ами  в
руках.
   - Черт возьми,  черт  возьми!  -  прошептал  Шико,  -  все  это  довольно
подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы  она  ни  была  трудна,
может быть, я все  же  разрешу  ее,  если  увижу  лицо  человека,  делавшего
измерения!
   И в это же мгновение, словно дух-покровитель  Шико  решил  исполнить  его
желание, человек, делавший измерения,  повернулся,  и  Шико  признал  в  нем
Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того  самого,  кому  он
накануне продал свои старые доспехи.
   "Ну вот, - подумал он, - да здравствует Лига! Теперь я достаточно  видел;
немного  пошевелив  мозгами,  догадаюсь  и  об  остальном.  Что  ж,   ладно,
пошевелим".
   Герцогиня в сопровождении своего берейтора вышла из аббатства  и  села  в
крытые носилки, поджидавшие у ворот.
   Дом Модест, провожавший их  к  выходу,  только  и  делал,  что  отвешивал
поклоны.
   Герцогиня, не  спуская  занавески  на  этих  носилках,  еще  отвечала  на
излияния настоятеля, когда один монах ордена святого Иакова, выйдя из Парижа
через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадьми,  осмотрев  их  с
любопытством, а потом и с носилками, куда устремил внимательный взгляд.
   В этом монахе Шико узнал маленького брата Жака, который торопливо шел  из
Лувра и теперь остановился, пораженный красотой г-жи де Монпансье.
   "Ну, ну, - подумал Шико, - мне везет. Если бы Жак вернулся раньше,  я  не
смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к
Фобенскому  кресту,  где  назначено  было  свидание.  А  теперь  госпожа  де
Монпансье  на  моих  глазах  уезжает,  после  своего  маленького   заговора.
Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут".
   И,  действительно,  герцогиня,  проехав  мимо  не  замеченного  ею  Шико,
помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею.
   Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико.
   Шико следил за ним, как за дичью  охотник,  намеревающийся  выстрелить  в
самый подходящий момент.
   Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил.
   - Эй, добрый человек, - подал он голос из  своей  норы,  -  загляните-ка,
пожалуйста, сюда.
   Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве.
   - Вы меня заметили, отлично! - продолжал Шико. - А теперь  сделайте  вид,
будто ничего не видели, мэтр Никола... Пулен.
   Судейский подскочил, словно лань, услышавшая ружейный выстрел.
   - Кто вы такой? - спросил он. - И чего вы хотите?
   - Кто я?
   - Да.
   - Я один из ваших друзей, недавний друг, но уже близкий. Чего я хочу? Ну,
чтобы вам это растолковать, понадобится некоторое время.
   - Но чего же вы желаете? Говорите.
   - Я желаю, чтобы вы ко мне подошли.
   - К вам?
   - Да, ко мне, чтобы вы спустились в канаву.
   - Для чего?
   - Узнаете. Сперва спускайтесь.
   - Но...
   - И чтобы вы сели спиной к кустарнику.
   - Однако...
   - Не глядя в мою сторону, с таким видом, будто вы и не подозреваете,  что
я тут нахожусь.
   - Сударь...
   - Я требую многого, согласен. Но что поделаешь, - мэтр Робер Брике  имеет
право быть требовательным.
   - Робер Брике? - вскричал Пулен, тотчас же  выполняя  то,  что  ему  было
велено.
   - Отлично, присаживайтесь, вот так... Что ж, мы, оказывается, проделывали
измереньица на Венсенской дороге?
   - Я?
   - Безо всякого сомнения. А что удивительного, если  чиновнику  парижского
суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя?
   - Верно, -  сказал,  несколько  успокаиваясь,  Пулен,  -  как  видите,  я
проводил измерения.
   - Тем более, - продолжал Шико, - что вы работали на глазах у  именитейших
особ.
   - Именитейших особ? Не понимаю вас.
   - Как? Вы не знали...
   - Не понимаю, что вы такое говорите.
   - Вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там на балконе  и
только что возобновили свой прерванный путь в Париж?
   - Клянусь вам...
   - Какое же счастье для меня сообщить  вам  такую  замечательную  новость!
Представьте себе,  господин  Пулен,  что  вами,  как  дорожным  смотрителем,
любовались госпожа герцогиня де  Монпансье  и  господин  граф  де  Мейнвиль.
Пожалуйста, не шевелитесь.
   - Сударь, - сказал Никола Пулен, пытаясь бороться,  -  ваши  слова,  ваше
обращение...
   - Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, - продолжал Шико,  -
вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно.
   Пулен только вздохнул.
   - Ну вот, хорошо, - продолжал Шико. - Так я вам говорил,  что,  поскольку
вы работали на глазах у этих особ, а они вас - как вы  сами  уверяете  -  не
заметили, я, милостивый государь мой, полагаю, что для  вас  было  бы  очень
выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа - например, король.
   - Король?
   - Да, господин Пулен, его  величество.  Уверяю  вас,  он  весьма  склонен
ценить всякую работу и вознаградить всякий труд.
   - Ах, господин Брике, сжальтесь.
   - Повторяю, дорогой господин Пулен, что, если вы хоть  слегка  двинетесь,
вас ожидает смерть. Сидите же спокойно, чтобы не случилось беды.
   - Но чего вы от меня хотите, во имя неба?
   - Хочу вашего блага, и ничего больше. Ведь я же сказал, что я вам друг.
   - Сударь! - вскричал Никола Пулен в полном отчаянии. -  Не  знаю,  право,
что я сделал дурного его величеству, вам, кому бы то ни было вообще!
   - Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите кому положено, это не  мое
дело. У меня, видите ли, есть свои соображения; по-моему, король не  одобрил
бы, что его судейский чиновник, действуя в  качестве  дорожного  смотрителя,
повинуется знакам и указаниям господина де Мейнвиля. Кто знает, может  быть,
королю не понравится также, что его судейский чиновник  в  своем  ежедневном
донесении не отметил, что  госпожа  де  Монпансье  и  господин  де  Мейнвиль
прибыли вчера в его славный город  Париж?  Знаете,  господин  Пулен,  одного
этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством.
   - Господин Брике,  я  же  только  забыл  отметить  их  прибытие,  это  не
преступление, и, конечно, его величество не может не понять...
   - Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами  себя  обманываете.  Я
гораздо яснее вижу исход этого дела.
   - Что же вы видите?
   - Самую настоящую виселицу.
   - Господин Брике!
   - Дайте же досказать, черт побери! На виселице - новая  прочная  веревка,
по четырем углам эшафота - четыре солдата, кругом - немалое число парижан, а
на конце веревки - один хорошо знакомый мне судейский чиновник.
   Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым
буковым деревцам.
   - Сударь! - взмолился он, сложив руки.
   - Но я вам друг, дорогой господин Пулен, - продолжал Шико, - и в качестве
друга готов дать вам совет.
   - Совет?
   -  Да,  и,  слава   богу,   такой,   которому   легко   последовать!   Вы
незамедлительно, - понимаете? - незамедлительно отправитесь...
   - Отправлюсь... - прервал перепуганный Никола, - отправлюсь куда?
   - Минуточку, дайте подумать, - сказал Шико,  -  отправитесь  к  господину
д'Эпернону.
   - Господину д'Эпернону, другу короля?
   - Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз.
   - С господином д'Эперноном?
   - Да, и вы расскажете ему все, касающееся обмера дороги.
   - Да это безумие, сударь!
   - Напротив - мудрость, высшая мудрость.
   - Не понимаю.
   - Однако же все до прозрачности ясно. Если я  просто-напросто  донесу  на
вас, как на человека, занимавшегося измерениями дороги и скупавшего доспехи,
вас вздернут; если, наоборот, вы сами все добровольно раскроете, вас осыплют
наградами и почестями...  Похоже,  что  я  вас  не  убедил!..  Отлично,  мне
придется возвратиться в Лувр, но, ей-богу, я готов это сделать.  Для  вас  я
сделаю все, что угодно.
   И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднимаясь с места,
стал раздвигать Шико.
   - Нет, нет, - сказал он. - Оставайтесь, пойду я.
   - Вот и отлично. Вы  сами  понимаете,  дорогой  господин  Пулен,  никаких
уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я,  такой,
каким вы меня видите или, вернее, вы меня не видите, имею честь находиться в
самых приятельских отношениях. Так что хотя вас  повесят  лишь  послезавтра,
но, во всяком случае, повыше и на веревке покороче.
   - Я иду, сударь, -  произнес  совершенно  уничтоженный  Пулен,  -  но  вы
странным образом злоупотребляете...
   - Я?
   - А как же?
   - Ах, дорогой господин Пулен, служите за меня молебны. Пять  минут  назад
вы  были  государственным  преступником,  а  я  превращаю  вас  в  спасителя
отечества. Но бегите же скорей, дорогой господин Пулен, ибо  я  очень  спешу
уйти  отсюда,  а  смогу  это  сделать  лишь  после  вашего  ухода.   Особняк
д'Эпернона, не забудьте.
   Никола Пулен поднялся и с  выражением  полнейшего  отчаяния  стремительно
понесся по направлению к Сент-Антуанским воротам.
   "Давно пора, - подумал Шико, - из монастыря уже кто-то идет  ко  мне.  Но
это не маленький Жак. Эге! Кто этот верзила, сложенный как зодчий Александра
Великого, который хотел обтесать Афонскую гору. Черти полосатые!  Для  такой
шавки, как я, этот пес совсем не подходящая компания".
   Увидев этого вестника из аббатства, Шико поспешил  к  Фобенскому  кресту,
где они должны были встретиться. При этом ему пришлось  отправиться  кружным
путем, а верзила монах шел быстрыми шагами  напрямик,  что  укорачивало  ему
дорогу и дало возможность первым добраться до креста.
   Впрочем, Шико  терял  время  отчасти  потому,  что,  шагая,  рассматривал
монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия.
   И правда, этот инок был настоящий филистимлянин.
   Он так торопился встретиться с Шико,  что  его  ряса  не  была  даже  как
следует  застегнута,  и  через  прореху  ее  виднелись  мускулистые  ноги  в
коротких, вполне мирского вида штанах.
   К тому же глубоко запавшие углы его  рта  придавали  его  лицу  выражение
отнюдь не богомольное, когда же от ухмылки он переходил к смеху, во рту  его
обнажались три зуба, похожие на колья палисада за валами толстых губ.
   Руки,  длинные,  как  у  Шико,  но  толще,  плечи  такие,  что   на   них
действительно можно было взвалить  ворота  Газы,  большой  кухонный  нож  за
веревочным поясом да мешковина, закрывавшая грудь, словно щит, - таков был у
этого монастырского Голиафа набор оборонительного и наступательного оружия.
   "Решительно, - подумал Шико, - он здорово безобразен, и  если  при  такой
наружности он не несет мне приятных известий, то, на  мой  взгляд,  подобная
личность не имеет никакого права на существование".
   Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него  глаз,  приветствовал
его почти по-военному.
   - Чего вы хотите, друг мой? - спросил Шико.
   - Вы господин Робер Брике?
   - Собственной особой.
   - В таком случае у меня для вас письмо от преподобного настоятеля.
   - Давайте.
   Шико взял письмо. Оно гласило:
   "Дорогой друг мой, после того как мы расстались, я поразмыслил. Поистине,
я не решаюсь предать пожирающей пасти волков, которыми  кишит  грешный  мир,
овечку, доверенную  мне  господом.  Как  вы  понимаете,  я  говорю  о  нашем
маленьком Жаке, который только что был принят  королем  и  отлично  выполнил
ваше поручение.
   Вместо Жака, который еще в  слишком  нежном  возрасте  и  вдобавок  нужен
здесь, я посылаю вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом  он
кроток и духом невинен: я уверен, что  вы  охотно  примете  его  в  качестве
спутника..."
   "Да, как бы не так, - подумал Шико, искоса бросив  взгляд  на  монаха,  -
рассчитывай на это".
   "К письму этому я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог  дать
вам его вслух.
   Прощайте, дорогой друг".
   - Какой прекрасный почерк! - сказал Шико, закончив чтение письма. -  Пари
держу, что письмо написано казначеем: какая прекрасная рука!
   - Письмо действительно написал брат Борроме, - ответил Голиаф.
   - В таком  случае,  друг  мой,  -  продолжал  Шико,  любезно  улыбнувшись
высокому монаху, - вы можете возвратиться в аббатство!
   - Я?
   - Да, вы  передадите  его  преподобию,  что  мои  планы  изменились  и  я
предпочитаю путешествовать один.
   - Как, вы не возьмете меня с собою, сударь?  -  спросил  монах  тоном,  в
котором к изумлению примешивалась угроза.
   - Нет, друг мой, нет.
   - А почему, скажите, пожалуйста?
   - Потому что я должен соблюдать бережливость. Время теперь трудное, а вы,
видимо, непомерно много едите.
   Великан обнажил свои клыки.
   - Жак ест не меньше моего.
   - Да, но Жак - настоящий монах.
   - А я-то что же такое?
   - Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, что,  говоря  между  нами,  может
вызвать негодование у Богоматери, к которой я послан.
   - Что это вы мелете насчет ландскнехтов и жандармов? - сказал монах. -  Я
инок из обители святого Иакова, что вы, не видите этого по моему облачению?
   - Человек в рясе не всегда монах, друг мой, - ответил Шико. - Но  человек
с ножом за поясом - всегда воин. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.
   И Шико отвесил гиганту прощальный поклон,  а  тот  направился  обратно  в
монастырь, ворча, как прогнанный пес.
   Что касается нашего путешественника, он подождал, пока  тот,  кто  должен
был стать его спутником, скрылся из вида. Когда  же  он  исчез  за  воротами
монастыря, Шико спрятался за живой изгородью, снял там  свою  куртку  и  под
холщовую рубаху поддел уже знакомую нам тонкую кольчугу.
   Кончив переодеваться, он напрямик через поле  направился  к  Шарантонской
дороге.

Глава 26

ГИЗЫ

   Вечером  того  же  дня,  когда  Шико  отправился  в  Наварру,  мы   снова
повстречаемся  в  большом  зале  дворца  Гизов,   куда   в   прежних   наших
повествованиях  не  раз  вводили  читателей,  мы   снова   повстречаемся   с
быстроглазым юношей, который попал в Париж на лошади Карменжа, и, как мы уже
знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на  исповедь  к
дому Модесту Горанфло.
   На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться
в мужское платье.
   Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником,  с
целым созвездием  драгоценных  камней  в  прическе  по  моде  того  времени,
нетерпеливо ожидала, стоя в амбразуре окна  одна,  какого-то  запаздывающего
посетителя.
   Сгущались сумерки, и герцогиня лишь с  большим  трудом  различала  ворота
парадного подъезда, с которых не спускала глаз.
   Наконец  послышался  топот  копыт,  и  через  десять  минут   привратник,
таинственно понижая голос, доложил герцогине о прибытии  монсеньера  герцога
Майенского.
   Госпожа де Монпансье вскочила с места и устремилась навстречу  брату  так
поспешно, что забыла даже ступать на носок правой ноги, как  обычно  делала,
когда не хотела хромать.
   - Как, брат, - сказала она, - вы одни?
   - Да, сестрица, - ответил герцог, целуя руку герцогини и усаживаясь.
   - Но Генрих, где же Генрих? Разве вы не знаете, что здесь его все ждут?
   - Генриху, сестрица, в Париже пока еще нечего  делать,  но  зато  у  него
немало дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно и
скрытно: работы там много, зачем же бросать ее, ехать в Париж, где  все  уже
устроено?
   - Да, но где все расстроится, если вы не поторопитесь.
   - Ну, вот еще!
   - Можете, братец, говорить "вот еще!" сколько вам угодно. А я вам  скажу,
что все эти ваши доводы не убеждают парижских буржуа, что они  хотят  видеть
своего Генриха Гиза, жаждут его, бредят им.
   - Когда придет время, они его увидят. Разве Мейнвиль им  всего  этого  не
растолковал?
   - Растолковал. Но вы ведь знаете, что его голос не то, что ваши голоса.
   - Давайте, сестрица, перейдем к самому срочному. Как Сальсед?
   - Умер.
   - Не проговорившись?
   - Не вымолвив ни слова.
   - Хорошо. Как с вооружением?
   - Все закончено.
   - Париж?
   - Разделен на шестнадцать кварталов.
   - И в каждом квартале назначенный вами начальник?
   - Да.
   - Ну, так будем спокойно ждать,  хвала  господу.  Это  я  и  скажу  нашим
славным буржуа.
   - Они не станут слушать.
   - Вот еще!
   - Говорю вам, в них точно бес вселился.
   -  Милая  сестрица,  вы  сами  так  нетерпеливы,  что  и  другим  склонны
приписывать излишнюю торопливость.
   - Что ж, вы меня за это упрекаете?
   - Боже сохрани! Но надо выполнять то, что считает нужным брат Генрих.  Ну
а он не хочет никаких поспешных действии.
   - Что ж тогда делать? - нетерпеливо спросила герцогиня.
   - А что-нибудь действительно вынуждает нас торопиться?
   - Да все, если хотите.
   - С чего же, по-вашему, начать?
   - Надо захватить короля.
   - Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха, если  бы  ее
можно  было  осуществить.  Но  задумать  и  выполнить  -  две  разные  вещи.
Припомните-ка, сколько раз уже наши попытки проваливались.
   - Времена изменились. Короля теперь некому защищать.
   - Да, кроме швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев.
   - Послушайте, брат, в любое время я, я сама покажу вам, как  он  едет  по
большой дороге в сопровождении всего двух слуг.
   - Сто раз мне это говорили, но ни разу я этого не видел.
   - Так увидите, если пробудете в Париже хотя бы три дня.
   - Какой-нибудь новый замысел!
   - Вы хотите сказать - новый план?
   - Ну так сообщите мне, в чем он состоит.
   - О, это чисто женская мысль, и вы над ней только посмеетесь.
   - Боже меня упаси уязвить ваше авторское самолюбие. Рассказывайте.
   - Вы смеетесь надо мною, Майен?
   - Нет, я вас слушаю.
   - Ну так вот, коротко говоря...
   В это мгновение привратник поднял портьеру.
   - Угодно ли их высочествам принять господина де Мейнвиль?
   - Моего сообщника? - сказала герцогиня. - Впустите.
   Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому.
   - Одно только слово, монсеньер. Я только что из Лувра.
   - Ну? - вскричали в один голос Майен и герцогиня.
   - Подозревают, что вы приехали.
   - Каким образом?
   - Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен-л'Оксеруа. В это  время
мимо прошли два гасконца.
   - Вы их знаете?
   - Нет. На них было новое - с иголочки - обмундирование. "Черт  побери,  -
сказал один, - куртка у вас  великолепная.  Но  при  случае  вчерашняя  ваша
кираса послужила бы вам лучше". - "Ну, ну, как ни тверда шпага господина  де
Майена, - ответил другой, - бьюсь об заклад, что этого атласа он так  же  не
проколет, как той кирасы". Тут гасконец принялся бахвалиться, и из его  слов
я понял, что вашего прибытия ждут.
   - У кого служат эти гасконцы?
   - Не имею ни малейшего понятия.
   - Они с тем и ушли?
   - Не так-то просто. Говорили они  очень  громко.  Имя  вашего  высочества
услышали прохожие. Кое-кто остановился и начал расспрашивать  -  правда  ли,
что вы приехали. Те собирались было ответить,  но  тут  к  гасконцу  подошел
какой-то  человек  и  дотронулся  до  его  плеча.  Или  я  сильно  ошибаюсь,
монсеньер, или этот человек был Луаньяк.
   - А что дальше?
   -  Он  шепотом  сказал  несколько  слов,  гасконец  покорно  склонился  и
последовал за тем, кто его прервал.
   - Так что...
   - Так  что  я  ничего  больше  узнать  не  смог.  Но  полагаю,  что  надо
остерегаться.
   - Вы за ними не проследили?
   - Проследил, но издали: опасался, чтобы меня не узнали, как дворянина  из
свиты вашего высочества. Направились они к Лувру  и  скрылись  за  мебельным
складом. Но прохожие потом на разные лады повторяли: Майен, Майен.
   - Есть простой способ ответить на это, - сказал герцог.
   - Какой? - спросила его сестра.
   - Пойти сегодня вечером приветствовать короля.
   - Приветствовать короля?
   - Конечно. Я приехал в Париж, сообщаю ему, как обстоят дела в его  верных
пикардийских городах. Что против этого можно сказать?
   - Способ хороший, - сказал Мейнвиль.
   - Это неосторожно, - возразила герцогиня.
   - Это необходимо, сестра, если действительно известно,