в часть замка, отведенную придворным дамам.
   - Ну что? - спросил он, входя. - Говорят,  моя  малютка  Фоссэз  все  еще
хворает?
   - Вот видите, ваше величество, - воскликнула девушка, которой присутствие
ее возлюбленного и сознание, что он окажет ей поддержку, придало смелости, -
вот видите, король ничего не сказал, и я поступаю правильно, отрицая...
   - Государь! - перебила ее королева, обращаясь к  Генриху.  -  Прошу  вас,
положите конец этой унизительной борьбе; из нашего разговора я  поняла,  что
ваше величество почтили меня  своим  доверием  и  открыли  мне,  чем  больна
мадемуазель. Предупредите же  ее,  что  я  все  знаю,  дабы  она  больше  не
позволяла себе сомневаться в истинности моих слов.
   - Малютка моя, - спросил Генрих, и в голосе его звучала нежность, которую
он даже не пытался скрыть, - значит, вы упорно все отрицаете?
   - Эта тайна принадлежит не мне, сир, - ответила мужественная девушка, - и
покуда я не услышу из ваших уст разрешения все сказать...
   - У моей малютки Фоссэз  -  благородное  сердце,  государыня,  -  ответил
Генрих. - Умоляю вас, простите ее; а  вы,  милое  дитя,  доверьтесь  всецело
доброте вашей королевы; высказать ей признательность мое дело - это  я  беру
на себя.
   И Генрих, взяв руку Маргариты, горячо пожал ее.
   В эту минуту девушку снова захлестнула волна жгучей  боли;  изнемогая  от
страданий; согнувшись вдвое, словно лилия, сломленная бурей, она  с  глухим,
щемящим стоном склонила голову.
   Бледное чело несчастной, полные слез  глаза,  влажные,  рассыпавшиеся  по
плечам волосы - все это глубоко растрогало Генриха; а когда на висках и  над
верхней  губой  мадемуазель  Фоссэз  показалась  та,  вызванная  страданиями
испарина, которая как бы предвещает  агонию,  он,  лишившись  самообладания,
широко раскрыл объятия, бросился к ее ложу и,  упав  перед  ним  на  колени,
пролепетал:
   - Дорогая моя! Любимая моя Фоссэз!
   Маргарита, мрачная и безмолвная, отошла от них,  стала  у  окна  и  молча
прижалась пылающим лбом к стеклу.
   Мадемуазель Фоссэз из последних  сил  приподняла  руки,  обвила  ими  шею
своего любовника и приникла устами к его устам, думая, что  она  умирает,  и
желая в этом последнем, неповторимом поцелуе передать ему свою душу  и  свое
последнее прости. Затем она лишилась чувств.
   Генрих, такой же бледный, изнемогающий, онемевший, как она, уронил голову
на простыню, которая покрывала ложе бедняжки и, казалось, должна была  стать
ее саваном.
   Маргарита  подошла  к  этой  чете,  в  которой   слилось   физическое   и
нравственное страдание.
   - Встаньте, государь, и дайте мне выполнить тот долг, который вы на  меня
возложили, - заявила она голосом, полным решимости и величия.
   Когда Генрих, видимо, встревоженный ее поведением, нехотя приподнялся  на
одном колене, она прибавила:
   - Вам нечего опасаться, государь; когда уязвлена только моя  гордость,  я
сильна; я не поручилась бы за себя, если  бы  страдало  мое  сердце;  но,  к
счастью, оно здесь совершенно ни при чем.
   Генрих поднял голову.
   - Ваше величество? - вопросительно сказал он.
   - Ни слова больше, ваше величество, - молвила Маргарита,  простирая  руку
вперед, - а то я подумаю, что ваша снисходительность зиждется на расчете. Мы
- брат и сестра, мы сумеем понять друг друга.
   Генрих подвел ее к мадемуазель Фоссэз и вложил ледяные пальцы  девушки  в
пылающую руку Маргариты.
   - Идите, сир, идите, - сказала королева, - вам пора на охоту! Чем  больше
народу вы возьмете с  собой,  тем  меньше  любопытных  останется  у  ложа..,
мадемуазель Фоссэз.
   - Но ведь в прихожих, - возразил король, - нет ни души.
   -  Не  удивительно,  сир,  -  ответила  Маргарита,  усмехнувшись,  -  все
вообразили, что здесь чума; итак, поскорее ищите развлечений в другом месте!
   - Ваше величество, - ответил Генрих, -  я  уезжаю  и  буду  охотиться  на
пользу нам обоим!
   Бросив последний долгий нежный взгляд на мадемуазель Фоссэз, все  еще  не
пришедшую в чувство, он выбежал из комнаты.
   В прихожей он тряхнул головой, словно стараясь отогнать  от  себя  всякую
тревогу; затем, улыбаясь свойственной ему насмешливой улыбкой, он поднялся к
Шико, который, как мы уже упомянули, спал крепчайшим сном.
   Король  приказал  отпереть  дверь  и,   подойдя   к   постели,   принялся
расталкивать спящего, приговаривая:
   - Эй-эй, куманек, вставай, уже два часа утра!
   - Черт возьми, - пробурчал Шико. - Сир, вы зовете меня своим кумом, уж не
принимаете ли вы меня за герцога Гиза?
   В самом деле, говоря о герцоге Гизе, Генрих обычно называл его кумом.
   - Я принимаю тебя за своего друга, - ответил король.
   - И  меня,  посла,  вы  держите  взаперти!  Сир,  вы  попираете  принципы
международного права!
   Генрих рассмеялся. Шико, прежде всего человек весьма остроумный,  не  мог
не посмеяться вместе с ним.
   - Ты и впрямь сумасшедший! Какого дьявола ты хотел удрать отсюда? Разве с
тобой плохо обходятся?
   - Слишком хорошо, тысяча чертей! Я чувствую себя  словно  гусь,  которого
откармливают в птичнике. Все в один голос твердят: миленький Шико, миленький
Шико, как он прелестен! Но мне подрезают крылья, передо мной запирают двери.
   - Шико, сын  мой,  -  сказал  Генрих,  качая  головой,  -  успокойся,  ты
недостаточно жирен для моего стола!
   - Эге-ге! Я  вижу,  сир,  вы  очень  уж  веселы  нынче,  -  молвил  Шико,
приподымаясь, - какие вы получили вести?
   - Сейчас скажу; ведь я еду на охоту, а когда мне предстоит  охотиться,  я
всегда очень весел. Ну, вставай, вставай, куманек!
   - Как, сир, вы берете меня с собой?
   - Ты будешь моим летописцем, Шико!
   - Я буду вести счет выстрелам?
   - Вот именно!
   Шико покачал головой.
   - Ну вот! Что на тебя нашло? - спросил король.
   - А то, что такая веселость всегда внушает мне опасения.
   - Полно!
   - Да, это как солнце: когда оно...
   - То, стало быть...
   - Стало быть, дождь, гром и молния не за горами.
   С улыбкой поглаживая бороду, Генрих ответил:
   - Если будет гроза, Шико, - плащ у меня широкий, я тебя укрою.
   С этими словами он направился в прихожую, а Шико начал одеваться,  что-то
бормоча себе под нос.
   - Подать мне коня! - вскричал король. - И сказать мосье де Морнэ,  что  я
готов!
   - Вот оно что! Мосье де Морнэ - обер-егермейстер этой  охоты?  -  спросил
Шико.
   - Мосье де Морнэ  у  нас  -  все,  Шико,  -  объяснил  Генрих.  -  Король
Наваррский так беден, что дробить придворные должности ему не по карману.  У
меня один человек за все про все!
   - Да, но человек стоящий, - со вздохом ответил Шико.

Глава 22

О ТОМ, КАК В НАВАРРЕ ОХОТИЛИСЬ НА ВОЛКОВ

   Бросив беглый взгляд на приготовления к отъезду, Шико  вполголоса  сказал
себе,  что  охота  короля  Генриха  Наваррского  отнюдь  не  отличается  той
пышностью, какою славились охоты короля Генриха Французского.
   Вся свита его величества состояла из  каких-нибудь  двенадцати-пятнадцати
придворных,  среди  которых  Шико  увидел  виконта   де   Тюренна,   предмет
супружеских препирательств.
   К тому же, так как все эти господа были богаты только по  видимости,  так
как им не  хватало  средств  не  только  на  бесполезные,  но  подчас  и  на
необходимые расходы, почти все они явились не  в  охотничьих  костюмах  того
времени, а в шлемах и латах, что побудило Шико спросить,  не  обзавелись  ли
гасконские волки в своих лесах мушкетами и артиллерией.
   Генрих услыхал этот вопрос, хотя и не обращенный прямо к нему; подойдя  к
Шико, он коснулся его плеча и сказал:
   -  Нет,  сынок,  гасконские  волки  не  обзавелись  ни  артиллерией,   ни
мушкетами; но это опасные звери, у них острые зубы и когти, и они  завлекают
охотников в такие дебри, где легко разодрать  одежду  о  колючки;  но  можно
разодрать  шелковый  или  бархатный  камзол  и  даже  суконную  или  кожаную
безрукавку, латы же всегда останутся целехоньки.
   - Это, конечно, объяснение, - проворчал Шико, - но не очень убедительное.
   - Что поделаешь! - сказал Генрих. - Другого у меня нет.
   - Стало быть, я должен им удовлетвориться?
   - Это самое лучшее, что ты можешь сделать, сынок.
   - Пусть так!
   - В этом "пусть так" звучит скрытое порицание, - заметил, смеясь, Генрих,
- ты сердишься на меня за то, что я тебя растормошил, чтобы взять с собой на
охоту?
   - Правду сказать - да.
   - И ты отпускаешь остроты?
   - Разве это запрещено?
   - Нет, нет, дружище, в Гаскони острословие - ходячая монета.
   - Понимаете, сир, я ведь не охотник, - ответил  Шико,  -  нужно  же  мне,
отпетому лентяю, который век слоняется без дела, чем-нибудь заняться;  а  вы
тем временем усы облизываете, учуяв запах несчастных волков, которых все вы,
сколько вас тут есть, двенадцать или пятнадцать, дружно затравите!
   - Так,  так,  -  воскликнул  король,  снова  расхохотавшись  после  этого
язвительного выпада, - сперва ты  высмеял  нашу  одежду,  а  теперь  -  нашу
малочисленность. Потешайся, потешайся, любезный друг Шико!
   - О! Сир!
   - Согласись, однако, сын мой, что ты недостаточно снисходителен. Беарн не
так обширен, как Франция; там короля всегда сопровождают двести ловчих, а  у
меня их, как видишь, всего-навсего двенадцать.
   - Верно, сир.
   - Но, - продолжал Генрих, - ты, пожалуй, подумаешь, что  я  бахвалюсь  на
гасконский лад? Слушай же! Зачастую здесь -  у  вас-то  этого  не  бывает  -
поместные дворяне, узнав, что я выехал на охоту, покидают свои дома,  замки,
мызы и присоединяются ко  мне;  таким  образом,  у  меня  иногда  получается
довольно внушительная свита.
   - Вот увидите, сир, - ответил Шико, - мне не доведется присутствовать при
таком зрелище; в самом деле, мне сейчас не везет.
   - Кто знает? - сказал Генрих все с тем же задорным смехом.
   Охотники миновали городские ворота, оставили Нерак далеко позади и уже  с
полчаса скакали по большой дороге, как вдруг Генрих, заслонив  глаза  рукой,
сказал, обращаясь к Шико:
   - Погляди, да погляди же! Мне кажется, я не ошибся.
   - А что там такое? - спросил Шико.
   - Видишь, вон там, у заставы  местечка  Муара,  я,  сдается  мне,  увидел
всадников.
   Шико привстал на стременах.
   - Право слово, ваше величество, похоже, что так.
   - А я в этом уверен.
   - Да, это всадники, -  подтвердил  Шико,  всматриваясь,  -  но  никак  не
охотники.
   - Почему ты так решил?
   - Потому что они вооружены, как Роланды и Амадисы, - ответил Шико.
   - Дело не в обличье, любезный мой Шико; ты, наверно, уже приметил,  глядя
на нас, что об охотнике не следует судить по платью.
   - Эге! - воскликнул Шико. - Да я там  вижу  по  меньшей  мере  две  сотни
всадников!
   - Ну и что же из этого следует, сын мой? Что Муара выставляет  мне  много
людей.
   Шико чувствовал, что его любопытство разгорается все сильнее.
   Отряд, численность которого  Шико  преуменьшил  в  своих  предположениях,
состоял из двухсот пятидесяти всадников, которые безмолвно присоединились  к
королевской свите; у них были хорошие кони, добротное оружие,  и  командовал
ими человек весьма  благообразный,  который  с  учтивым  и  преданным  видом
поцеловал Генриху руку.
   Вброд перешли Жерс; в ложбине, между реками  Жерс  и  Гаронной,  оказался
второй отряд, насчитывавший около сотни всадников; приблизившись к  Генриху,
начальник отряда стал, по-видимому, извиняться в том, что  привел  так  мало
охотников; выслушав его, Генрих протянул ему руку.
   Продолжая путь, достигли Гаронны; так же, как перешли вброд  Жерс,  стали
переходить   Гаронну,   но   Гаронна   намного   глубже,    неподалеку    от
противоположного берега дно ушло из-под ног лошадей,  и  переправу  пришлось
завершить вплавь; все же, вопреки ожиданию, всадники благополучно  добрались
до берега.
   - Боже правый! - воскликнул Шико. - Что  за  странные  учения  устраивает
ваше величество! У вас есть мосты и повыше и пониже  Ажана,  а  вы  зачем-то
мочите латы в воде!
   - Друг мой Шико, - сказал в ответ Генрих, - мы ведь дикари,  поэтому  нам
многое простительно; ты отлично знаешь, что мой брат, покойный король  Карл,
называл меня своим кабаном, а кабан (впрочем, ты же ведь  не  охотник,  тебе
это неизвестно),  кабан  никогда  не  сворачивает  с  пути,  а  всегда  идет
напролом; вот я и подражаю ему, раз я ношу эту кличку;  я  тоже  никогда  не
сворачиваю в сторону. Если путь мне преграждает река, я переплываю ее;  если
передо мной встает город, - гром и  молния!  -  я  его  проглатываю,  словно
пирожок!
   Эта шутка Беарнца вызвала дружный хохот окружающих.
   Один только  г-н  де  Морнэ,  все  время  ехавший  рядом  с  королем,  не
рассмеялся, а лишь закусил губу,  что  у  него  было  признаком  необычайной
веселости.
   - Морнэ сегодня в отличном расположении духа, - радостно шепнул  Беарнец,
наклонясь к Шико. - Он посмеялся моей шутке.
   Шико мысленно спросил себя, над кем из них обоих  ему  следует  смеяться:
над господином ли, счастливым, что рассмешил слугу, или над слугой, которого
так трудно развеселить.
   Но над всеми мыслями и чувствами Шико преобладало изумление.
   После переправы через Гаронну, приблизительно в  полулье  от  реки,  Шико
заметил сотни три всадников, укрывавшихся в сосновом лесу.
   - Ого-го! Ваше  величество,  -  тихонько  сказал  он  Генриху,  -  уж  не
завистники ли это, прослышавшие о вашей охоте и намеренные помешать ей?
   - Отнюдь нет, - ответил Генрих, - на этот раз, сынок,  ты  снова  ошибся;
эти люди - друзья, выехавшие навстречу нам  из  Пюимироля,  самые  настоящие
друзья.
   - Тысяча чертей! Государь, в вашей свите скоро будет больше людей, чем вы
найдете деревьев в лесу!
   - Шико, дитя мое, - молвил Генрих, - я думаю, - да простит  меня  бог!  -
что весть о твоем прибытии успела разнестись повсюду и что люди сбегаются со
всех концов страны, желая  почтить  в  твоем  лице  короля  Франции,  послом
которого ты являешься.
   Шико был достаточно сметлив, чтобы понять, что с некоторого  времени  над
ним насмехаются. Это не рассердило его, но несколько встревожило.
   День закончился в  Монруа,  где  местные  дворяне,  собравшиеся  в  таком
множестве, словно их заранее  предупредили  о  том,  что  король  Наваррский
проездом посетит их город, предложили ему роскошный ужин, в котором  Шико  с
восторгом принял участие, ибо охотники не сочли нужным остановиться  в  пути
для столь маловажного дела, как обед, и, следовательно,  ничего  не  ели  со
времени выезда из Нерака.
   Генриху  отвели  самый  лучший  дом  во  всем  городе;   половина   свиты
расположилась на той улице, где ночевал король, другая половина - в поле  за
городскими воротами.
   - Когда же мы начнем охотиться? - спросил Шико у  Генриха  в  ту  минуту,
когда слуга снимал с короля Наваррского сапоги.
   - Мы еще не вступили в те края, где водятся волки, любезный мой  Шико,  -
ответил Генрих.
   - А когда мы туда попадем, сир?
   - Любопытствуешь?
   - Нет, сир, но сами понимаете, хочется знать, куда направляешься.
   - Завтра узнаешь, сынок, а покамест - ложись сюда, на эти подушки,  слева
от меня; Морнэ уже храпит справа, слышишь?
   - Черт возьми! - воскликнул Шико. - Он  во  сне  более  красноречив,  чем
наяву.
   - Верно, - согласился Генрих. - Морнэ не болтлив; но его надо  видеть  на
охоте, вот и увидишь.
   День едва занялся, когда топот множества коней разбудил и Шико, и  короля
Наваррского.
   Старый дворянин, пожелавший  самолично  прислуживать  королю  за  столом,
принес Генриху завтрак - горячее, обильно приправленное пряностями,  вино  и
ломти хлеба, намазанные медом. Спутникам короля - Морнэ  и  Шико  -  завтрак
подали слуги этого дворянина.
   Тотчас после завтрака протрубили сбор.
   - Пора, пора! - воскликнул Генрих. - Сегодня нам предстоит  долгий  путь.
По коням, господа, по коням!
   Шико с изумлением  увидел,  что  королевская  свита  увеличилась  еще  на
пятьсот человек. Эти пятьсот всадников прибыли ночью.
   - Чудеса да и только! - воскликнул он. -  Ваше  величество,  это  уже  не
свита и даже не отряд, а целое войско!
   Генрих ответил ему тремя словами:
   - Подожди, подожди малость!
   В Лозерте ко всей этой коннице присоединились шестьсот пехотинцев.
   - Пехота! - вскричал Шико. - Пешеходы!
   - Загонщики, - пояснил король. - Всего-навсего загонщики!
   Шико насупился и с этой минуты хранил упорное молчание.
   Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами, раз  двадцать  у
него мелькала мысль о  побеге.  Но  ведь  Шико,  по  всей  вероятности,  как
представитель   короля   Французского   имел   почетную   стражу,   которой,
по-видимому, было приказано тщательно охранять это чрезвычайно важное  лицо,
вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.
   Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.
   - Что ж! - ответил Генрих. - Пеняй на себя, сынок;  ты  хотел  бежать  из
Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.
   - Сир, - сказал Шико, - даю вам честное  слово  дворянина,  что  я  и  не
попытаюсь бежать.
   - Вот это дело!
   - К тому же, - продолжал Шико, - это было бы ошибкой с моей стороны.
   - Ошибкой?
   - Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу  кое-что  весьма
любопытное.
   - Ну что ж! Я очень рад, что  таково  твое  мнение,  любезный  мой  Шико,
потому что я тоже придерживаюсь его.
   Во время этого разговора они проезжали  по  городу  Монкюк,  и  к  войску
прибавились четыре полевые пушки.
   - Сир, - сказал Шико, - возвращаюсь к своей первоначальной мысли:  видно,
здешние волки  -  какие-то  совсем  особенные,  и  им  выказывают  внимание,
которого обыкновенных волков никогда не удостаивают, - против них выставляют
артиллерию!
   - А! Ты это заметил? - воскликнул  Генрих.  -  Такая  у  жителей  Монкюка
причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в
Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за
собой.
   - Но все-таки, сир, - негромко спросил Шико, -  сегодня  мы  прибудем  на
место?
   - Нет. Завтра.
   - Завтра утром или завтра вечером?
   - Завтра утром.
   - Стало быть, - не унимался Шико, - мы будем охотиться вблизи Кагора,  не
так ли, сир?
   - Да, в тех местах, - ответил король.
   - Как же так, сир? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на  волков,  пехоту,
конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот  тогда  этим
достойным зверям был бы оказан полный почет!
   - Гром и молния! Знамя не забыли взять, Шико, -  мыслимое  ли  это  дело!
Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын мой, тебе так
хочется знать, какое знамя ведет  тебя  вперед,  тебе  его  покажут,  и  оно
прекрасно! Вынуть знамя из чехла, - приказал король, - господин Шико  желает
внимательно разглядеть наваррский герб!
   - Нет, нет, это лишнее, - заявил Шико, -  потом  успеется!  Оставьте  его
там, где оно сейчас: ему хорошо!
   - Впрочем, можешь быть покоен, - сказал король, - ты увидишь его  в  свое
время и на своем месте.
   Вторую ночь провели в Катюсс, приблизительно так же,  как  первую;  после
того как Шико дал  слово,  что  не  попытается  бежать,  на  него  перестали
обращать внимание.
   Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех сторон  к
войску короля Наваррского стекались отряды численностью в  сто,  полтораста,
двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.
   "Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, - сказал себе Шико, - туда
мы явились бы со стотысячной армией".
   Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско -  тысяча  пехотинцев  и  две
тысячи конников - были в виду Кагора.  Город  оказался  готовым  к  обороне.
Дозорные  успели  поднять  тревогу,  и  г-н  де  Везен  тотчас  принял  меры
предосторожности.
   - А! Вот оно что! -  воскликнул  король,  когда  Морнэ  сообщил  ему  эту
новость. - Нас опередили! Это досадно!
   - Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, - сказал М