сара и собираются посмеяться надо мной или, что еще
хуже, указать на меня прохожим.
   Шико вытряхнул содержимое кошелька на ладонь, вынул из кармана полотняный
мешочек Горанфло и пересыпал  туда  золото  и  серебро,  приговаривая  вслед
монетам:
   - Вы можете спокойно лежать рядом, детки, ведь вы все из одной страны.
   Потом, вытащив письмо из кошелька, он положил на  его  место  камешек  и,
словно человек, вооруженный пращой,  бросил  его  в  Орж,  извивавшуюся  под
мостом.
   Раздался всплеск, два-три круга разбежались по спокойной  поверхности  и,
все расширяясь, разбились о берега.
   - Это для моей безопасности, -  сказал  Шико,  -  теперь  поработаем  для
Генриха.
   И он взял письмо, которое положил на землю, чтобы легче забросить кошелек
в реку.
   Но на дороге показался осел, груженный дровами.
   Его вели две женщины, и он выступал так гордо,  будто  нес  не  дрова,  а
священные реликвии.
   Шико спрятал письмо, опершись на него своей широкой  ладонью,  и  дал  им
проехать.
   Оставшись один, он снова взял письмо, разорвал конверт и  с  несокрушимым
спокойствием сломал печать, как если бы это было просто письмо от прокурора.
   Потом он опять взял конверт, скатал его в ладонях, раздавил печать  между
двумя камнями и послал все это вслед кошельку.
   - Теперь, - сказал Шико, - можно и насладиться стилем этого послания.
   Он развернул письмо и прочитал:
   "Дражайший наш брат, глубокая любовь, которую питал к Вам  наш  дражайший
брат покойный король Карл IX, и поныне живет под сводами Лувра  и  неизменно
наполняет мое сердце".
   Шико поклонился.
   "Поэтому мне неприятно говорить с Вами о печальных и досадных  предметах;
но Вы проявляете стойкость  в  превратностях  судьбы,  и  я,  не  колеблясь,
сообщаю Вам о том, что  можно  сказать  только  мужественным  и  проверенным
друзьям".
   Шико прервал чтение и снова поклонился.
   "Кроме того, - продолжал он, - я, как король, имею заботу о том, чтобы Вы
этой новой заботой прониклись: это честь моего и Вашего имени, брат мой.
   Мы с Вами сходны в одном: оба одинаково окружены врагами,  Шико  Вам  это
объяснит".
   - Chicotus explicabit, - сказал Шико, - или лучше  evolvet,  что  гораздо
изящнее.
   "Ваш слуга, господин виконт де  Тюренн,  является  источником  постоянных
скандалов при Вашем дворе. Бог не попустит, чтобы я вмешивался в Ваши  дела,
иначе как для блага Вашего и чести. Ваша жена, которую я, к  моему  великому
огорчению, называю сестрой, должна  была  бы  позаботиться  об  этом  вместо
меня.., но она этого не делает".
   - Ого! - сказал  Шико,  продолжая  переводить  на  латинский.  -  Quaeque
omittit facere. Это жестко сказано.
   "Я прошу Вас, мой брат, проследить, чтобы отношения Марго с  виконтом  де
Тюренн, связанным с нашими общими друзьями, не  вносили  стыда  и  позора  в
семью Бурбонов. Начните действовать, как  только  Вы  в  этом  убедитесь,  и
проверьте факты, как только Шико прочтет Вам мое письмо".
   - Statim atque audiveris Chicotum litteras explicantem. Пошли  дальше,  -
сказал Шико.
   "Было бы очень неприятно, если бы возникло малейшее сомнение в законности
Ваших наследников, брат мой, - самого драгоценного, о чем бог  не  дозволяет
мне мечтать; так как, увы, мне не дано возродиться в моем потомстве.
   Оба соучастника, которых я выдаю Вам,  как  брат  и  король,  чаще  всего
встречаются в маленьком замке Луаньяк. Они отправляются туда  под  предлогом
охоты; этот дворец, кроме того, очаг интриг, в которых замешаны и господа де
Гиз; ибо Вы несомненно знаете, какой злополучной  любовью  преследовала  моя
сестра и Генриха де Гиза, и моего собственного брата, герцога Анжуйского,  в
те времена, когда я сам  носил  это  имя,  а  мой  брат  назывался  герцогом
Алансонским".
   - Quo et quam irregulari amore  sit  prosecuta  et  Henricum  Guisium  et
germanum meum...
   "Обнимаю Вас и прошу обратить внимание на  мои  предупреждения,  я  готов
помочь Вам всегда и во всем. Пока же воспользуйтесь советами Шико,  которого
я Вам посылаю".
   -  Age  auctore  Chicoto!  Великолепно,  вот  я  и  советник  королевства
Наваррского.
   "Ваш любящий и т, д, и т, д."
   Прочитав письмо, Шико сжал голову обеими руками.
   - О! - сказал он, - вот, мне думается, довольно скверное  поручение,  оно
доказывает, что, убегая от одной беды,  можно  попасть  в  еще  худшую,  как
говорит Гораций Флакк. По правде сказать, я предпочитаю Майена.  И  все  же,
если не считать его вытканного золотом кошелька,  которого  я  не  могу  ему
простить, это письмо  написано  ловким  человеком.  Если  предположить,  что
Генрих сделан из того  же  теста,  как  все  мужья,  это  письмо  может  его
рассорить сразу и с женой, и с Тюренном, и с Анжу, и  с  Гизами,  и  даже  с
Испанией. Для того  чтобы  Генрих  Валуа,  живя  в  Лувре,  был  так  хорошо
осведомлен о том, что происходит в По у Генриха Наваррского, нужно, чтобы  у
него там был шпион, и этот  шпион  очень  заинтересует  наваррца.  С  другой
стороны, это письмо принесет мне кучу неприятностей, если я встречу испанца,
лорренца, беарнца или  фламандца,  которые  пожелали  бы  узнать  цель  моей
поездки в Беарн.  Я  же  проявлю  крайнюю  непредусмотрительность,  если  не
подготовлюсь к встрече с одним из таких любопытных. Кое-что припас для меня,
если не ошибаюсь, монах Борроме.
   Кроме того:
   Чего искал Шико, когда он просил у  короля  Генриха  куда-нибудь  послать
его? Покоя - вот чего он хотел. А теперь Шико поссорит короля Наваррского  с
женой. Это совсем не дело для Шико, так как Шико, поссорив между собой таких
влиятельных людей,  приобретет  смертельных  врагов,  которые  помешают  ему
благополучно достичь восьмидесятилетнего возраста. Черт возьми,  тем  лучше,
хорошо жить только молодым. Но тогда уж лучше было подождать, пока  господин
де Майен пырнет меня кинжалом. Нет, во всем нужна взаимность -  таков  девиз
Шико. Значит, Шико продолжит свое путешествие. Но Шико человек умный, и Шико
примет все предосторожности. То есть при нем будут  только  деньги,  и  если
Шико убьют, это принесет вред только ему одному. Шико поэтому  докончит  то,
что начал, - он переведет  это  прекрасное  письмо  с  начала  до  конца  на
латинский язык,  запечатлеет  его  в  памяти,  где  оно  уже  на  две  трети
запечатлелось, потом он купит лошадь, потому  что  от  Жувизи  до  По  нужно
слишком много раз поставить правую ногу перед левой. Но  прежде  всего  Шико
разорвет письмо  своего  друга  Генриха  Валуа  на  бесчисленное  количество
кусочков и постарается, чтобы одни из этих кусочков, превращенные  в  атомы,
полетели в Орж, другие - в воздух, а третьи вернулись к нашей  общей  матери
земле, в лоно которой возвращается все, даже глупости  королей.  Когда  Шико
кончит то, что он начал...
   Шико  замолчал,  чтобы  осуществить  свой  проект.  Одна   треть   письма
отправилась в воду, вторая в воздух, а третья исчезла  в  яме,  вырытой  для
этой цели не кинжалом, не ножом, но таким инструментом, который мог в случае
необходимости заменить и одно и другое и который Шико носил за поясом.
   Кончив эту операцию, он продолжал:
   -  Шико  отправится  в  путь  со  всеми  мельчайшими  предосторожностями,
пообедает в добром городе Корбейле, как  того  требует  его  добропорядочный
желудок. А пока, - продолжал Шико, - займемся латинским сочинением,  которое
мы решили составить; думается, мы создадим довольно изящный текст.
   Внезапно Шико  остановился:  он  заметил,  что  не  сможет  перевести  на
латинский язык слово "Лувр", - это его очень огорчило.
   Ему пришлось также переделать Марго в Марготу, как он уже сделал из  Шико
- Шикотуса; между тем для красоты надо было бы превратить Шико в  Шикота,  а
Марго в Маргот, что уже напоминает не латынь, а греческий.
   О слове "Маргарита" он даже не  думал;  такой  перевод  был  бы,  по  его
мнению, не точен.
   Вся эта латынь,  изысканно  пуристическая,  с  цицероновскими  оборотами,
привела Шико  к  приятному  городу  Корбейлю,  где  смелый  посланец  меньше
знакомился  с  чудесами  Сен-Спира,  чем  с   чудесами   повара-трактирщика,
насыщавшего ароматными парами окрестности собора.
   Мы не будем описывать  пиршество,  которому  он  предался,  мы  не  будем
пытаться рисовать лошадь, которую он купил в конюшне хозяина гостиницы;  это
значило бы задать себе слишком трудную задачу; мы скажем  только,  что  обед
был достаточно длинным, а лошадь достаточно плохой, чтобы дать нам, если  бы
у нас хватило совести, материала почти на целый том.

Глава 3

ЧЕТЫРЕ ВЕТРА

   Шико на своей маленькой лошади, настолько, впрочем, сильной, чтобы  нести
на себе такого большого человека, Шико, переночевав в Фонтенебло, сделал  на
следующий день крюк вправо и достиг маленькой деревушки Оржеваль. Он хотел в
этот день сделать еще несколько лье, потому что ему,  видимо,  не  терпелось
подальше отъехать от Парижа. Но его лошадь начала спотыкаться  так  часто  и
так сильно, что он счел необходимым остановиться.
   В течение всего пути его  обычно  очень  проницательный  взгляд  не  смог
обнаружить ничего подозрительного.
   Люди, тележки, заставы казались в одинаковой мере безобидными.
   Несмотря, однако же, на то, что внешне все было как будто спокойно,  Шико
не  чувствовал  себя  в   безопасности;   наши   читатели   знают,   что   в
действительности  он  меньше  кого  бы  то  ни   было   доверялся   внешнему
спокойствию.
   Прежде чем лечь спать и поставить на ночь лошадь,  он  очень  внимательно
осмотрел весь дом.
   Шико показали великолепные комнаты с тремя или четырьмя выходами; однако,
по мнению Шико, в них не только было слишком  много  дверей,  но  эти  двери
недостаточно хорошо закрывались.
   Хозяин только что отремонтировал большой чулан, имевший только один выход
на лестницу; эта дверь была снабжена изнутри солидными задвижками.
   Шико приказал поставить кровать в этом чулане,  сразу  понравившемся  ему
больше, чем великолепные,  но  ничем  не  защищенные  комнаты,  которые  ему
показали сначала.
   Он несколько раз попробовал задвижки  и,  удовлетворенный  тем,  что  они
двигаются легко, хотя достаточно крепки, поужинал, приказал  не  убирать  со
стола, под предлогом, что у него по ночам бывают приступы голода,  разделся,
положил одежду на стул и лег.
   Но прежде чем лечь,  он  для  большей  безопасности  вытащил  из  кармана
кошелек или, вернее, мешок  с  деньгами  и  положил  вместе  со  шпагой  под
подушку.
   Потом он мысленно три раза повторил письмо.
   Стол был для него второй линией обороны, и все же это двойное  укрепление
казалось ему недостаточным; он встал, поднял обеими руками шкаф и,  поставив
его перед дверью, герметически закрыл ее.
   Итак, между ним и возможным нападением были дверь, шкаф и стол.
   Гостиница показалась Шико почти  необитаемой.  У  хозяина  было  невинное
лицо; вечером был такой ветер, что мог вырвать рога у быков,  а  деревья  по
соседству ужасно скрипели, но этот скрип, по словам Лукреция, мог показаться
ласковым  и  приветливым  хорошо  укрытому  и  закутанному  путешественнику,
лежащему в теплой постели.
   Завершив подготовку к возможной обороне, Шико с  наслаждением  растянулся
на своем ложе. Нужно сказать, что постель была мягкой и приспособленной  для
того, чтобы защитить лежащего  в  ней  от  всяческого  беспокойства  как  со
стороны людей, так и со стороны предметов неодушевленных.
   Действительно, ее закрывали широкие занавеси из зеленой саржи, а  одеяло,
толстое, как перина, обволакивало приятной  теплотой  все  члены  заснувшего
путешественника.
   Шико поужинал по рецепту Гиппократа, то  есть  очень  скромно,  он  выпил
только одну  бутылку  вина;  его  желудок,  расширившийся  должным  образом,
распространял по всему организму то блаженное ощущение, которое  безошибочно
дает этот услужливый орган, заменяющий сердце многим так называемым  честным
людям.
   Шико был освещен лампой, которую  он  поставил  на  край  стола  рядом  с
кроватью; он читал перед сном, и отчасти  для  того,  чтобы  скорее  уснуть,
очень любопытную, совсем новую книгу, сочинение некого  мэра  города  Бордо,
которого звали не то Монтань, не то Монтень.
   Эта книга была напечатана в Бордо как раз в 1581 году; в ней  заключались
две первые части  впоследствии  довольно  известного  сочинения,  названного
"Опыты". Эта книга была достаточно занятной для  того,  чтобы  ее  читать  и
перечитывать днем. Но в то же время она была  достаточно  скучна,  чтобы  не
помешать заснуть человеку, сделавшему пятнадцать лье на лошади  и  выпившему
за ужином бутылку доброго вина.
   Шико очень высоко ценил эту книгу, которую  он  положил  в  карман  своей
куртки, уезжая из Парижа; он был лично знаком  с  ее  автором.  Кардинал  дю
Перрон назвал ее молитвенником честных людей;  и  Шико,  способный  во  всех
смыслах оценить вкус и ум кардинала, Шико - мы можем это утверждать - охотно
употреблял "Опыты" мэра Бордо вместо молитвенника.
   И все же, читая восьмую главу, он крепко заснул.
   Лампа горела  по-прежнему,  дверь,  укрепленная  шкафом  и  столом,  была
по-прежнему закрыта; шпага и деньги по-прежнему  лежали  под  подушкой.  Сам
архангел Михаил спал бы, как Шико, не думая о Сатане, даже если бы лев рычал
за дверью, запертой на все задвижки.
   Мы уже говорили, что на дворе дул сильный ветер, свист этого  гигантского
дракона устрашающей мелодией скользил за дверью и  как-то  странно  сотрясал
воздух; ветер умеет самым совершенным образом подражать человеческому голосу
или, вернее, великолепно  пародировать  его;  то  он  хнычет,  как  плачущий
ребенок, то рычит, как разгневанный муж, ссорящийся с женой.
   Шико хорошо знал, что такое буря: через час от этого шума ему становилось
даже как-то спокойнее; он успешно  боролся  со  всеми  проявлениями  осенней
непогоды.
   С холодом - при помощи одеяла.
   С ветром - заглушая его храпом.
   И все  же,  хотя  Шико  продолжал  спать,  ему  казалось,  что  буря  все
усиливается и все приближается самым странным образом.
   Внезапно порыв ветра непобедимой силы расшатал  дверь,  сорвал  задвижки,
толкнул шкаф, который, потеряв равновесие,  упал,  потушил  лампу  и  разбил
стол.
   Шико имел способность, как бы крепко он ни  спал,  просыпаться  быстро  и
сразу  обретать  присутствие  духа;  это  присутствие  духа   побудило   его
скользнуть за кровать, а не встать перед ней. И, скользя  за  кровать,  Шико
успел быстро схватить левой рукой мешочек  с  деньгами,  а  правой  рукоятку
шпаги.
   Он широко открыл глаза: непроглядная тьма. Тогда Шико насторожил  уши,  и
ему показалось,  что  тьма  буквально  раздиралась  дракой  четырех  ветров,
боровшихся во всей комнате, начиная от шкафа, все более давившего на стол, и
кончая стульями, которые катались, сталкивались и задевали другую мебель.
   Среди всего этого грохота Шико казалось, что  четыре  ветра  ворвались  к
нему, так сказать, во плоти, что он имеет дело с Эвром, Нотом,  Аквилоном  и
Бореем, с их толстыми щеками и в особенности с их огромными ногами.
   Смирившись, понимая, что он  ничего  не  может  поделать  с  олимпийскими
богами, Шико присел в углу за кроватью, подобно сыну Оилея после  одного  из
приступов его ярости, как о том повествует Гомер.
   Но кончик длинной шпаги был настороженно направлен в сторону  ветра  или,
вернее, ветров, так что если бы эти мифологические персонажи неосмотрительно
приблизились к нему, они сами сели бы на вертел, даже если  затем  произошло
бы то, что произошло с Диомедом, когда он ранил Венеру.
   Но после нескольких минут самого ужасающего грохота,  который  когда-либо
раздирал человеческий слух, Шико воспользовался моментом передышки  в  буре,
чтобы заглушить  своим  голосом  разбушевавшиеся  стихии  и  грохот  мебели,
слишком шумные для того, чтобы быть естественными.
   Шико принялся изо всех сил кричать:
   - На помощь!
   Наконец он сам стал производить столько шума, что стихии успокоились, как
если бы Нептун собственной персоной произнес свое знаменитое Quos ego 1 <1 Я
вас! (Окрик, с которым Нептун обратился к ветрам.) (Из Вергилия.)>, и  через
шесть или восемь минут, когда Эвр, Нот, Борей и  Аквилон,  казалось,  начали
отступление, появился хозяин с фонарем и осветил место действия.
   Сцена,  на  которой  оно  разыгралось,  имела  весьма  плачевный  вид   и
чрезвычайно напоминала поле сражения.  За  огромным  шкафом,  поваленным  на
раздавленный стол, зияла дверь, сорванная с петель, висевшая только на одной
из задвижек и качавшаяся,  как  парус  корабля;  четыре  или  пять  стульев,
довершавшие меблировку, были опрокинуты, и их ножки торчали вверх;  наконец,
фаянсовая посуда, украшавшая стол, валялась на плитах пола, потрескавшаяся и
побитая.
   - Но здесь настоящий ад! -  воскликнул  Шико,  узнав  хозяина  при  свете
фонаря.
   - О сударь! - воскликнул хозяин, увидев  произведенные  разрушения.  -  О
сударь, что случилось?
   И он поднял к небу руки, а следовательно, и фонарь.
   - Сколько демонов живет у вас, скажите мне, мой друг? - прорычал Шико.
   - О, Иисус! Какая погода! - ответил хозяин с тем же патетическим жестом.
   - Что у вас, задвижки еле держатся, что  ли?  -  продолжал  Шико.  -  Дом
выстроен из картона?  Я  лучше  уйду  отсюда.  Я  предпочитаю  ночевать  под
открытым небом.
   И Шико вылез из-за кровати и встал со шпагой в руках в  промежутке  между
концом кровати и стеной.
   - О, моя бедная мебель! - вздохнул хозяин.
   - А мое платье? - воскликнул Шико. - Где мое  платье,  лежавшее  на  этом
стуле?
   - Ваше платье, мой дорогой господин, - простодушно сказал хозяин, -  если
оно здесь было, здесь оно и должно быть.
   - Как это "если было"? Уж не хотите ли вы сказать, что  я  вчера  приехал
сюда в таком виде?
   И Шико напрасно попытался завернуться в свою тонкую рубашку.
   - Боже мой! - ответил  хозяин,  которому  трудно  было  возразить  против
подобного аргумента. - Конечно, вы были одеты.
   - Хорошо еще, что вы это признаете.
   - Но...
   - Но что?
   - Ветер сюда ворвался и все разбросал.
   - Нечего сказать, объяснение!
   - Вы же видите! - быстро сказал хозяин.
   - А все же, мой друг, - ответил Шико, - внемлите голосу  рассудка.  Когда
ветер куда-нибудь влетает, а он, видимо, влетел  сюда,  не  правда  ли,  раз
учинил здесь весь этот разгром?
   - Без сомнения.
   - Хорошо! Если ветер влетает куда-нибудь, он влетает снаружи.
   - Конечно, сударь.
   - Вы этого не отрицаете?
   - Нет, было бы просто глупо отрицать.
   - Так вот, ветер, влетев сюда, должен был бы принести одежды других в мою
комнату, а не уносить мои неизвестно куда.
   - Ах, боже ты мой! Как будто  так.  И  все  же  мы  вроде  как  бы  видим
доказательства противного.
   - Куманек, - сказал Шико, пристально оглядев пол,  -  куманек,  по  какой
дороге пришел ко мне ветер?
   - Как вы сказали, сударь?
   - Я спрашиваю, откуда пришел ветер?
   - С севера, сударь, с севера.
   - Ну, значит, он шел по грязи, видите следы на плитах.
   И Шико показал на полу свежие следы грязных сапог. Хозяин побледнел.
   - Так вот, дорогой мой, - сказал Шико, - я позволю себе дать  вам  совет;
следите хорошенько за ветрами, которые  влетают  в  гостиницу,  проникают  в
комнаты, срывая двери с петель, и улетают, украв одежду путешественников.
   Хозяин отступил на два  шага,  чтобы  обойти  всю  опрокинутую  мебель  и
оказаться у выхода в коридор.
   Потом, почувствовав, что отступление обеспечено, он сказал:
   - Почему вы называете меня вором?
   - Что случилось с вашей добродушной физиономией? -  спросил  Шико.  -  Вы
стали совсем другим.
   - Я стал другим потому, что вы меня оскорбляете.
   - Я оскорбляю?
   - Конечно, вы называете меня вором, - ответил хозяин еще более вызывающим
тоном, в котором теперь звучала угроза.
   - Я называю вас вором, потому что  вы  должны  отвечать,  если  мои  вещи
украдены; вы не посмеете этого отрицать?
   И теперь уже