орый уже  два  раза  столкнул
нас, но искать предлога? Мне? Никогда! Я  странный  человек  и  не  во  всем
схожусь с мнениями других.
   - О-о! Вы влюблены, как утверждаете, и  все-таки  не  соглашаетесь  любым
способом увидеть ту, которую любите? Превосходно, сударь, - сказала  дама  с
насмешливой гордостью, - ну что же, я подозревала, что вы щепетильны.
   - А почему вы так думали, сударыня, прошу вас? - спросил Эрнотон.
   - В тот день, когда вы меня встретили, я  сидела  на  носилках,  вы  меня
узнали и все же не последовали за мной.
   - Будьте осторожны, сударыня, - сказал Эрнотон,  -  вы  признаетесь,  что
обращаете на меня внимание.
   -  А,  хорошенькое  признание!  Разве  мы  с   вами   виделись   не   при
обстоятельствах, которые позволяют, в особенности мне, высунуть голову из-за
занавески  при  встрече?  Так  нет  же,  всадник  умчался  галопом,  сначала
вскрикнув так, что я даже вздрогнула у себя в носилках.
   - Я был вынужден удалиться, сударыня!
   - Из-за вашей щепетильности?
   - Нет, сударыня, повинуясь долгу.
   - Ну-ну, -  смеясь,  сказала  дама,  -  я  вижу,  что  вы  рассудительный
влюбленный, осторожный, больше всего боящийся себя скомпрометировать.
   - Поскольку вы  внушили  мне  некоторое  сомнение,  сударыня,  -  ответил
Эрнотон, - можно ли этому удивляться? Разве это обычное дело, чтобы  женщина
одевалась мужчиной, прорывалась через заставу  и  шла  смотреть,  как  будут
четвертовать на Гревской площади какого-то несчастного, и  при  этом  делала
какие-то совершенно непонятные жесты, разве я не прав?
   Дама слегка побледнела, но затем спрятала эту  мгновенную  бледность  под
улыбкой.
   -  Естественно  ли,  наконец,  что  эта  дама,  получив  такое   странное
удовольствие, побоялась, что ее  задержат,  и  убежала,  как  воровка,  она,
состоящая на службе у госпожи де Монпансье, могущественной принцессы, хотя и
не очень любимой при дворе?
   На этот раз дама улыбнулась опять, но с еще большей иронией.
   - У вас мало проницательности, сударь, несмотря на  ваши  претензии  быть
наблюдательным; потому что достаточно иметь чуточку здравого  смысла,  чтобы
все, что вам кажется темным, тотчас же  для  вас  объяснилось,  -  разве  не
естественно, что  госпожа  де  Монпансье  интересовалась  судьбой  господина
Сальседа, тем, что  он  скажет,  его  признаниями,  истинными  или  ложными,
которые бы могли скомпрометировать весь лотарингскпй дом? А  если  это  было
естественно, сударь, то  разве  менее  естественно,  что  герцогиня  послала
верного,  близкого   друга,   к   которому   чувствовала   полное   доверив,
присутствовать при казни и убедиться  de  visu  1  <1  Воочию  (лат.)>,  как
говорят во дворце, в малейших подробностях этого дела? Ну, так этим  другом,
сударь, оказалась я, близкое доверенное лицо ее светлости. Теперь подумайте,
могла ли я появиться на Гревской площади в женской одежде? Наконец, разве вы
считаете теперь, когда  знаете  мое  положение  у  герцогини,  что  я  могла
остаться равнодушной к страданиям этого мученика и к  его  попыткам  сделать
признание?
   - Вы совершенно правы, сударыня, - сказал Эрнотон, кланяясь, - и теперь я
клянусь, что восхищаюсь вашим умом  и  вашей  логикой  столько  же,  сколько
восхищался только что вашей красотой.
   - Благодарю вас, сударь. Значит, теперь, когда мы  познакомились  друг  с
другом и  полностью  объяснились,  вы  можете  дать  мне  письмо,  если  оно
существует и не является просто предлогом.
   - Невозможно, сударыня!
   Незнакомка с усилием подавила раздражение.
   - Невозможно? - повторила она.
   - Да, невозможно,  ибо  я  поклялся  господину  герцогу  Майенскому,  что
передам его в собственные руки госпожи герцогини де Монпансье.
   - Скажите лучше, - воскликнула дама, не в силах сдерживать раздражение, -
скажите лучше, что этого  письма  не  существует,  скажите  лучше,  что  вы,
несмотря  да  вашу  мнимую  щепетильность,  придумали  этот  предлог,  чтобы
проникнуть сюда; скажите, что вы хотите  увидеть  меня  опять,  вот  и  все.
Прекрасно, сударь, вы можете быть довольны, вы не только проникли  сюда,  вы
снова увидели меня и даже сказали мне, что вы меня обожаете.
   - И в этом, как и во всем  остальном,  сударыня,  я  говорил  вам  только
правду.
   - Хорошо! Пусть будет так! Вы меня обожаете, вы хотели  меня  видеть,  вы
меня видели, я доставила вам удовольствие в отплату за услугу.  Мы  квиты  -
прощайте.
   - Я повинуюсь вам, сударыня, - сказал Эрнотон,  -  и  поскольку  вы  меня
прогоняете, я ухожу.
   На этот раз дама рассердилась всерьез.
   - Вот как, - сказала она, - вы-то меня знаете,  но  я  не  знаю  вас.  Не
кажется ли вам, что у вас передо мной слишком большое  преимущество?  А,  вы
думаете, достаточно войти под любым предлогом к любой принцессе, так как  вы
здесь у госпожи де Монпансье, сударь, и сказать: мне удалась моя хитрость  и
я ухожу? Сударь, так благородные люди не поступают.
   - Мне кажется, сударыня, - сказал Эрнотон, - что вы очень жестоко  судите
о том, что могло быть самое большее любовной хитростью, если бы это не было,
как я вам уже докладывал, делом высокой важности и чистой правдой. Я не буду
отвечать на ваши жестокие слова, сударыня, и совершенно забуду все то, что я
должен был вам сказать пылкого и нежного, раз вы так  дурно  расположены  ко
мне. Но я не выйду под тяжестью суровых обвинений, которые вы меня заставили
выслушать.  У  меня  действительно  есть   письмо   господина   де   Майена,
адресованное к госпоже де Монпансье, и вот  это  письмо,  оно  написано  его
рукой, как вы можете убедиться по адресу.
   Эрнотон протянул даме письмо, однако не выпуская его из рук.
   Незнакомка бросила на него взгляд и воскликнула:
   - Это его почерк! И кровь!
   Ничего не отвечая,  Эрнотон  снова  положил  письмо  в  карман,  еще  раз
поклонился со своей обычной вежливостью и, бледный,  смертельно  страдающий,
повернулся к выходу из гостиной.
   На этот раз за ним побежали и схватили за плащ, как Иосифа.
   - В чем дело, сударыня? - сказал он.
   - Ради бога, сударь, простите! - воскликнула дама. - Простите! Неужели  с
герцогом случилось несчастье?
   - Прощаю я или нет, сударыня, - сказал Эрнотон, - это безразлично, что же
касается письма, ведь вы же просите у меня прощения только для  того,  чтобы
его прочесть, но его читать будет одна госпожа де Монпансье.
   - А.., несчастный безумец,  -  воскликнула  герцогиня  с  гневом,  полным
величия, - разве ты меня не узнаешь или, вернее, разве ты не догадался,  что
перед тобой принцесса, неужели ты считаешь, что пред  тобой  сверкают  глаза
служанки? Я герцогиня де Монпансье; отдай мне письмо!
   - Вы - герцогиня! - воскликнул Эрнотон, отступая в ужасе.
   - Конечно. Довольно, давай; разве ты  не  видишь,  что  я  хочу  поскорее
узнать, что пишет мой брат?
   Но  вместо  того  чтобы  повиноваться,  как  ожидала  герцогиня,  молодой
человек, придя в себя от удивления, скрестил руки.
   - Как я могу верить вашим словам, - сказал он, - если вы мне  уже  дважды
солгали?
   Глаза, которые герцогиня призвала на помощь  своим  словам,  бросили  две
испепеляющие молнии; но Эрнотон храбро выдержал их пламень.
   - Вы еще сомневаетесь! Вам еще нужны доказательства,  недостаточно  моего
утверждения! - повелительно воскликнула женщина, разрывая красивыми  ногтями
свои кружевные манжеты.
   - Да, сударыня, - холодно ответил Эрнотон.
   Незнакомка бросилась к звонку и  чуть  его  не  разбила,  так  резок  был
нанесенный ею удар.
   Пронзительный звон раздался по всем комнатам, и  раньше,  чем  он  затих,
появился слуга.
   - Что угодно, сударыня? - спросил лакей.
   Незнакомка гневно топнула ногой.
   - Мейнвиль, - сказала она, - где Мейнвиль? Разве его здесь нет?
   - Он тут, сударыня!
   - Ну так пусть он придет!
   Лакей бросился из комнаты. Через минуту торопливо вошел Мейнвиль.
   - К вашим услугам, сударыня, - сказал Мейнвиль.
   - Сударыня? С каких пор меня  называют  просто  "сударыня",  господин  де
Мейнвиль? - спросила герцогиня раздраженно.
   - Я к услугам вашей светлости, - повторил Мейнвиль, совершенно ошалев  от
изумления.
   - Прекрасно! - сказал Эрнотон. - Передо мной дворянин,  и,  если  он  мне
солгал, клянусь небом, я, по крайней  мере,  буду  знать,  кто  мне  за  это
ответит.
   - Вы верите наконец? - сказала герцогиня.
   - Да, сударыня, я верю, и в качестве доказательства вот письмо.
   И молодой человек с поклоном вручил г-же де Монпансье письмо,  о  котором
шел такой долгий спор.

Глава 10

ПИСЬМО ГОСПОДИНА ДЕ МАЙЕНА

   Герцогиня  схватила  письмо,  распечатала  и  жадно  прочла,  не  пытаясь
скрывать свои переживания, скользившие по ее лицу, как облака  по  грозовому
небу.
   Когда она кончила, она протянула  взволнованному,  как  и  она,  Мейнвилю
письмо, привезенное Эрнотоном. Оно гласило:

   "Сестра, я хотел сам сделать то, что может сделать  капитан  или  учитель
фехтования; я за это наказан.
   Я получил хороший удар шпагой от известного вам типа, с  которым  у  меня
давние счеты. Самое плохое это то, что он убил  пятерых  из  моих  людей,  в
числе которых Буларон и Денуаз, то есть двое из числа  самых  лучших;  после
этого он бежал.
   Нужно сказать,  что  этой  победе  очень  помог  податель  этого  письма,
очаровательный молодой человек, как вы сами можете судить; я вам  его  очень
рекомендую, он - сама скрытность.
   Я думаю, моя дорогая сестра, что его заслугой в ваших глазах  явится  то,
что он помешал победителю отрезать мне голову, хотя победитель  этого  очень
хотел, так как сорвал с меня маску, когда я был без памяти, и узнал меня.
   Я прошу вас, сестра, узнать имя  и  профессию  этого  скрытного  молодого
человека: он внушает подозрения, хотя и очень  занимает  меня.  На  все  мои
предложения он только отвечал, что господин, которому он  служит,  дает  ему
возможность ни в чем не нуждаться.
   Я ничего не могу вам больше сказать о нем, так как я уже сказал все,  что
мне известно; он говорит, что меня не знает. Проверьте это.
   Я очень страдаю,  но  думаю,  что  жизнь  моя  вне  опасности.  Побыстрее
пришлите мне моего врача; я, как лошадь, лежу  на  соломе.  Податель  письма
сообщит вам где.
   Ваш любящий брат Майен".

   Прочитав письмо, герцогиня и Мейнвиль с удивлением переглянулись.
   Герцогиня первая нарушила молчание, которое могло быть дурно  истолковано
Эрнотоном.
   - Кому, - спросила герцогиня,  -  мы  обязаны  услугой,  которую  вы  нам
оказали, сударь?
   - Человеку, который всякий раз, когда может, приходит на  помощь  слабому
против сильного, сударыня.
   - Расскажите нам подробности, сударь! - потребовала г-жа де Монпансье.
   Эрнотон рассказал все, что он знал,  и  указал  местопребывание  герцога.
Г-жа де Монпансье и Мейнвиль слушали его с весьма понятным интересом.
   Потом, когда он кончил, герцогиня спросила:
   - Могу я надеяться, сударь, что вы продолжите так хорошо начатую службу и
станете приверженцем нашего дома?
   Эти слова, произнесенные тем очаровательным тоном, каким герцогиня  умела
говорить при случае, были полны  весьма  лестного  смысла  после  признания,
которое Эрнотон  сделал  придворной  даме  герцогини;  но  молодой  человек,
отбросив самолюбие, понял эти слова как выражение чистого любопытства.
   Он хорошо понимал, что назвать свое имя  и  звание  означало  бы  открыть
герцогине глаза на последствия этого события; он понимал так же хорошо,  что
король, ставя ему условие открыть  убежище  герцогини,  имел  в  виду  нечто
большее, чем простую справку.
   Различные побуждения боролись в нем:  влюбленный  мог  бы  отказаться  от
одного, но человек чести не мог изменить другому.
   Соблазн был тем более велик, что,  открыв  ей,  каково  его  положение  у
короля, он приобрел бы огромное значение в глазах герцогини, а для  молодого
человека, прибывшего  из  Гаскони,  иметь  значение  для  такой  особы,  как
герцогиня де Монпансье, было делом немаловажным.
   Сент-Малин не колебался бы ни секунды.
   Все эти соображения возникли в сознании Карменжа, но только  придали  ему
немного больше гордости, а значит, и сделали еще немного сильнее.
   Для него в этот момент было важно что-нибудь значить, ибо, несомненно, на
него сперва смотрели немного как на игрушку.
   Герцогиня ждала ответа на свой вопрос: хотите ли  вы  стать  приверженцем
нашего дома?
   - Сударыня, - сказал Эрнотон, - я уже имел  честь  сказать  господину  де
Майену, что мой господин - хороший господин и так обращается  со  мной,  что
это избавляет меня от необходимости искать лучшего.
   - Мой брат пишет мне, сударь, что вы, кажется, его не узнали. Как же,  не
узнав его там, вы пользовались его именем для того, чтобы проникнуть ко мне?
   - Господин де Майен, казалось, хотел сохранить свое инкогнито,  сударыня;
я считал, что не должен его узнавать, и действительно, крестьянам, у которых
он живет, вовсе  незачем  было  знать,  какому  высокородному  человеку  они
предоставили приют. Здесь  положение  другое;  напротив,  имя  господина  де
Майена могло мне открыть дорогу к вам, и я его назвал.  И  в  первом,  и  во
втором случае я, кажется, действовал как благородный человек.
   Мейнвиль посмотрел на герцогиню, точно хотел ей сказать:
   - Вот проницательный ум, сударыня!
   Герцогиня великолепно поняла.
   Она, улыбаясь, посмотрела на Эрнотона.
   - Никто бы не смог ответить лучше на коварный вопрос, - сказала она. -  И
я должна признаться, что вы очень остроумный человек.
   - Я не вижу ничего остроумного в том,  что  я  имел  честь  сказать  вам,
сударыня, - ответил Эрнотон.
   - В конце концов, сударь, - несколько нетерпеливо  сказала  герцогиня,  -
единственно, что я здесь ясно вижу, -  это  то,  что  вы  ничего  не  хотите
говорить. Но не думаете ли вы, что благодарность  слишком  тяжкая  ноша  для
человека, носящего мое имя; что я женщина, что вы мне дважды оказали  услугу
и что, если бы я захотела узнать ваше имя или, вернее, кто вы...
   - Превосходно, сударыня, я знаю, что вам очень легко это  узнать;  но  вы
это узнаете от другого, а не от меня.
   - Он всегда  прав,  -  сказала  герцогиня,  устремив  на  Эрнотона  взор,
который, если бы молодой  человек  понял  весь  его  смысл,  должен  был  бы
доставить ему больше удовольствия, чем какой бы то ни было взгляд за всю его
жизнь.
   Поэтому он и не захотел большего и, подобно лакомке, который встает из-за
стола, когда считает, что попробовал  лучшего  вина,  Эрнотон  поклонился  и
попросил у герцогини после ее приятных слов разрешения удалиться.
   - Итак, сударь, это все, что вы хотели мне сказать? - спросила герцогиня.
   - Я выполнил поручение, - ответил молодой человек, - мне остается  только
выразить самое глубокое почтение вашей светлости.
   Герцогиня следила за ним, не отвечая на его поклон; потом, когда дверь за
ним закрылась, она сказала, топнув ногой:
   - Мейнвиль, прикажите проследить за этим молодым человеком.
   - Невозможно, сударыня, - ответил тот, - все наши люди на  ногах;  я  сам
жду событий; сегодня не такой день, чтобы делать что-нибудь, кроме того, что
мы решили раньше.
   - Вы правы, Мейнвиль, действительно, я сошла с ума, но потом...
   - О, потом это другое дело; сколько угодно, сударыня.
   - Да, мне он тоже кажется подозрительным, как и моему брату.
   - Подозрителен или нет, - сказал Мейнвиль, - но  это  честный  парень,  а
честные люди сейчас редкость. Нужно признать нашу удачу; чужой,  неизвестный
нам человек падает с неба, чтобы сослужить нам такую службу.
   - Не важно, не важно, Мейнвиль; если мы не должны заниматься  им  сейчас,
проследите за ним позже, по крайней мере.
   - О сударыня, - ответил Мейнвиль,  -  позже,  я  надеюсь,  нам  не  будет
необходимости следить за кем бы то ни было.
   - Действительно, я сама не знаю, что я болтаю сегодня вечером, вы  правы,
Мейнвиль, я потеряла голову.
   - Полководцу, вроде вас, сударыня, дозволено накануне решающей битвы быть
озабоченным.
   - Это правда. Наступила ночь,  Мейнвиль,  а  Валуа  вернется  из  Венсена
ночью.
   - О, у нас пока есть время; сейчас еще нет  восьми  часов,  сударыня,  да
кроме того, наши люди еще не прибыли.
   - Все хорошо знают пароль, не правда ли?
   - Все.
   - Это надежные люди?
   - Проверенные, сударыня.
   - Каким образом они прибудут?
   - Поодиночке, как случайные путники.
   - Сколько человек вы ждете?
   - Пятьдесят; этого более чем достаточно;  поймите  же,  кроме  пятидесяти
человек, у нас будет две сотни монахов, стоящих столько же, сколько солдаты,
если не больше.
   - Как только наши люди прибудут, выстройте монахов на дороге.
   - Они уже предупреждены, сударыня; они загородят дорогу, наши толкнут  на
них карету, ворота монастыря будут открыты, и их придется только закрыть  за
каретой.
   - Пойдем ужинать, Мейнвиль, это даст нам возможность  провести  время.  У
меня такое настроение, что я готова передвинуть стрелку часов.
   - Час настанет, будьте спокойны.
   - Но наши люди, наши люди!
   - Они будут вовремя; едва пробило восемь часов, время еще не упущено.
   - Мейнвиль, Мейнвиль, мой бедный брат просит послать врача; лучший  врач,
лучшее лекарство для раны Майена  будет  прядь  волос  с  тонзуры  Валуа,  и
человек, который отвезет ему этот подарок, будет хорошо встречен.
   - Через два часа, сударыня, этот человек поедет к нашему дорогому герцогу
в его  убежище.  Он  уехал  из  Парижа  как  беглец,  а  вернется  сюда  как
триумфатор.
   - Еще одно слово, Мейнвиль, - сказала герцогиня, остановившись на  пороге
комнаты.
   - Что угодно, сударыня?
   - Наши друзья предупреждены?
   - Какие друзья?
   - Члены Лиги.
   - Боже упаси, сударыня! Предупреждать буржуа - это значит бить в набат на
колокольне собора Нотр-Дам. Как только все будет  сделано,  то  прежде,  чем
кому-либо это станет известно, у нас  будет  возможность  послать  пятьдесят
курьеров, но тогда пленник будет надежно заперт в  монастыре,  и  мы  сможем
защищаться против целой армии. Если это будет  нужно,  мы  тогда,  ничем  не
рискуя, можем кричать со всех крыш: Валуа принадлежит нам!
   - Ну-ну, вы ловкий  и  осторожный  человек,  Мейнвиль,  и  Беарнец  имеет
основания называть вас Менлиг (руководитель  Лиги),  я  как  раз  собиралась
сделать то, что вы говорите; но это как-то смутно брезжило у меня в уме.  Вы
знаете, как велика моя ответственность, Мейнвиль, вы знаете, что никогда, ни
в какие времена  ни  одна  женщина  не  предприняла  и  не  завершила  дела,
подобного тому, о котором я мечтаю.
   - Я это хорошо знаю, сударыня, поэтому и трепещу, давая вам советы.
   - Итак, подведем итоги, - властно продолжала герцогиня, - монахи спрятали
под рясами оружие?
   - Так точно.
   - Люди, вооруженные шпагами, на дороге?
   - Сейчас они уже должны быть там.
   - Горожане будут оповещены после события?
   - Это дело  трех  курьеров;  в  десять  минут  Лашапель-Марто,  Бригар  и
Бюсси-Леклер будут оповещены, а они, в свою очередь, предупредят других.
   - Прежде всего прикажите убить двух болванов, они ехали по обеим сторонам
кареты, это даст нам возможность рассказывать о событии так, как  будет  для
нас выгоднее.
   - Убить этих бедняг! - сказал Мейнвиль. - Вы считаете, что необходимо  их
убить, сударыня?
   - Например, Луаньяка? Нечего сказать, потеря!
   - Это доблестный воин.
   - Негодяй, сделавший карьеру; точно так же, как другой  верзила,  который
ехал слева, чернявый, со сверкающими глазами.
   - Ну, этого мне не так жалко, я его  не  знаю;  но  я  согласен  с  вашим
мнением, сударыня, у него достаточно неприятный вид.
   - Значит, вы отдаете его мне? - сказала, смеясь, герцогиня.
   - О, охотно, сударыня.
   - Очень вам благодарна.
   - Бог мой, сударыня, я ведь не спорю с вами. Если я что и сказал, то лишь
ради вашего доброго имени и ради чести той партии, к которой мы принадлежим.
   - Хорошо, хорошо, Мейнвиль, всем известно, что вы че