графиню де  Монсоро  -  на
улице и перенестись  во  Фландрию,  к  его  высочеству  герцогу  Анжуйскому,
который совсем недавно  получил  титул  герцога  Брабантского  и  на  помощь
которому, как нам известно, выступил главный адмирал Франции Анн Дэг, герцог
Жуаез.
   За восемьдесят лье к северу от Парижа  слышалась  многоустая  французская
речь, и французские знамена развевались над лагерем, раскинувшимся на берегу
Шельды. Дело было ночью: бесчисленные  огни  огромным  полукругом  окаймляли
Шельду, такую широкую у  Антверпена,  и  отражались  в  ее  глубоких  водах.
Обычная тишина польдеров, покрытых густой темной зеленью, нарушалась ржанием
французских коней.
   С высоты городских укреплений  часовые  видели,  как  блестят  при  свете
бивуачных костров мушкеты французских часовых - мгновенные  дальние  вспышки
молний, столь  же  неопасные  благодаря  огромной  ширине  реки,  отделявшей
вражескую армию от города, как те  зарницы,  что  сверкают  на  горизонте  в
теплый летний вечер. То было войско герцога Анжуйского.
   Те из наших читателей,  которые  соизволили  терять  время,  перелистывая
"Королеву Марго" и "Графиню де Монсоро", уже знают герцога Анжуйского, этого
завистливого, эгоистичного, честолюбивого и  порывистого  принца;  рожденный
так  близко  от  престола  и,   казалось,   каждым   значительным   событием
приближаемый к нему, он не  способен  был  терпеливо  ждать,  покуда  смерть
расчистит ему дорогу. Мы видели, как  он  при  Карле  IX  сначала  стремился
получить наваррский престол, затем престол самого Карла  IX  и,  наконец,  -
престол, занятый его братом Генрихом, бывшим королем Польским, чело которого
было увенчано двумя коронами, что вызывало  жгучую  зависть  его  брата,  не
сумевшего завладеть хотя бы одной.
   Тогда герцог  Анжуйский  ненадолго  обратил  свои  взоры  к  Англии,  где
властвовала женщина, и, чтобы получить престол, он просил руки этой женщины,
хотя она звалась Елизаветой и была  на  двадцать  лет  старше  его.  В  этом
начинании судьба, казалось, решила улыбнуться ему, если только можно  счесть
улыбкой судьбы брак с надменной дочерью Генриха VIII.  Тот,  кто  в  течение
всей  своей  жизни,  всегда  нетерпеливо  желая,  не  сумел  отстоять   даже
собственную свободу; кто присутствовал при казни, а  быть  может,  даже  был
виновником казни своих любимцев - Ла Моля и Коконнаса - и трусливо принес  в
жертву Бюсси, самого храброго из своих приближенных, - все  это  без  пользы
для своего возвышения и к великому ущербу для своей славы,  -  этот  пасынок
счастья внезапно увидел себя взысканным милостью могущественной королевы, до
того времени недосягаемой  для  взоров  смертного,  и  волею  целого  народа
возведенным в самый высокий сан, который этот народ мог  даровать.  Фландрия
предлагала ему корону, Елизавета обручилась с ним.
   Мы не притязаем на то, чтобы быть историком; если мы иной раз  становимся
им, то лишь тогда, когда история случайно спускается до уровня  романа  или,
вернее сказать, роман возвышается до  уровня  истории,  тогда  мы  проникаем
нашим пытливым взором жизнь герцога Анжуйского, постоянно соприкасавшуюся  с
величественными  путями  королей  и  поэтому  полную  тех  то  мрачных,   то
блистательных событий, которые обычно отмечают  лишь  в  жизни  коронованных
особ.
   Итак, расскажем в немногих словах эту жизнь. Увидев, что его брат  Генрих
III запутался в своей распре с Гизами, герцог Анжуйский перешел  на  сторону
Гизов, но вскоре убедился, что они, в сущности, преследует одну лишь цель  -
заменить собою династию Валуа на французском престоле.  Тогда  он  порвал  с
Гизами, но, как мы видели, этот разрыв для него был сопряжен с опасностью, и
казнь Сальседа на Гревской  площади  показала,  какое  значение  самолюбивые
герцоги Лотарингские придавали дружеским чувствам герцога Анжуйского. К тому
же у Генриха III давно уже раскрылись глаза, и за год до описываемых событий
герцог Алансонский, изгнанный или почти что изгнанный из Парижа, удалился  в
Амбуаз.
   Тогда-то и  призвали  его  фламандцы;  измученные  владычеством  Испании,
ожесточенные кровавыми зверствами герцога Альбы, обманутые лжемиром, который
с ними заключил дон Хуан Австрийский, воспользовавшийся  этим  миром,  чтобы
вновь  захватить  Намюр  и  Шарлемон,  фламандцы  призвали  себе  на  помощь
Вильгельма    Нассауского,    принца    Оранского,    и    назначили     его
генерал-губернатором Брабанта.
   Два слова об этом новом лице, занимающем значительное место в истории,  а
в нашем рассказе появляющемся лишь ненадолго.
   Вильгельму Нассаускому, принцу Оранскому, в ту пору минуло пятьдесят лет;
сын Вильгельма Нассауского по прозвищу "Старый" и графини Юлианы  Штольберг,
двоюродный  брат   погибшего   при   осаде   Сен-Дизье   Рене   Нассауского,
унаследовавший от него титул принца Оранского, Вильгельм, с раннего  детства
воспринявший  самые  суровые  принципы   Реформации,   совсем   еще   юношей
почувствовал свое значение и уяснил себе величие своей миссии.  Эта  миссия,
по его глубокому убеждению, вверенная ему свыше, всю жизнь им  выполнявшаяся
и  ставшая  причиной  его  мученической  смерти,  заключалась   в   создании
голландской республики, и он ее создал. В молодости он был призван Карлом  V
ко двору этого монарха. Карл V отлично знал людей; он по достоинству  оценил
Вильгельма, и зачастую старик император, владевший самой обширной  державой,
когда-либо объединенной под одним скипетром, советовался с юношей  по  самым
сложным вопросам, касавшимся Нидерландов. Более того - молодому человеку  не
было и  двадцати  четырех  лет,  когда  Карл  V,  в  отсутствие  знаменитого
Филибера-Эммануила   Савойского,   поручил    ему    командование    армией,
действовавшей во Фландрии. Тогда  Вильгельм  показал  себя  достойным  этого
доверия: он держал в страхе герцога Невэрского и  Колиньи  -  двух  наиболее
выдающихся полководцев того времени, и на глазах у них укрепил Филиппвиль  и
Шарлемон. На плечо Вильгельма Нассауского опирался Карл V, сходя со ступенек
трона в день своего отречения от престола; Вильгельму же он поручил  отвезти
Фердинанду императорскую корону, от которой добровольно отказался.
   Тогда на сцену выступил  Филипп  II,  и  хотя  Карл  просил  своего  сына
относиться к Вильгельму как к брату, Вильгельм вскоре понял,  что  Филипп  -
один из тех государей, которые предпочитают не иметь родичей.  Вот  тогда  в
сознании Вильгельма укоренилась великая мысль об  освобождении  Голландии  и
раскрепощении Фландрии - мысль, которая, быть может,  навсегда  осталась  бы
сокрытой от всех, если бы старик император, его отец и друг, не вздумал,  по
некоей случайной причуде, сменить императорскую мантию на  монашескую  рясу.
Вот тогда  Нидерланды,  по  предложению  Вильгельма  Оранского,  потребовали
вывода иностранных войск; тогда Испания, стремясь удержать  вырывавшуюся  из
ее тисков  жертву,  начала  ожесточенную  борьбу;  тогда  этому  несчастному
народу, постоянно  теснимому  и  Францией  и  Англией,  пришлось  претерпеть
сначала правление вице-королевы  Маргариты  Австрийской,  затем  -  кровавое
проконсульство  герцога  Альбы;  тогда  была  организована  та  одновременно
политическая  и  религиозная   борьба,   предлогом   к   которой   послужило
составленное  в  доме  графа  Кулембурга  заявление  с  требованием   отмены
инквизиции в  Нидерландах.  Тогда  четыреста  дворян,  одетых  с  величайшей
простотой, торжественной процессией, по двое в ряд, явились к подножию трона
вице-королевы, чтобы передать ей всенародные пожелания,  изложенные  в  этом
заявлении; и тогда, при виде этих людей, таких угрюмых и так скромно одетых,
у Барлемона, одного из советников герцогини, вырвалось слово "гезы",  тотчас
подхваченное фламандскими дворянами и принятое ими  для  обозначения  партии
нидерландских патриотов, до того времени не имевшей названия.
   С этого дня Вильгельм взял на себя ту роль, которою прославился как  один
из  величайших  актеров  драмы,  именуемой   мировой   историей.   Постоянно
побеждаемый в борьбе против подавляющего могущества Филиппа II, он постоянно
возобновлял эту борьбу,  усиливаясь  после  каждого  поражения,  всякий  раз
набирал  новое  войско  взамен   прежнего,   обращенного   в   бегство   или
разгромленного, и появлялся вновь со свежими силами,  всегда  приветствуемый
как освободитель.
   Среди этих непрестанно чередовавшихся нравственных побед  и  вещественных
поражений  Вильгельм,  находясь   в   Монсе,   узнал   о   кровавых   ужасах
Варфоломеевской ночи.
   То был жестокий удар, поразивший Нидерланды едва ли не  в  самое  сердце.
Голландия и кальвинистская часть Фландрии потеряли в  этой  ужасающей  резне
самых  отважных  из  числа  своих  естественных  союзников   -   французских
гугенотов.
   На эту весть Вильгельм ответил тем, что, по своему обыкновению, отступил;
из Монса он отвел свое войско к Рейну и стал выжидать, как события обернутся
в дальнейшем.
   События редко предают правое дело.
   Внезапно  разнеслась  весть,  всех   поразившая   своей   неожиданностью.
Противный ветер погнал морских гезов - были гезы морские и гезы сухопутные -
к порту Бриль. Видя, что нет никакой возможности вернуться в открытое  море,
гезы покорились воле стихии, вошли в гавань и, движимые отчаянием, приступом
взяли город, уже соорудивший для них виселицы. Овладев городом, они прогнали
из его окрестностей испанские гарнизоны и, не находя в своей среде  человека
достаточно сильного, чтобы извлечь пользу из успеха,  которым  были  обязаны
случаю, призвали принца  Оранского;  Вильгельм  тотчас  явился;  нужно  было
нанести решительный  удар,  нужно  было  вовлечь  в  борьбу  всю  Голландию,
навсегда уничтожив этим возможность примирения с Испанией.
   По  настоянию  Вильгельма  был  издан  декрет,  запрещавший  в  Голландии
католический культ, подобно тому как протестантский культ  был  запрещен  во
Франции.
   С обнародованием этого эдикта снова началась война; герцог  Альба  выслал
против восставших своего  собственного  сына,  герцога  Толедского,  который
отнял у них Зутфен, Нардем и Гарлем; но эти поражения не  только  не  лишили
голландцев мужества, а казалось, придали им силы; восстали все;  взялись  за
оружие все - от Зюйдерзе до  Шельды;  Испания  струхнула,  отозвала  герцога
Альбу и на его место назначила дона Луиса де Рекесенс, одного из победителей
при Лепанте.
   Тогда для  Вильгельма  начался  новый  ряд  несчастий.  Людвиг  и  Генрих
Нассауские,  спешившие  со  своими  войсками  на  помощь  принцу  Оранскому,
неожиданно подверглись вблизи  Нимвегена  нападению  со  стороны  одного  из
помощников дона Луиса, были разбиты  и  пали  в  бою;  испанцы  вторглись  в
Голландию,  осадили  Лейден  и  разграбили  Антверпен.  Казалось,  все  было
потеряно,  как  вдруг  провидение  вторично  пришло  на  помощь  только  что
возникшей республике: Рекесенс умер в Брюсселе.
   Тогда все провинции, сплоченные единством интересов, 8 ноября 1576  года,
то есть спустя четыре дня после  разгрома  Антверпена,  сообща  составили  и
подписали  известный  под  названием   Гентского   мира   договор,   которым
обязывались оказывать друг другу помощь в деле освобождения страны "от гнета
испанцев и других иноземцев".
   Вернулся дон Хуан, и с его появлением возобновились бедствия Нидерландов.
Не прошло и двух месяцев, как Намюр и Шарлемон были взяты.
   Фламандцы ответили на эти два поражения тем, что избрали принца Оранского
генерал-губернатором Брабанта.
   Пришел и дону Хуану черед умереть. Положительно, господь бог действовал в
пользу  освобождения  Нидерландов.  Преемником  дона  Хуана  стал  Александр
Фарнезе.
   То был государь весьма искусный, очаровательный  в  обращении  с  людьми,
кроткий и сильный одновременно, мудрый политик, хороший полководец; Фландрия
встрепенулась, когда этот  вкрадчивый  испанский  голос  впервые  назвал  ее
другом, вместо того чтобы поносить ее как бунтовщицу.
   Вильгельм понял, что Фарнезе  своими  обещаниями  достигнет  для  Испании
большего, нежели герцог Альба своими зверствами.
   По его настоянию провинции 29 января 1579 года подписали Утрехтскую унию,
ставшую основой государственного строя Голландии. Тогда же, опасаясь, что он
один не в силах будет  осуществить  освобождение,  за  которое  боролся  уже
пятнадцать  лет,  Вильгельм  добился  того,  что  герцогу  Анжуйскому   было
предложено владычество над  Нидерландами  с  условием,  что  герцог  оставит
неприкосновенными привилегии голландцев и фламандцев и будет уважать свободу
вероисповедания.
   Этим был нанесен тягчайший удар Филиппу II. Он ответил на него  тем,  что
назначил награду в двадцать пять тысяч экю тому, кто убьет Вильгельма.
   Генеральные штаты, собравшиеся в Гааге, немедленно  объявили  Филиппа  II
лишенным нидерландского  престола  и  постановили,  что  отныне  присяга  на
верность должна приноситься им, а не королю испанскому.
   В это-то  время  герцог  Анжуйский  вступил  в  Бельгию  и  был  встречен
фламандцами с тем недоверием, с которым они относились ко  всем  чужеземцам.
Но помощь Франции, обещанная французским принцем,  была  слишком  важна  для
них,  чтобы  они,  хотя  бы  по  видимости,  не  оказали  ему  радушного   и
почтительного приема.
   Однако посулы Филиппа II  принесли  свои  плоды.  Во  время  празднества,
устроенного в честь герцога Анжуйского,  рядом  с  принцем  Оранским  грянул
выстрел; Вильгельм пошатнулся; думали, что он смертельно ранен, но  он  ведь
еще был нужен Голландии.
   Пуля злодея только прошла через  обе  щеки  принца.  Стрелял  Жан  Жорги,
предшественник Бальтазара Жерара, так же как Жан Шатель был предшественником
Равальяка.
   Под влиянием всех  этих  событий  Вильгельм  проникся  глубокой  грустью,
которую лишь изредка просветляла задумчивая улыбка.  Фламандцы  и  голландцы
почитали этого замкнутого человека как самого бога, -  ведь  они  сознавали,
что в нем, в нем одном - все их будущее; когда он медленно шел, закутанный в
просторный плащ, надвинув на лоб широкополую  шляпу,  левой  рукой  подпирая
правую, а правой держась за подбородок, -  мужчины  сторонились,  давая  ему
дорогу, а матери с каким-то суеверным благоговением указывали на него детям,
говоря: "Смотри, сын мой, вот идет Молчаливый!"
   Итак, по предложению Вильгельма фламандцы избрали Франсуа Валуа  герцогом
Брабантским, графом Фландрским - иначе говоря, своим верховным  властителем.
Это  не  мешало,  а  напротив,  даже  способствовало  тому,  что   Елизавета
по-прежнему подавала ему надежду на брачный союз с ней.  В  этом  союзе  она
усматривала возможность присоединить к английским кальвинистам фландрских  и
французских; быть может, мудрая Елизавета грезила о тройной короне.
   Принц Оранский как будто относился к герцогу Анжуйскому благожелательно и
временно облек его покровом своей собственной  популярности,  но  был  готов
лишить его этого блага, как только по его, Вильгельма, мнению,  придет  пора
свергнуть власть француза, так же как  в  свое  время  он  свергнул  тиранию
испанца.
   Но этот лицемерный союзник был для герцога Анжуйского  опаснее  открытого
врага; он парализовал выполнение всех тех планов,  которые  могли  доставить
герцогу слишком обширную власть или слишком большое влияние во Фландрии.
   Как только французский принц совершил свой въезд в  Брюссель,  Филипп  II
потребовал помощи от герцога Гиза, ссылаясь при  этом  на  договор,  некогда
заключенный доном Хуаном Австрийским с Генрихом Гизом. Эти юные герои, почти
что однолетки, чутьем распознали друг друга. Сойдясь поближе и соединив свои
честолюбивые стремления,  они  поклялись  помочь  друг  другу  завоевать  по
королевству.
   Когда после смерти своего столь грозного для него брата Филипп II нашел в
бумагах молодого принца договор, подписанный Генрихом Гизом,  он,  казалось,
ничуть не был встревожен  этим.  Стоит  ли  волноваться  из-за  честолюбивых
замыслов мертвеца? Разве не погребли  вместе  с  ним  шпагу,  которая  могла
вдохнуть жизнь в письмена?
   Но монарх столь могущественный, как Филипп II, к тому же отлично знавший,
какое значение зачастую имеют в  политике  две  строчки,  начертанные  рукой
достаточно известной,  не  мог  допустить,  чтобы  в  собрании  рукописей  и
автографов,  привлекающем  в  Эскуриал  стольких  посетителей,  без   пользы
хранилась подпись Генриха Гиза, начавшая в ту пору приобретать  большой  вес
среди тех торговавших коронами  властителей,  какими  были  принц  Оранский,
Валуа, Габсбурги и Тюдоры.
   Поэтому Филипп II и предложил герцогу Гизу продолжить с  ним  заключенный
некогда с доном Хуаном  договор,  согласно  которому  лотарингец  обязывался
поддерживать испанское господство во Фландрии, взамен  чего  испанец  обещал
помочь лотарингцу довести до благополучного конца начинание, которое некогда
пытался осуществить кардинал. Завет, оставленный кардиналом семейству Гизов,
состоял в том, чтобы ни на минуту не прекращать усердной работы, которая  со
временем должна была доставить тем, кто ею занимается, возможность завладеть
королевством Францией.
   Гиз согласился - да он и не мог поступить иначе; Филипп  II  грозил,  что
препроводит  копию  договора  Генриху  Французскому;  вот  тогда  испанец  и
лотарингец  подослали  к  герцогу   Анжуйскому,   победоносному   властелину
Фландрии, испанца Сальседа,  приверженца  Лотарингского  дома  Гизов,  чтобы
убить его из-за угла. Действительно, убийство завершило  бы  все  к  полному
удовольствию как испанского короля, так и герцога Лотарингского. Со  смертью
герцога Анжуйского не стало  бы  ни  претендента  на  престол  Фландрии,  ни
наследника французской короны.
   Оставался, правда, принц Оранский;  но,  как  уже  известно  читателю,  у
Филиппа II был наготове другой Сальсед, которого звали Жан Жорги.
   Сальсед не успел выполнить свой замысел; его схватили и  четвертовали  на
Гревской площади.
   Жан Жорги тяжело ранил принца Оранского, но все же только ранил.
   Итак, герцог Анжуйский и Молчаливый - оба  остались  в  живых;  внешне  -
добрые друзья, на деле - соперники, еще  более  непримиримые,  чем  те,  кто
подсылал к ним убийц.
   Мы уже упоминали, что герцога Анжуйского  приняли  недоверчиво.  Брюссель
раскрыл ему свои ворота, но Брюссель не был ни Фландрией, ни Брабантом.
   Поэтому, действуя то убеждением,  то  силой,  герцог  начал  наступать  в
Нидерландах, начал постепенно, город за городом,  занимать  свое  строптивое
королевство; по совету герцога Оранского,  хорошо  знавшего  несговорчивость
фламандцев, он принялся,  как  сказал  бы  Цезарь  Борджиа,  поедать  сочный
фландрский артишок листик за листиком.
   Фламандцы, со своей стороны, сопротивлялись не слишком упорно;  сознавая,
что герцог Анжуйский победоносно защищает их от  испанцев,  они  не  спешили
принять своего освободителя, но все же принимали его.
   Франсуа терял терпение и в ярости топал ногой,  видя,  что  только  шагом
продвигается вперед.
   - Эти народы медлительны и робки, - говорили герцогу его доброжелатели, -
повремените!
   - Эти народы  изменчивы  и  коварны,  -  говорил  герцогу  Молчаливый,  -
применяйте силу!
   Кончилось тем, что  герцог,  от  природы  крайне  самолюбивый  и  поэтому
воспринимавший медлительность фламандцев как поражение, стал брать силою  те
города, которые не покорялись ему так быстро, как он того желал.
   Этого дожидались и его союзник Вильгельм Молчаливый,  принц  Оранский,  и
самый лютый его враг Филипп II, неусыпно следившие друг за другом.
   Одержав кое-какие успехи, герцог Анжуйский расположился лагерем  напротив
Антверпена; он решил силою взять этот город, который герцог Альба, Рекесенс,
дон Хуан и герцог Пармский один за другим подчиняли своему игу,  но  который
никто из них не мог ни истощить, ни поработить хотя бы на мгновение.
   Антверпен призвал герцога Анжуйского на помощь против Александра Фарнезе;
но когда герцо