выполнил  мое  поручение.  Но  я
надеюсь, что ты, дающий такие превосходные советы, ты не  стал  бы,  подобно
ему, рабом какой-нибудь благородной страсти?
   - Я? - вскричал Жуаез. - Да я  никогда  за  всю  мою  жизнь  не  был  так
свободен, как сейчас!
   - Отлично, значит, тебе делать нечего?
   - Решительно нечего, сир.
   - Но мне казалось, что ты в нежных отношениях с какой-то красоткой?
   - Ах да, с любовницей господина де Майена, Эта женщина меня обожала.
   - Ну так что же?
   - Ну так вот. Сегодня вечером, прочитав дю Бушажу наставление, я  покинул
его и направился к ней. Прихожу, совершенно взбудораженный теориями, которые
только что развивал, - уверяю вас, сир, я воображал, что влюблен  почти  так
же,  как  Анри,  -  и  передо  мной  оказывается   женщина   вся   дрожащая,
перепуганная. Прежде всего мне пришло в голову, что у нее кто-нибудь сидит и
я явился некстати. Стараюсь успокоить ее - напрасно, расспрашиваю -  она  не
отвечает. Хочу поцеловать ее, она отворачивает голову. Я  нахмурился  -  она
рассердилась. Тут мы рассорились, и она заявила, что, когда бы я  к  ней  ни
явился, ее не будет дома.
   - Бедный Жуаез! - рассмеялся король. - Что же ты сделал?
   - Черт побери, сир, я взял шпагу, плащ, низко поклонился и вышел, даже не
оглянувшись.
   - Браво, Жуаез, ты просто герой! - сказал король.
   - Тем более герой, сир, что, как мне показалось, бедняжка вздохнула.
   - Тем не менее ты ушел?
   - И явился к вам.
   - И ты к ней больше не вернешься?
   - Никогда... Если бы у меня было брюшко, как у господина  де  Майена,  я,
может быть, и вернулся бы, но я строен и имею право быть гордым.
   - Друг мой, - серьезным тоном сказал король, - для  спасения  твоей  души
этот разрыв - дело очень благотворное.
   - Может быть, оно и так, сир, но пока что я целую неделю буду скучать, не
зная, чем заняться и куда девать себя. Вот мне и пришло в  голову  предаться
сладостной лени: право же, скучать очень  занятно..,  раньше  у  меня  такой
привычки не было, и я нахожу ее очень тонной.
   - Еще бы это не было тонно, - заметил король, - скуку-то в моду ввел я.
   - Вот, сир, я и выработал план: меня  осенило,  пока  я  шел  от  паперти
Нотр-Дам к Лувру.  Каждый  день  я  буду  являться  сюда  в  носилках.  Ваше
величество будете читать молитвы, я стану просматривать книги по алхимии или
лучше даже - по морскому делу, ведь я моряк. Заведу себе собачек, чтобы  они
играли с вашими. Потом мы будем  есть  крем  и  слушать  рассказы  господина
д'Эпернона. Я хочу также пополнеть.  Затем,  когда  возлюбленная  дю  Бушажа
развеселится, мы найдем другую женщину, веселую, и вгоним ее в тоску. Но все
это мы будем делать не двигаясь с места, сир: хорошо чувствуешь себя  только
в сидячем положении, а очень хорошо - в лежачем. Какая здесь мягкая подушка,
сир! Видно, что ваши обойщики работали для короля, который изволит скучать.
   - Фу, как это все противно, Анн, - сказал король.
   - Почему противно?
   - Чтобы мужчина в таком возрасте и занимающий такое  положение,  как  ты,
стремился стать ленивым и толстым! Как это отвратительно!
   - Не нахожу, сир.
   - Я найду тебе подходящее занятие.
   - Если оно будет скучным, я согласен.
   В третий раз  послышалось  ворчание.  Можно  было  подумать,  что  слова,
произнесенные Жуаезом, рассмешили лежащую в кресле собаку.
   - Вот умный пес, - сказал Генрих. - Он догадывается, какую деятельность я
для тебя придумал.
   - Что же это такое, сир? Горю нетерпением услышать.
   - Ты наденешь сапоги.
   Жуаез в ужасе отшатнулся.
   - О, не требуйте от меня этого, сир, это  идет  вразрез  со  всеми  моими
мыслями!
   - Ты сядешь верхом на коня.
   Жуаез так и подскочил.
   - Верхом? Нет, нет, я теперь не признаю ничего, кроме носилок, разве ваше
величество не слыхали?
   - Кроме шуток, Жуаез, ты меня понял? Ты наденешь сапоги и сядешь на коня.
   - Нет, сир, - ответил герцог самым серьезным тоном, - это невозможно.
   - А почему невозможно? - гневно спросил Генрих.
   - Потому.., потому что.., я адмирал.
   - Ну и что же?
   - Адмиралы верхом не ездят.
   - Ах, вот как! - сказал Генрих.
   Жуаез кивнул головой, как дети, которые упрямо решили  не  слушаться,  но
все же слишком робки, чтобы никак не ответить.
   - Ну что ж, отлично, господин адмирал Франции, верхом вы не  поедете.  Вы
правы - моряку не пристало ездить на коне. Зато моряку весьма пристало плыть
на корабле или на галере. Поэтому вы немедленно отправитесь в Руан по  реке.
В Руане, где стоит ваша флагманская галера, вы тотчас же взойдете на  нее  и
отплывете в Антверпен.
   - В Антверпен! - возопил Жуаез в таком отчаянии, словно он получил приказ
плыть в Кантон или в Вальпараисо.
   - Кажется, я уже  сказал,  -  произнес  король  ледяным,  не  допускающим
возражений тоном, как бы утверждавшим его право верховного начальника и  его
волю монарха. - Сказал и повторять не желаю.
   Не пытаясь сопротивляться, Жуаез застегнул свой плащ, надел шпагу и  взял
с кресла лежащую на нем бархатную шапочку.
   - И трудно же добиться от людей повиновения,  черт  побери!  -  продолжал
ворчать Генрих. - Если я сам иногда забываю, что я -  господин,  все,  кроме
меня, должны были бы об этом помнить.
   Жуаез, ледяной и безмолвный, поклонился, положив, согласно  уставу,  руку
на рукоять шпаги.
   - Ваши повеления, сир? - произнес он голосом  столь  покорным,  что  воля
короля тотчас же превратилась в тающий воск.
   - Ты отправишься в Руан, - сказал он, - в Руан, и я хочу, чтобы ты отплыл
оттуда в Антверпен, если не предпочитаешь сухим путем проехать в Брюссель.
   Генрих ждал, что Жуаез ответит ему. Но тот ограничился поклоном.
   - Может быть, ты предпочитаешь ехать сухим путем?
   - Я не имею никаких предпочтений, когда надо  выполнять  приказ,  сир,  -
ответил Жуаез.
   - Ну ладно, дуйся, дуйся, вот ужасный характер! - вскричал король. -  Ах,
у государей друзей нет!
   -  Кто  отдает  приказания,  может  рассчитывать  только   на   слуг,   -
торжественно заявил Жуаез.
   - Так вот, милостивый государь, - сказал  оскорбленный  король,  -  вы  и
отправитесь в Руан, сядете на  свою  галеру,  возьмете  гарнизоны  Кодебека,
Арфлера и Дьеппа, которые я заменю другими частями, погрузите  их  на  шесть
кораблей и по  прибытии  на  место  отдадите  в  распоряжение  моего  брата,
ожидающего от меня обещанной помощи.
   - Пожалуйста, письменные полномочия, сир! - сказал Жуаез.
   - А с каких это пор,  -  ответил  король,  -  вы  не  можете  действовать
согласно своей адмиральской власти?
   - Я имею одно лишь право - повиноваться и стараюсь,  насколько  возможно,
сир, избежать ответственности.
   - Хорошо, господин герцог, письменные полномочия вы получите у себя  дома
в момент отъезда.
   - Когда же наступит этот момент, сир?
   - Через час.
   Жуаез почтительно поклонился и направился к двери.
   Сердце короля чуть не разорвалось.
   - Как! - сказал он. - Вы даже не нашли любезных слов на прощанье!  Вы  не
слишком вежливы, господин адмирал. Видно, моряков недаром в  этом  упрекают.
Ну что ж, может быть, мне больше угодит генерал-полковник моей инфантерии.
   - Соблаговолите простить меня, сир, -  пробормотал  Жуаез,  -  но  я  еще
худший придворный, чем моряк, и, как я понимаю, ваше величество сожалеет обо
всем, что изволили для меня сделать.
   И он вышел, хлопнув дверью так, что портьера надулась, словно  от  порыва
ветра.
   - Вот как относятся ко мне те, для кого  я  столько  сделал!  -  вскричал
король. - Ах, Жуаез, неблагодарный Жуаез!
   - Ну что же, может быть, ты позовешь его обратно? - сказал Шико,  подходя
к кровати. - Один раз проявил силу воли и уже раскаиваешься!
   - Послушай, - ответил король, - ты очень мило рассуждаешь! Как по-твоему,
очень приятно выходить в октябре месяце в море под ветром и дождем? Хотел бы
я видеть, что бы ты делал на его месте, эгоист?
   - Это от тебя одного зависит, великий король, от тебя одного.
   - Видеть, как ты отправляешься по городам и весям?
   -  По  городам  и  весям.  Самое   пламенное   мое   желание   сейчас   -
попутешествовать.
   -  Значит,  если  бы  я  послал  тебя  куда-нибудь,  как  Жуаеза,  ты  бы
согласился?
   - Не только согласился бы, я просто мечтаю об этом. Я умоляю тебя послать
меня куда-нибудь.
   - С поручением?
   - С поручением.
   - Ты бы поехал в Наварру?
   - Я бы к самому черту на рога отправился, великий король!
   - Ты что, потешаешься надо мною, шут?
   - Сир, если и при жизни я был не слишком весел, то,  клянусь  вам,  после
смерти стал еще грустнее.
   - Но ведь только что ты отказывался уехать из Парижа.
   - Милостивый мой повелитель, я был неправ, решительно неправ  и  очень  в
этом раскаиваюсь.
   - Так что теперь ты хочешь уехать из Парижа?
   - Немедленно, прославленный король, сию же минуту, великий монарх.
   - Ничего не понимаю, - сказал Генрих.
   - А ты разве не слышал слов, произнесенных главным адмиралом Франции?
   - Каких именно?
   - А тех, в которых он сообщал о своем разрыве с любовницей  господина  де
Майена?
   - Да, ну и что же?
   - Если эта женщина, влюбленная в такого очаровательного юнца, как герцог,
ибо Жуаез и вправду очарователен...
   - Конечно.
   - Если эта женщина расстается с ним, вздыхая, значит, у нее  есть  веская
на то причина.
   - Вероятно, иначе она не отпустила бы его.
   - Ну, а ты не знаешь, какая?
   - Нет.
   - И не догадываешься?
   - Нет.
   - Причина в том, что господин де Майен возвращается.
   - Ого! - вырвалось у короля.
   - Наконец-то ты понял, поздравляю.
   - Да, я понял.., но все же...
   - Что все же?
   - По-моему, причина не очень веская.
   - Какие же у тебя на этот счет соображения, Генрике? Я очень рад  буду  с
ними согласиться. Говори.
   - Почему бы  этой  женщине  не  порвать  с  Майеном,  вместо  того  чтобы
прогонять Жуаеза? Я думаю, Жуаез был  бы  рад  отблагодарить  ее,  пригласив
господина де Майена в Пре-о-Клер и продырявив там его толстое брюхо. Шпага у
нашего Жуаеза лихая!
   - Прекрасно. Но если у Жуаеза лихая шпага, то зато у господина де  Майена
предательский кинжал. Вспомни Сен-Мегрена.
   Генрих вздохнул и поднял глаза к небу.
   - Женщина,  по-настоящему  влюбленная,  не  захочет,  чтобы  любимого  ею
человека убили, она предпочтет с ним расстаться, выиграть  время.  И  прежде
всего она предпочтет, чтобы ее самое не умертвили. А у  Гизов,  в  их  милой
семейке, народ чертовски беззастенчивый.
   - Да, ты, пожалуй, прав.
   - Очень рад, что ты в этом убедился.
   - Да, я начинаю думать, что Майен действительно возвращается. Но ведь ты,
Шико, не женщина - пугливая или влюбленная.
   - Я, Генрике, человек осторожный, у которого с господином де Майеном игра
не кончилась и счеты не сведены. Если он  до  меня  доберется,  то  пожелает
начать все снова. Добряк господин де Майен - игрок преотчаянный.
   - Так что же?
   - Он сделает такой ловкий ход, что меня пырнут ножом.
   - Ну, я своего Шико знаю: он уж в долгу не останется.
   - Ты прав, я пырну его раз десять, и от этого он подохнет.
   - Тем лучше: игра, значит, кончится.
   - Тем хуже, черт побери, тем хуже! Семейка  поднимет  ужасающий  шум,  на
тебя напустится вся Лига, и в одно прекрасное утро  ты  мне  скажешь:  Шико,
друг мой, извини, но я вынужден тебя колесовать.
   - Я так скажу?
   - Ты так скажешь, и притом,  что  еще  хуже,  ты  это  сделаешь,  великий
король. Так вот, я и предпочитаю, чтобы дело  обернулось  иначе,  понимаешь?
Сейчас мне неплохо, и я хочу, чтобы все так и оставалось. Видишь ли,  вражда
в арифметической прогрессии представляется мне опасной. Поэтому  я  поеду  в
Наварру, если тебе благоугодно будет меня туда послать.
   - Разумеется, мне это благоугодно.
   - Жду приказаний, милостивейший повелитель.
   И Шико, приняв ту же позу, что Жуаез, застыл в ожидании.
   - Но, - сказал король, - ты даже не знаешь, придется ли поручение тебе по
вкусу.
   - Раз я прошу, чтобы ты мне его дал...
   - Дело в том, видишь ли, Шико, - сказал Генрих, - что у меня возник  план
рассорить Марго с ее мужем.
   - Разделять, чтобы властвовать? - сказал  Шико.  -  Делай,  как  желаешь,
великий государь. Я - посол, вот и все. Перед самим собой  мне  отчитываться
не придется. Лишь бы личность моя была неприкосновенна.., вот  на  этом,  ты
сам понимаешь, я настаиваю.
   - Но в конце-то концов, - сказал Генрих, - надо, чтобы ты знал, что  тебе
говорить моему зятю.
   - Я? Говорить? Нет, нет, нет!
   - Как так - нет, нет, нет?
   - Я поеду, куда ты пожелаешь, но говорить ничего не стану. На  этот  счет
есть пословица... - Значит, ты отказываешься?
   - Говорить  я  отказываюсь,  но  письмо  от  тебя  возьму.  Кто  передает
поручение на словах, всегда  несет  большую  ответственность.  С  того,  кто
вручает письмо, не так уж много спрашивают.
   - Ну, что ж, хорошо, я дам тебе письмо. Это  вполне  соответствует  моему
замыслу.
   - Как все замечательно получается! Давай же письмо.
   - Что ты говоришь?
   - Говорю - давай!
   И Шико протянул руку.
   - Не воображай, пожалуйста, что такое письмо можно написать в  один  миг.
Его надо сочинить, обдумать, взвесить все выражения.
   - Отлично: взвешивай, обдумывай, сочиняй. Завтра раненько утром  я  опять
забегу или пришлю кого-нибудь.
   - А почему бы тебе не переспать здесь?
   - Здесь?
   - Да, в своем кресле?
   - Ну нет! С этим покончено. В Лувре я больше не  ночую.  Привидение  -  и
вдруг спит в кресле. Это же чистейшая нелепость!
   - Но ведь необходимо, - вскричал король, - чтобы ты знал мои намерения  в
отношении Марго и ее мужа. Ты гасконец.  При  наваррском  дворе  мое  письмо
наделает шуму. Тебя станут расспрашивать, надо, чтобы ты мог отвечать.  Черт
побери! Ты же будешь моим послом. Я не хочу, чтоб у тебя был глупый вид.
   - Боже мой! - произнес  Шико,  пожимая  плечами.  -  До  чего  же  ты  не
сообразителен, великий король! Как! Ты воображаешь, что  я  повезу  какое-то
письмо за двести пятьдесят лье, не зная, что в нем написано?  Будь  спокоен,
черти полосатые! На первом  же  повороте,  под  первым  же  деревом,  где  я
остановлюсь, я вскрою твое письмо. Как это возможно? В течение десяти лет ты
шлешь послов во все концы и так плохо их знаешь? Ну, ладно. Отдохни душой  и
телом, а я возвращаюсь в свое убежище.
   - А где твое убежище?
   - На кладбище Невинноубиенных, великий государь.
   Генрих взглянул на Шико с  удивлением,  не  исчезавшим  из  его  взора  в
течение тех двух часов, что они беседовали.
   - Ты этого не ожидал, правда? - сказал Шико, беря свою фетровую шляпу.  -
А  ведь  недаром  ты  вступил  в  сношение  с  существом  из  другого  мира!
Договорились: завтра жди меня самого или моего посланца.
   - Хорошо, но надо, чтобы у твоего посланца  был  какой-нибудь  пароль,  -
должны же здесь знать, что он действительно от тебя, чтобы впустить  его  ко
мне.
   - Отлично: если я сам приду, то все в порядке, если придет мой  посланец,
то по поручению тени.
   И с этими словами он исчез так незаметно, что суеверный Генрих остался  в
некотором недоумении - а может быть, и вправду не живое тело,  а  бесплотная
тень выскользнула за эту дверь таким образом, что она даже не скрипнула,  за
эту портьеру, на которой не шевельнулась ни одна складка?

Глава 16

КАК И ПО КАКИМ ПРИЧИНАМ УМЕР ШИКО

   Да не посетуют на нас те из читателей,  которые  из  склонности  своей  к
чудесному поверили бы, что мы возымели дерзость ввести в свое  повествование
призрак.  Шико  был  существом  из  плоти  и  крови.  Высказав,  по   своему
обыкновению под видом насмешек и шуток, всю ту правду, которую ему  хотелось
довести до сведения короля, он покинул дворец.
   Вот как сложилась его судьба.
   После смерти друзей короля, после того, как начались  смуты  и  заговоры,
возбуждаемые Гизами, Шико призадумался.
   Храбрый, как хорошо известно читателю,  и  беспечный,  он  тем  не  менее
весьма дорожил жизнью:  она  забавляла  его,  как  забавляет  все  избранные
натуры.
   В этом мире одни дураки скучают и ищут развлечений на том свете.
   Однако же после некой забавы, о которой нами было  упомянуто,  он  решил,
что покровительство короля вряд ли спасет его от мщения со стороны  г-на  де
Майена. Со свойственным ему философским практицизмом он полагал,  что,  если
уж в этом мире нечто физически свершилось, возврата к прежнему быть не может
и что поэтому никакие алебарды и никакие трибуналы короля Франции не зачинят
даже ничтожнейшей прорехи, сделанной в его куртке кинжалом г-на де Майена.
   Он и принял соответствующее решение, как  человек,  которому  к  тому  же
надоела роль шута и который все  время  стремится  играть  вполне  серьезную
роль, надоело и фамильярное обращение короля - времена наступили такие,  что
именно оно-то и грозило ему верной гибелью.
   Он поэтому  начал  с  того,  что  постарался,  насколько  было  возможно,
увеличить расстояние между своей шкурой и шпагой г-на де Майена.
   Осуществляя это намерение, он отправился в Бон с тройной целью - покинуть
Париж, обнять своего друга Горанфло и попробовать пресловутого вина  розлива
1550 года, о котором шла  речь  в  письме,  завершающем  наше  повествование
"Графиня де Монсоро".
   Надо сказать, что мера эта оказалась вполне действенной: месяца через два
Шико заметил, что он толстеет не по дням, а по  часам  и  что  одного  этого
достаточно, чтобы он стал неузнаваем. Но заметил  он  также,  что,  толстея,
уподобляется Горанфло  гораздо  больше,  чем  это  пристало  бы  человеку  с
головой.
   И дух возобладал над плотью.
   Осушив несколько сот  бутылок  знаменитого  вина  1550  года  и  поглотив
двадцать два тома,  составлявших  монастырскую  библиотеку,  откуда  априори
почерпнул латинское изречение; "Bonum  vinum  laetificat  cor  hominis"1  <1
Доброе вино веселит  сердце  человека  (лат.)>,  Шико  почувствовал  великую
тяжесть в желудке и великую пустоту в голове.
   "Можно, конечно, было бы постричься в  монахи,  -  подумал  он.  -  Но  у
Горанфло я буду уж слишком по-хозяйски распоряжаться, а в других  аббатствах
- недостаточно. Конечно, ряса навсегда укроет  меня  от  глаз  господина  де
Майена, но, клянусь всеми чертями, - есть же, кроме самых обычных  способов,
и другие: поразмыслим. В другой латинской книжке - правда, не из  библиотеки
Горанфло, я прочитал: "Quaere et invenies" 1 <1 Ищи и придумаешь (лат.)>.
   Шико стал размышлять, и вот что пришло ему в голову.
   Для того времени мысль была довольно новая.
   Он доверился Горанфло и попросил его написать королю: письмо  продиктовал
он сам.
   Горанфло, хоть это и далось ему нелегко, все же под  конец  написал,  что
Шико удалился к нему в  монастырь,  что,  вынужденный  расстаться  со  своим
повелителем, когда тот помирился с г-ном де  Майеном,  он  с  горя  заболел,
пытался  бороться  с  болезнями,  кое-как  развлекаясь,  но  горе  оказалось
сильнее, и в конце концов он скончался.
   Со своей стороны и Шико написал королю.
   Письмо его, датированное 1580 годом, разделено было на пять абзацев.
   Предполагалось, что между каждым абзацем протекал один день и что  каждый
из них свидетельствовал о дальнейшем развитии болезни.
   Первый был начертан и подписан рукою довольно твердой.
   Во втором почерк  был  неуверенный,  а  подпись,  хотя  еще  разборчивая,
представляла собой каракули.
   Под третьим стояло Шик...
   Под четвертым Ши...
   И наконец, под пятым Ш и клякса.
   Эта клякса, поставленная умирающим, произвела на короля  самое  тягостное
впечатление.
   Вот почему он принял Шико за явившуюся ему тень.
   Можно было бы привести здесь письмо Шико, но, как сказали бы  мы  сейчас,
Шико был человек эксцентричный, а так как стиль - это человек,  эпистолярный
стиль Шико был настолько эксцентричен, что мы не решаемся привести здесь это
письмо, какого бы эффекта от него ни ожидали.
   Но его можно найти в  мемуарах  л'Этуаля.  Оно  д