под
сумрачной сенью ветвей.
   Можно было бы подумать, что этот лес один из тех  зачарованных  сказочных
лесов, в тени которых ничто не может жить, если бы  порою  из  чащи  его  не
доносился глухой вой волков, просыпающихся в предвестии ночи.
   Вдруг Диана почувствовала, что ее седло, - в тот день лошадь, как обычно,
седлал Орильи, - сползает набок.
   Она позвала Реми, который тотчас спешился и подошел к  своей  госпоже,  а
сама наклонилась и стала затягивать подпругу.
   Этим воспользовался  Орильи:  неслышно  подъехав  в  Диане,  он  кончиком
кинжала рассек шелковый шнурок, придерживавший маску.
   Застигнутая врасплох,  молодая  женщина  не  могла  ни  предупредить  его
движение, ни заслониться рукой. Орильи сорвал маску и склонился  к  ней:  их
лица сблизились.
   Они впились глазами друг в друга и никто не смог бы сказать, кто  из  них
был более бледен, кто из них более грозен.
   Орильи почувствовал, что на лбу его  выступил  холодный  пот;  он  уронил
кинжал и маску и в ужасе воскликнул:
   - О небо!.. Графиня де Монсоро!
   - Этого имени ты уже никогда  более  не  произнесешь!  -  вскричал  Реми.
Схватив Орильи за пояс, он стащил его с лошади, и оба скатились на дорогу.
   Орильи протянул руку, чтобы подобрать кинжал.
   - Нет, Орильи, нет, - сказал Реми, упершись коленом ему в грудь,  -  нет,
придется тебе остаться здесь.
   И тут спала последняя пелена, затемнявшая память Орильи.
   - Ле Одуэн! - вскричал он. - Я погиб!
   - Пока еще нет! -  произнес  Реми,  зажимая  рот  отчаянно  отбивавшемуся
негодяю. - Но сейчас тебе придет конец!
   Выхватив правой рукой свой длинный фламандский нож, он добавил:
   - Вот теперь, Орильи, ты и впрямь мертв!
   Клинок вонзился в горло музыканта; послышался глухой хрип.
   Диана, сидевшая на коне вполоборота, опершись о луку седла, вся  дрожала,
но, чуждая милосердия, смотрела на жуткое зрелище безумными глазами.
   И, однако, когда  кровь  заструилась  по  клинку,  она,  потеряв  на  миг
сознание, откинулась назад и рухнула наземь, словно мертвая.
   В эту страшную минуту Реми было не до нее. Он  обыскал  Орильи,  вынул  у
него из кармана оба свертка с золотом и, привязав к трупу увесистый  камень,
бросил его в пруд.
   Дождь все еще лил как из ведра.
   - Господи! - вымолвил он. - Смой следы твоего правосудия, ибо оно  должно
поразить и других преступников.
   Вымыв руки в мрачных стоячих водах пруда,  он  поднял  с  земли  все  еще
бесчувственную Диану, посадил ее на коня и сам вскочил в седло, одной  рукой
заботливо придерживая спутницу.
   Лошадь Орильи,  испуганная  воем  волков,  которые  быстро  приближались,
словно привлеченные страшным событием, исчезла в лесной чаще.
   Как только Диана пришла в себя, оба путника,  не  обменявшись  ни  единым
словом, продолжали путь в Шато-Тьерри.

Глава 14

О ТОМ, КАК КОРОЛЬ ГЕНРИХ III НЕ ПРИГЛАСИЛ КРИЛЬОНА К ЗАВТРАКУ, А ШИКО САМ СЕБЯ ПРИГЛАСИЛ

   На другой день после того, как в Лаферском лесу  разыгрались  события,  о
которых мы только что повествовали, король  Франции  вышел  из  ванны  около
девяти часов утра.
   Камердинер сначала завернул его в тонкое шерстяное одеяло, а затем  вытер
двумя мохнатыми простынями из  персидского  хлопка,  похожими  на  нежнейшее
руно, после чего пришла очередь парикмахера и гардеробщиков, которых сменили
парфюмеры и придворные.
   Когда наконец придворные удалились, король призвал  дворецкого  и  сказал
ему, что у него нынче разыгрался  аппетит  и  ему  желателен  завтрак  более
основательный, чем его обычный крепкий бульон.
   Отрадная весть тотчас же распространилась по всему Лувру, вызвав  у  всех
вполне законную радость, и из кухонных помещений начал уже  распространяться
запах жареного мяса, когда  Крильон,  полковник  французских  гвардейцев,  -
читатель, наверно, об этом помнит, - вошел к его величеству за приказаниями.
   - Право, любезный мой Крильон, - сказал  ему  король,  -  заботься  нынче
утром как хочешь о безопасности моей особы, но, бога ради, не заставляй меня
изображать короля. Я проснулся таким бодрым, таким веселым, мне кажется, что
я и унции не вешу и сейчас улечу. Я голоден, Крильон, тебе это понятно, друг
мой?
   - Тем более понятно, ваше величество, - ответил полковник, - что и я  сам
очень голоден.
   - О, ты, Крильон, всегда голоден, - смеясь, сказал король.
   - Не всегда, ваше величество изволите преувеличивать, - всего три раза  в
день. А вы, сир?
   - Я? Раз в год, да и то, когда получаю хорошие известия.
   - Значит, сегодня вы получили  хорошие  известия,  сир?  Тем  лучше,  тем
лучше, ибо они, сдается мне, появляются все реже и реже.
   - Вестей не было, Крильон. Но ты ведь знаешь пословицу?
   - Ах да: "Отсутствие вестей - добрые вести".  Я  не  доверяю  пословицам,
ваше величество, а  уж  этой  в  особенности.  Вам  ничего  не  сообщают  из
Наварры?
   - Ничего.
   - Ничего?
   - Ну разумеется. Это доказывает, что там спят.
   - А из Фландрии?
   - Ничего.
   - Ничего? Значит, там сражаются. А из Парижа?
   - Ничего.
   - Значит, там устраивают заговоры.
   - Или делают детей, Крильон. Кстати, о детях, Крильон, сдается мне, что у
меня родится ребенок.
   - У вас, сир? - вскричал до крайности изумленный Крильон.
   - Да, королеве приснилось, что она беременна.
   - Ну что ж, сир... - начал Крильон.
   - Что еще такое?
   - Я очень счастлив, что ваше величество ощутили  голод  так  рано  утром.
Прощайте, сир!
   - Ступай, славный мой Крильон, ступай.
   - Клянусь честью, сир, - снова начал Крильон, - раз  уж  ваше  величество
так голодны, следовало бы вам пригласить меня к завтраку.
   - Почему так, Крильон?
   - Потому что ходят слухи, будто ваше величество питаетесь только воздухом
нынешнего времени, и от этого худеете, так как воздух-то нездоровый, а я рад
был бы говорить повсюду: это сущая клевета, король ест, как все люди.
   - Нет, Крильон, напротив, пусть люди остаются при своем мнении. Я краснел
бы от стыда, если бы на глазах своих подданных  ел,  как  простой  смертный.
Пойми же, Крильон, король всегда должен быть окружен ореолом  поэтичности  и
неизменно являть величественный вид. Вот, к примеру...
   - Я слушаю, сир.
   - Ты помнишь царя Александра?
   - Какого Александра?
   - Древнего - Alexander Magnus 1 <1 Александр Великий (лат.)>. Впрочем,  я
забыл, что ты не знаешь латыни. Так вот, Александр любил купаться на виду  у
своих солдат, потому что он был красив, - отлично сложен и  в  меру  упитан,
так что все сравнивали его с Аполлоном.
   - Ого, сир, - заметил Крильон, - но вы-то совершили  бы  великую  ошибку,
если бы вздумали подражать ему и купаться на виду у своих солдат.  Уж  очень
вы тощи, бедняга, ваше величество.
   - Славный ты все же парень, Крильон, - заявил Генрих, хлопнув  полковника
по плечу, - именно грубостью своей хорош, - ты мне  не  льстишь,  ты  старый
друг, не то что мои придворные.
   - Это потому, что  вы  не  приглашаете  меня  завтракать,  -  отпарировал
Крильон, добродушно смеясь, и простился с  королем,  скорее  довольный,  чем
недовольный, ибо милостивый удар по плечу вполне возместил  неприглашение  к
завтраку.
   Как только Крильон ушел, королю подали кушать.
   Королевский повар превзошел самого себя. Суп из  куропаток,  заправленный
протертыми  трюфелями  и  каштанами,  сразу  привлек  внимание  короля,  уже
начавшего трапезу с отменных устриц.
   Поэтому обычный крепкий бульон, с неизменной верностью помогавший монарху
восстанавливать силы, оставлен  был  без  внимания.  Тщетно  открывал  он  в
золотой миске свои блестящие  глазки:  эти  молящие  глаза  -  по  выражению
Теофиля - ничего не добились от его величества.
   Король решительно приступил к супу из куропаток.
   Он подносил ко рту четвертую ложку,  когда  за  его  креслом  послышались
чьи-то легкие шаги, раздался скрип колесиков придвигающегося кресла и хорошо
знакомый голос сердито произнес:
   - Эй! Прибор!
   - Шико! - воскликнул король, обернувшись.
   - Я собственной особой.
   И Шико, верный своим привычкам, не изменявшим ему даже после  длительного
отсутствия, Шико развалился в кресле, взял тарелку, вилку  и  стал  брать  с
блюда самых жирных устриц, обильно поливая их лимонным соком  и  не  добавив
больше ни слова.
   - Ты здесь! Ты вернулся! - повторял Генрих.
   Шико указал на свой битком набитый  рот  и,  воспользовавшись  изумлением
короля, притянул себе похлебку из куропаток.
   - Стой, Шико, это блюдо только для меня! -  вскричал  Генрих  и  протянул
руку, чтобы придвинуть к себе куропаток.
   Шико братски поделился со своим повелителем, уступив ему половину.
   Затем он налил себе вина, от похлебки перешел  к  паштету  из  тунца,  от
паштета к фаршированным ракам, для очистки совести запил это все королевским
бульоном, и, глубоко вздохнув, произнес:
   - Я больше не голоден.
   - Черт возьми! Надо надеяться, Шико.
   - Ну, здравствуй, возлюбленный мой король, как поживаешь? Сегодня у  тебя
какой-то бодренький вид.
   - Ты находишь, Шико?
   - Прелестный легкий румянец.
   - Что?
   - Ты же не накрашен?
   - Вот еще!
   - С чем тебя и поздравляю.
   - В самом деле, сегодня я превосходно себя чувствую..
   - Тем лучше, мой король, тем лучше. Но...  тысяча  чертей!  Завтрак  твой
этим не заканчивается, у тебя, наверное, есть и что-нибудь сладенькое?
   - Вот засахаренные вишни, приготовленные монмартрскими монахинями.
   - Они слишком сладкие.
   - Орехи, начиненные коринкой.
   - Фи! С ягод не сняли кожицу.
   - Тебе ничем не угодишь!
   - Честное слово, все портится, даже кухня, и при дворе живут все  хуже  и
хуже.
   - Неужто при Наваррском дворе лучше? - спросил, смеясь, Генрих.
   - Эхе-эхе! Может статься!
   - В таком случае там, наверно, произошли большие перемены.
   - Вот уж что верно, то верно, Генрике.
   - Расскажи мне наконец о твоем путешествии, это меня развлечет.
   - С величайшим удовольствием, для этого я  и  пришел.  С  чего  прикажешь
начать?
   - С начала. Как было в пути?
   - Прогулка, чудесная прогулка!
   - И никаких неприятностей?
   - У меня-то? Путешествие было сказочное.
   - Никаких опасных встреч?
   - Да что ты! Разве кто-нибудь посмел  бы  косо  взглянуть  на  посла  его
христианнейшего величества? Ты клевещешь на своих подданных, сынок.
   - Я задал этот вопрос, -  пояснил  король,  польщенный  тем,  что  в  его
государстве царит полнейшее спокойствие, - так  как,  не  имея  официального
поручения, ты мог подвергнуться опасности.
   - Повторяю, Генрике, что у тебя самое очаровательное королевство в  мире:
путешественников там кормят даром, дают им приют из любви к ближнему, а  что
касается до самой дороги, то она словно обита бархатом  с  золотой  каемкой.
Невероятно, но факт.
   - Словом, ты доволен, Шико?
   - Я в восторге.
   - Да, да, моя полиция у меня хорошо работает.
   - Великолепно! В этом нужно отдать ей должное.
   - А дорога безопасна?
   -  Как  дорога  в  рай.  Встречаешь  одних  лишь  херувимчиков,  в  своих
песнопениях славящих короля.
   - Видно, Шико, мы возвращаемся к Вергилию.
   - К какому его сочинению?
   - К "Буколикам". O,  fortunatos  nimium!1  <1  О,  чрезмерно  счастливые!
(лат.)> - А, правильно! Но почему такое предпочтение пахарям, сынок?
   - Потому что в городах, увы, дело обстоит иначе.
   - Ты прав, Генрике, города - средоточие разврата.
   - Сам посуди: ты беспрепятственно проехал пятьсот лье...
   - Говорю тебе, все шло как по маслу.
   - А я отправился всего-навсего в  Венсен  и,  не  успел  проехать  одного
лье...
   - Ну же, ну?
   - Как меня едва не убили на дороге.
   - Брось! - произнес Шико.
   - Я все расскажу тебе, друг мой. Сейчас об этом печатается  обстоятельный
отчет. Не будь моих Сорока пяти, я был бы мертв.
   - Правда? И где же это произошло?
   - Ты хочешь спросить, где это должно было произойти?
   - Да.
   - Около Бель-Эба.
   - Поблизости от монастыря нашего друга Горанфло?
   - Вот именно.
   - И как же наш друг вел себя в этих обстоятельствах?
   - Как всегда, превосходно, Шико. Не знаю, проведал ли он о чем-нибудь, но
вместо того чтобы храпеть, как  делают  в  такой  час  все  мои  бездельники
монахи, он стоял на своем балконе, а вся его братия охраняла дорогу.
   - И ничего другого он не делал?
   - Кто?
   - Дом Модест.
   - Он благословил меня с величием, свойственным лишь ему.
   - А его монахи?
   - Они во всю глотку кричали: "Да здравствует король!"
   - И ты ничего больше не заметил?
   - А что я еще мог заметить?
   - Не было ли у них под рясами оружия?
   - Они были в полном вооружении, Шико. Я узнаю в этом предусмотрительность
достойного настоятеля. Этому человеку все было известно, а между тем  он  не
пришел на следующий день, как  д'Эпернон,  рыться  во  всех  моих  карманах,
приговаривая: "За спасение короля, ваше величество!"
   - Да! На это он не способен, да и ручищи у него такие, что  не  влезут  в
твои карманы.
   - Изволь, Шико, не насмехаться над домом Модестом. Он один из тех великих
людей,  которые  прославят  мое  правление,  и  знай,  что  при  первом   же
благоприятном случае я пожалую ему епископство.
   - И прекрасно сделаешь, мой король.
   - Заметь,  Шико,  -  изрек  король  с  глубокомысленным  видом,  -  когда
выдающиеся люди выходят из народа, они достигают порою совершенства.  Видишь
ли,  в  нашей  дворянской  крови  заложены  и  хорошие  и  дурные  качества,
свойственные нашей породе и придающие ей в ходе истории облик,  присущий  ей
одной. Так Валуа проницательны и изворотливы, храбры, но ленивы.  Лотарингцы
честолюбивы и алчны, изобретательны, деятельны, способны к интриге.  Бурбоны
чувственны и осмотрительны, но без идей, без  воли,  без  силы,  -  ну,  как
Генрих.  А  вот  когда  природа  создает   выдающегося   простолюдина,   она
употребляет на это дело лучшую  свою  глину.  Вот  почему  твой  Горанфло  -
совершенство.
   - Ты находишь?
   - Да, он человек ученый, скромный, хитрый, отважный. Из него может  выйти
все что угодно: министр, полководец, папа римский.
   - Эй, эй! Остановитесь, ваше величество, - сказал Шико. -  Если  бы  этот
достойный человек услышал вас, он бы лопнул от  гордости,  ибо  что  там  ни
говори, а он полон гордыни, наш дом Модест.
   - Шико, ты завистлив!
   - Я? Сохрани бог. Зависть, фи - какой гнусный порок! Нет,  я  справедлив,
только и всего. Родовитость не ослепляет меня. Stemmata  quid  faciunt?1  <1
Что толку в гербах? (лат.)> Стало быть, тебя, мой король, чуть не убили?
   - Да.
   - Кто же?
   - Лига, черт возьми!
   - А как она себя чувствует, Лига?
   - Как обычно.
   - То есть все лучше и лучше. Она раздается вширь, Генрике, она  раздается
вширь.
   - Эх, Шико! Если политические общества слишком рано раздаются вширь,  они
бывают недолговечны - совсем как те дети, которые слишком рано толстеют.
   - Выходит, ты доволен, сынок?
   - Да, Шико; для меня большая радость, что ты вернулся как раз когда  я  в
радостном настроении, которое от этого становится еще радостней.
   - Habemus consulem factum2 <2 У нас появился консул (лат.)>, как  говорил
Катон.
   - Ты привез добрые вести, не так ли, дитя мое?
   - Еще бы!
   - И заставляешь меня томиться, обжора!
   - С чего же мне начать, мой король?
   - Я же тебе говорил, - с самого начала, но ты все время разбрасываешься.
   - Начать с моего отъезда?
   - Нет, путешествие протекало отлично, ты ведь уже говорил мне это?
   - Как видишь, я, кажется, вернулся жив и здоров.
   - Да рассказывай о своем прибытии в Наварру.
   - Начинаю.
   - Чем был занят Генрих, когда ты приехал?
   - Любовными делами.
   - С Марго?
   - О нет!
   - Меня бы это  удивило!  Значит,  он  по-прежнему  изменяет  своей  жене?
Мерзавец! Изменять французской принцессе!  К  счастью,  она  не  остается  в
долгу. А когда ты приехал, как звалась соперница Марго?
   - Фоссэз.
   - Девица из рода Монморанси! Что ж, это не так уж  плохо  для  беарнского
медведя. А здесь говорили о крестьянке, садовнице, буржуазке.
   - Это уже все было.
   - Итак, Марго - обманутая жена?
   - Настолько, насколько женщине возможно быть обманутой женой.
   - Итак, Марго злится?
   - Она в ярости.
   - И она мстит.
   - Ну, разумеется.
   Генрих с ликующим видом потер руки.
   - Что же она задумала? - спросил он, смеясь. - Перевернуть небо и  землю,
бросить Испанию на Наварру, Артуа и Фландрию на Испанию. Не призовет ли  она
ненароком своего братишку Генриха против коварного муженька?
   - Может статься.
   - Ты ее видел?
   - Да.
   - И что же она делала, когда ты с ней расставался?
   - Ну, об этом ты никогда не догадаешься.
   - Она намеревалась завести нового любовника?
   - Она готовилась выступать в роли повивальной бабки.
   - Как! Что  означает  эта  фраза?  Здесь  какое-то  недоразумение,  Шико.
Берегись недоразумений.
   - Нет, нет, мой король, все ясно. Никакого недоразумения  нет.  Я  именно
это и имел в виду: в роли повивальной бабки.
   - Obstetrix1 <1 Повивальная бабка (лат.)>.
   -  Да,  мой  король,  obstetrix.  Iuno  Lucina  2  <2  Юнона   Люцина   -
покровительница родов у древних римлян>, если предпочитаешь.
   - Господин Шико!
   - Да можешь таращить глаза сколько угодно. Я говорю тебе,  что,  когда  я
уезжал из Нерака, сестрица твоя Марго была занята родами.
   - Своими? - вскричал Генрих, бледнея. - У Марго будет ребенок?
   - Нет, нет, она помогала своему мужу. Ты же  сам  знаешь,  что  последние
Валуа не отличаются плодовитостью. Не то что Бурбоны, черт побери!
   - Итак, Марго занимается деторождением, но не рожает сама.
   - Вот именно, занимается им.
   - Кому же она помогает рожать?
   - Девице Фоссэз.
   - Ну, тут уж я ничего не понимаю, - сказал король.
   - Я тоже, - ответил Шико. - Но я и не брался разъяснять  тебе  что-то.  Я
брался за то, чтобы рассказать о фактах.
   - Но не добровольно же пошла она на подобное унижение?
   - Конечно, дело не обошлось без борьбы. Но  где  есть  борьба,  там  один
сильнее, а другой слабее. К примеру - Геракл и Антей,  Иаков  и  ангел.  Так
вот, сестрица твоя оказалась послабее Генриха.
   - Черт побери, так ей и надо, по правде сказать.
   - Ты плохой брат.
   - Но они же, наверно, ненавидят друг друга?
   - Полагаю, что в глубине души они друг друга не слишком обожают.
   - А по видимости?
   - Самые лучшие друзья, Генрих.
   - Так, но ведь  в  один  прекрасный  день  какое-нибудь  новое  увлечение
окончательно их поссорит.
   - Это новое увлечение уже существует, Генрих.
   - Вздор!
   - Нет, честное слово, это так. Хочешь, я скажу тебе, чего опасаюсь?
   - Скажи!
   - Я боюсь, как бы это новое увлечение не поссорило, а помирило их.
   - Итак, возникла новая любовь?
   - Да, возникла.
   - У Беарнца?
   - У Беарнца.
   - К кому же?
   - Погоди, ты хочешь все знать, не так ли?
   - Да, рассказывай, Шико, ты чудесно рассказываешь.
   - Спасибо, сынок. Так вот, - если  ты  хочешь  все  знать,  мне  придется
вернуться к самому началу.
   - Вернись, но побыстрее.
   - Ты написал свирепому Беарнцу письмо.
   - А что ты о нем знаешь?
   - Да я же его прочел.
   - И что ты о нем думаешь?
   - Что хотя оно было неделикатно  по  содержанию,  зато  весьма  хитро  по
форме.
   - Оно должно было их поссорить.
   - И поссорило бы, если бы Генрих и Марго были обычной супружеской парой.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Что Беарнец совсем не дурак.
   - О!
   - И что он догадался.
   - Догадался о чем?
   - О том, что ты хочешь поссорить его с женой.
   - Это было довольно ясно.
   - Да, но гораздо менее ясной была цель, которую ты преследовал, желая  их
поссорить.
   - А, черт! Что касается цели...
   - Да. Так вот,  представь  себе,  треклятый  Беарнец  вообразил,  что  ты
преследовал весьма определенную цель:  не  отдавать  за  сестрой  приданого,
которое ты остался должен!
   - Вот как!
   - Да, вот что этот чертов Беарнец вбил себе в г