, что я
не в состоянии дать вам более точных сведений.
   - Благодарю вас, сударь, я разузнаю в другом месте.
   - Но, - продолжал Эрнотон, все плотнее прикрывая дверь, - я все же  очень
рад случаю возобновить с вами знакомство.
   - Ты внутренне посылаешь меня к черту, ведь правда? -  пробормотал  Шико,
отвечая поклоном на поклон.
   Однако, произнеся себе под нос эти слова, Шико, занятый  своими  мыслями,
забыл об уходе. Просунув голову между дверью и  наличником,  Эрнотон  сказал
ему:
   - Прощайте же, сударь!
   - Еще одну минутку, господин де Карменж, - сказал Шико.
   - Сударь, мне очень жаль, - ответил Эрнотон, - но я  очень  тороплюсь.  В
эту самую дверь кое-кто должен вскоре постучаться, и это  лицо  будет  очень
негодовать, если я приму его, не постаравшись, чтобы встреча  наша  обошлась
без свидетелей.
   - Достаточно, сударь, мне все понятно, - сказал Шико. - Простите,  что  я
вам докучал, я удаляюсь.
   - Прощайте, дорогой господин Тень.
   - Прощайте, достойнейший господин Эрнотон.
   Шико отступил на шаг назад, и тотчас  же  дверь  перед  самым  его  носом
закрылась.
   Он послушал, не дожидается ли недоверчивый молодой человек его ухода,  но
до него донеслись  шаги  Эрнотона  вверх  по  лестнице.  Шико  мог  спокойно
возвратиться к себе, где он и заперся, твердо  решив  не  нарушать  привычек
нового соседа, но, по своей собственной привычке, не слишком терять  его  из
виду.
   Действительно, Шико был не такой  человек,  чтобы  пренебречь  каким-либо
фактом, имеющим, на его  взгляд,  хоть  малейшее  значение,  не  ощупав,  не
перевернув этого факта туда и  сюда,  не  произведя  с  дотошностью  знатока
рассечения и обследования. Было ли то достоинством  или  недостатком  натуры
Шико, но, помимо  воли  его,  все  запечатлевавшееся  в  его  мозгу  как  бы
напрашивалось на анализ своими наиболее  выступающими  гранями,  так  что  у
несчастного Шико все мозговые извилины  постоянно  задевались,  подвергались
непрерывному раздражению, от них каждый раз требовалась новая работа.
   Шико,  дотоле  озабоченный  одной  фразой  из  письма  герцога  де  Гиза:
"Полностью одобряю ваш план относительно Сорока пяти", - на время перестал о
ней думать, решив заняться  ею  несколько  позже.  Теперь  же  он  был  весь
поглощен новой заботой, вытеснившей прежнюю.
   Шико рассуждал, что появление Эрнотона в качество полноправного хозяина в
этом таинственном доме, чьи обитатели внезапно исчезли,  -  вещь  необычайно
странная.
   Тем более что к этим первоначальным  обитателям  могла,  по  его  мнению,
относиться  одна  фраза  из  письма  герцога  де  Гиза,  касавшаяся  герцога
Анжуйского.
   Эта  случайность  казалась  достойной  внимания,  Шико  привык  верить  в
знаменательные случайности.
   Порою, в соответствующей  беседе,  он  даже  развивал  весьма  остроумные
теории на этот счет. Основой этих теорий была одна  мысль,  на  наш  взгляд,
стоящая любой другой.
   Вот в чем она состояла.
   Случайность - это, так сказать, резерв господа бога. Всемогущий вводит  в
действие свой резерв лишь в  очень  важных  обстоятельствах,  в  особенности
теперь, когда он убедился, что люди стали достаточно проницательны  и  умеют
взвешивать  и  предвидеть  возможный  оборот  событий,  наблюдая  природу  и
закономерное устройство ее элементов.
   Между тем господь  бог  любит  или  должен  любить  расстраивать  замыслы
существ, обуянных гордыней: некогда он покарал их за гордыню  потопом,  а  в
будущем покарает всемирным пожаром.
   Итак,  господь  бог,  говорим  мы  или,  вернее,  говорит   Шико,   любит
расстраивать  замыслы  гордецов   при   помощи   явлений   им   неизвестных,
вмешательств которых они предвидеть не в состоянии.
   Легко  видеть,  что  теория   эта   подкрепляется   весьма   убедительной
аргументацией и может дать пищу для блестящих философских  трудов.  Но,  без
сомнения, читатель, которому, как и Шико, не терпится узнать, что  делает  в
этом  доме  Карменж,  будет  благодарен  нам,  если  мы  прервем  нить  этих
рассуждений.
   Итак, Шико рассудил, что появление Эрнотона в доме, где он видел Реми,  -
вещь очень странная.
   Он рассудил, что странно это по двум причинам: во-первых, потому, что оба
эти человека совершенно не знали друг друга и, значит, между ними,  наверно,
появился посредник, неизвестный Шико.
   Во-вторых, дом был, по-видимому, продан Эрнотону, у которого денег на эту
покупку не было.
   "Правда, - сказал сам себе Шико, устраиваясь насколько он мог  удобно  на
водосточной трубе, своем обычном наблюдательном пункте,  -  правда,  молодой
человек утверждает, что к нему  должен  кто-то  прийти  и  этот  "кто-то"  -
женщина. В наше время женщины богаты и могут позволить себе  любые  причуды.
Эрнотон кому-то понравился, ему назначили свидание и велели купить этот дом;
дом он купил и на свидание согласился. Эрнотон, - продолжал размышлять Шико,
- живет при дворе: видимо, дела у него завелись с придворной дамой.  Полюбит
ли он ее, бедняга? Избави его бог! Тогда он  погибнет  в  этой  пучине.  Ну,
ладно, мораль мне ему читать, что ли? Нравоучения тут  дважды  бесполезны  и
стократ нелепы. Бесполезны, ибо он их не слышит, а если бы и слышал,  то  не
захотел  бы  слушать.  Нелепы,  ибо  лучше  бы  мне  отправиться  спать   да
поразмыслить немного о бедняге Борроме. Кстати, - тут Шико  помрачнел,  -  я
заметил одну вещь: что раскаяние  не  существует,  что  чувство  это  весьма
относительное. Ясно, что я не испытываю угрызений совести оттого,  что  убил
Борроме, раз мой интерес к  делам  господина  де  Карменжа  заставляет  меня
забыть об этом убийстве. Да и он, удайся ему пригвоздить меня к столу, как я
пригвоздил его к стене, наверное, не испытывал бы сейчас  больше  угрызений,
чем я".
   Рассуждения Шико, его соображения и философические  раздумья  длились  не
менее полутора часов. Но от этих забот его  оторвало  появление  со  стороны
гостиницы "Гордый рыцарь" каких-то носилок. Носилки  остановились  у  порога
таинственного дома. Из них вышла  дама,  закутанная  вуалью,  и  исчезла  за
полуоткрытой дверью.
   - Бедняга! - прошептал Шико. - Я не ошибся, он и  вправду  ждал  женщину.
Можно идти спать.
   Шико встал, но вдруг замер на месте, хотя и продолжал стоять.
   - Нет, ошибся, - сказал он, - спать я  не  стану.  Однако  одно  остается
неизменным: не угрызения совести помешают мне заснуть, а любопытство. Это  -
святая истина: если я остаюсь на своем наблюдательном пункте, то ради одного
- я хочу  знать,  какая  из  наших  благородных  дам  удостоила  прекрасного
Эрнотона своей любви. Лучше уж оставаться здесь и наблюдать -  ведь  если  я
пойду спать, то наверняка встану с постели и возвращусь.
   С этими словами Шико сел на прежнее место.
   Прошел приблизительно час. Мы не беремся сказать, думал  ли  Шико  в  это
время о неизвестной даме или о  Борроме,  терзало  ли  его  любопытство  или
угрызения совести. Внезапно ему почудился конский топот в конце улицы.
   И  действительно,  вскоре  показался  закутанный  в  плащ   всадник.   Он
остановился посреди улицы, словно припоминая местность.
   Туг он заметил носилки и находившихся при них слуг.
   Всадник подъехал к ним. Он был вооружен: слышалось, как его шпага  звенит
о шпоры.
   Слуги при носилках пытались помешать ему проехать  к  дому,  но  он  тихо
сказал им несколько слов, и они не только почтительно расступились, но  один
из них, когда всадник спешился, даже принял из его рук поводья.
   Неизвестный подошел к двери и очень громко постучался.
   "Черт побери! - сказал  себе  Шико.  -  Хорошо  я  сделал,  что  остался!
Предчувствие, что тут должно что-то произойти, меня не обмануло. Вот и  муж,
бедняга Эрнотон! Сейчас кто-то кого-то прирежет. Однако, если  это  муж,  он
очень уж любезно заявляет о своем появлении таким оглушительным стуком".
   Впрочем, несмотря на то что  незнакомец  столь  решительно  стучал,  ему,
видно, не решались открыть.
   - Откройте! - кричал стучавший.
   - Открывайте, открывайте! - повторяли за ним слуги.
   - Сомнений нет, - рассуждал Шико, - это  муж.  Он  пригрозил  носильщикам
поркой или виселицей, и они перешли на его сторону.  Бедный  Эрнотон!  Да  с
него кожу сдерут! Если, однако же, я не вмешаюсь в это дело: ведь он в  свое
время пришел мне на помощь, и, следовательно, в подобном же случае я  обязан
помочь ему. А мне сдается, что случай как раз наступил и другого  такого  не
будет.
   Шико отличался  решительностью  и  великодушием,  да  к  тому  же  еще  и
любопытством. Он отцепил от пояса свою длинную шпагу, зажал ее под  мышку  и
быстро спустился вниз.
   Шико умел открывать дверь  совершенно  бесшумно,  уменье  это  необходимо
всякому, кто хочет слушать с пользой для себя.
   Шико скользнул под балкон, скрылся за колонной и стал ждать.
   Не успел он устроиться, как  дверь  дома  напротив  открылась  по  одному
слову,  которое  незнакомец  шепнул  в  замочную  скважину.  Однако  сам  он
оставался на пороге.
   Спустя мгновение в пролете двери оказалась прибывшая в носилках дама.
   Дама оперлась на руку всадника, он усадил ее в носилки, закрыл  дверцу  и
вскочил в седло.
   - Можно не сомневаться, это был муж, -  сказал  себе  Шико.  -  Довольно,
впрочем, мягкотелый муж, ему в голову не пришло пошарить в доме и  проткнуть
живот моему приятелю Карменжу.
   Носилки двинулись в путь, всадник ехал шагом у дверцы.
   - Ей-богу! - сказал себе Шико. - Надо мне  проследить  за  этими  людьми,
разведать, кто они и куда направляются. Тогда я  смогу  подать  какой-нибудь
основательный совет моему другу Карменжу.
   И Шико последовал за шествием, соблюдая все предосторожности: он держался
у самой стены, стараясь к тому же, чтобы шаги его  заглушались  топотом  ног
носильщиков и лошадиных копыт.
   Шико пришлось испытать величайшее изумление, когда он увидел, что носилки
остановились перед гостиницей "Гордый рыцарь".
   Почти в тот же самый  миг  дверь  ее  открылась,  словно  кто-то  за  нею
поджидал прибывших. Дама, лицо которой было по-прежнему скрыто вуалью, вышла
из носилок и поднялась в башенку: окно второго этажа было освещено.
   За нею поднялся муж.
   Перед ними обоими выступала г-жа Фурнишон с факелом в руке.
   - Ну и ну, - сказал себе Шико, скрестив руки, - теперь  я  уж  ничего  не
понимаю!..

Глава 20

О ТОМ, КАК ШИКО НАЧАЛ РАЗБИРАТЬСЯ В ПИСЬМЕ ГЕРЦОГА ДЕ ГИЗА

   Шико показалось,  что  он  уже  где-то  видел  этого  столь  покладистого
всадника.  Но  во  время  своей  поездки  в  Наварру  он  перевидал  столько
разнообразных людей, что в памяти его все несколько смешалось и она  уже  не
могла так легко подсказать ему нужное имя.
   Сидя под покровом темноты и неотрывно глядя на освещенное  окно,  он  уже
позабыл об Эрнотоне в его таинственном доме и  только  спрашивал  себя,  что
этому человеку и этой даме могло понадобиться в гостинице  "Гордый  рыцарь",
как вдруг на глазах достойного  гасконца  дверь  гостиницы  открылась,  и  в
полосе яркого света, вырвавшегося  оттуда,  появился  черный  силуэт,  очень
напоминавший монаха.
   Силуэт на мгновение замер у порога: вышедший смотрел на то  же  окно,  на
которое глядел Шико.
   - Ого, - прошептал тот, - похоже на монаха от святого Иакова. Неужто мэтр
Горанфло так пренебрегает дисциплиной, что  разрешает  овцам  своим  бродить
повсюду в такую глубокую ночь и так далеко от обители?
   Шико проследил взглядом за монахом, удалявшимся по улице  Августинцев,  и
какой-то особый инстинкт подсказал ему, что  в  этом  монахе  он  и  обретет
разгадку тайны, которую все время тщетно искал.
   Вдобавок, как тогда облик всадника показался Шико знакомым, так и теперь,
глядя на монашка, он узнавал в нем по некоторым движениям  плеч,  по  особой
военной повадке завсегдатая фехтовальных школ и гимнастических площадок.
   - Пусть я буду проклят,  -  прошептал  он,  -  если  под  этой  рясой  не
скрывается тот маленький безбожник, которого мне хотели дать  в  спутники  и
который так ловко владеет аркебузом и рапирой.
   Не успела эта мысль прийти в голову Шико, как он,  дабы  убедиться  в  ее
правильности,  расставил  длинные  ноги  и,  сделав  шагов  десять,   догнал
паренька, который шел, приподняв  рясу,  чтобы  дать  волю  своим  худощавым
сильным ногам.
   Это было, впрочем, не  так  уж  трудно,  ибо  монашек  время  от  времени
останавливался и смотрел назад, словно  уходил  он  с  трудом  и  величайшим
сожалением.
   Взгляд его неизменно устремлялся на ярко освещенные окна гостиницы.
   Шико и десяти шагов не сделал, как был уже уверен, что не ошибся в  своих
предположениях.
   - Эй, куманек, - сказал он, - эй, маленький мой Жак,  эй,  миленький  мой
Клеман, стой!
   Последнее слово он произнес настолько по-военному, что монашек вздрогнул.
   - Кто меня зовет? - спросил юноша резким и отнюдь не доброжелательным,  а
скорее вызывающим тоном.
   - Я, - ответил Шико, подойдя вплотную к монашку, - Я,  узнаешь  ты  меня,
сынок?
   - О, господин Робер Брике! - вскричал монашек.
   - Он самый, мальчуган. А куда это ты так  поздно  направляешься,  дорогое
дитя?
   - В обитель, господин Брике.
   - Ладно. А откуда идешь?
   - Я?
   - Ну да, распутник ты этакий.
   Юноша вздрогнул.
   - Не понимаю, о чем вы говорите, господин Брике,  я,  наоборот,  выполнил
очень  важное  поручение  дома  Модеста,  что  он  и  сам  подтвердит,  если
понадобится.
   -  Ну,  ну,  потише,  мой  маленький  святой  Иероним,  похоже,  что   мы
загораемся, как фитиль.
   - Да как не загореться, услышав то, что вы мне сказали?
   - Бог ты мой, а что же сказать, когда человек в таком облачении выходит в
такой час из кабачка...
   - Я, из кабачка?
   - Ну да, разве ты вышел не из "Гордого рыцаря"? Вот видишь, попался!
   - Я вышел из этого дома, - сказал Клеман, - вы правы, но не из кабачка.
   - Как? - возразил  Шико.  -  Гостиница  "Гордый  рыцарь",  по-твоему,  не
кабак?
   - Кабак - это место, где пьют вино, а так как в этом доме я  не  пил,  он
для меня не кабак.
   - Черт побери! Различие ты провел тонко. Или я в  тебе  сильно  ошибаюсь,
или ты когда-нибудь станешь искушенным богословом. Но,  в  конце-то  концов,
если ты заходил в этот дом не для того, чтобы пить,  для  чего  же  ты  туда
заходил?
   Клеман ничего не ответил, и, несмотря на темноту, Шико прочел на его лице
твердую решимость не сказать больше ни слова.
   Решимость эта крайне огорчила нашего друга, который привык все знать.
   Нельзя сказать, чтобы молчание Клемана  было  враждебным.  Наоборот,  он,
по-видимому,  был  очень  рад  неожиданной  встрече  со  своим  многоопытным
учителем фехтования, мэтром Робером Брике,  и  проявил  всю  ту  любезность,
какой можно было ожидать от существа, столь замкнутого и необщительного.
   Разговор совсем прекратился. Чтобы возобновить его, Шико  готов  был  уже
произнести имя брата Борроме, но, хотя угрызений совести он не испытывал или
же полагал, что не испытывает, имя это так и не слетело с его уст.
   Молодой человек не произносил ни слова, но при  этом,  казалось,  чего-то
ждал. Можно было подумать, что  он  считает  за  счастье  как  можно  дольше
задерживаться вблизи гостиницы "Гордый рыцарь".
   Робер  Брике  попытался  заговорить  о  путешествии,  которое  юноша  мог
надеяться совершить вместе с ним.
   Когда Шико упомянул о просторе и свободе, глаза Жака Клемана заблестели.
   Робер Брике рассказал ему, что в странах,  где  он  только  что  побывал,
искусство фехтования в большом почете, и небрежно добавил, что  даже  изучил
там несколько удивительных приемов.
   У Жака это было больное место. Он попросил изобразить ему новые приемы, и
Шико своей длинной рукой показал на руке монашка, как они выполняются.
   Но  вся  болтовня  Шико  не  смягчила  неподатливого   мальчика.   Пробуя
парировать неизвестные ему удары своего друга мэтра Робера Брике, он  хранил
упорное молчание насчет того, что же ему нужно было в этом квартале.
   Раздосадованный,  но  вполне  владея  собой,   Шико   решил   испробовать
несправедливые нападки. Несправедливость - самое мощное  средство  заставить
разоткровенничаться женщин, детей и всех занимающих более низкое  положение,
кто бы они ни были.
   - Что там ни  говори,  мальчуган,  -  сказал  он,  словно  возвращаясь  к
прерванной мысли, - что там ни говори, а ты, хоть и очень  славный  монашек,
все же посещаешь гостиницы, да  еще  какие!  Те,  в  которых  можно  застать
прекрасных дам, и ты, словно зачарованный, глядишь на окно, где мелькнет  их
тень. Мальчик, мальчик, я все расскажу дому Модесту.
   Удар попал в цель, и притом гораздо вернее, чем  предполагал  Шико,  ибо,
начиная разговор, он даже не представлял  себе,  что  нанес  такую  глубокую
рану.
   Жак быстро обернулся к нему, словно змея, задетая ногой.
   - Неправда! - вскричал он, краснея от стыда и гнева. -  Я  на  женщин  не
смотрю!
   - Смотришь, смотришь, - продолжал Шико. -  Когда  ты  вышел  из  "Гордого
рыцаря", там находилась одна очень красивая  дама,  и  ты  обернулся,  чтобы
увидеть ее еще раз, и я знаю, что ты ждал ее в башенке, и знаю, что ты с ней
говорил.
   Шико действовал методом индукции.
   Жак не в состоянии был сдержаться.
   - Конечно,  я  с  ней  говорил!  -  вскричал  он.  -  Разве  это  грех  -
разговаривать с женщинами?
   - Нет, когда с ними разговаривают не по личному побуждению и не во власти
сатанинского искушения.
   - Сатана тут совсем ни при чем: я вынужден был говорить с этой дамой, раз
мне поручили передать ей письмо.
   - Это было поручение от дома Модеста Горанфло? - вскричал Шико.
   - Да, а теперь можете ему на меня жаловаться!
   Шико, на мгновение растерявшийся и словно нащупывавший путь во мраке, при
этих словах почувствовал, что в мозгу его сверкнула молния.
   - А, я так и знал, - сказал он.
   - Что вы знали?
   - То, чего ты не хотел мне говорить.
   - Я и своих личных секретов не выдаю, тем более не стал бы выдавать чужие
тайны.
   - Да, но мне можно.
   - Почему именно вам?
   - Мне, потому что я друг дома Модеста, а кроме того...
   - Ну?
   - Я заранее знаю все, что ты мог бы мне сообщить.
   Маленький Жак посмотрел на Шико и с недоверчивой улыбкой покачал головой.
   - Ну вот, - сказал Шико, - хочешь, я сам расскажу тебе  то,  чего  ты  не
хотел мне рассказывать?
   - Хочу, - сказал Жак.
   Шико сделал над собой усилие.
   - Во-первых, этот бедняга Борроме...
   Лицо Жака помрачнело.
   - О, - сказал мальчик, - если бы я там был...
   - Если бы ты там был?..
   - Все обернулось бы по-другому.
   - Ты бы стал защищать его от швейцарцев, с которыми он затеял ссору?
   - Я бы защищал его от всех на свете!
   - Так что он не был бы убит?
   - Или меня убили бы вместе с ним.
   - Но тебя  там  не  оказалось,  так  что  бедняга  скончался  в  каком-то
третьеразрядном кабачке и, отдавая богу душу, произнес имя дома Модеста?
   - Да.
   - Так что дома Модеста об этом известили?
   - Прибежал какой-то насмерть перепуганный человек и  поднял  в  монастыре
тревогу.
   - А дом Модест велел подать носилки и поспешил в "Рог изобилия"?
   - Откуда вы все это знаете?
   - О, ты меня еще не знаешь, малыш. Я ведь немножко колдун.
   Жак попятился.
   - Это еще не все, - продолжал Шико, чье лицо прояснялось при свете его же
собственных слов, - в кармане убитого нашли письмо.
   - Совершенно верно, письмо.
   - И дом Модест поручил своему малютке Жаку отнести это письмо по адресу.
   - Да.
   - И малютка Жак тотчас же побежал в особняк Гизов.
   - О!
   - Где он никого не нашел.
   - Боже мой!
   - Кр