ловек добродетельный.
Если понадобится, вам можно даже выдать в этом свидетельство. К  этому  делу
вы не будете иметь никакого отношения; они,  как  защитники  короля,  падут,
защищая его. Я только поручаю вашему вниманию этого молодого человека.
   - Какого молодого человека?
   - Который только что был здесь. Посмотрите, действительно ли он ушел,  не
шпион ли это, подосланный нашими врагами.
   - Сударыня, - ответил Мейнвиль, - я к вашим услугам.
   Он подошел к балкону, приоткрыл ставни и просунул голову наружу, стараясь
что-нибудь разглядеть.
   - Какая темная ночь!
   - Самая что ни на есть отличная, - возразила герцогиня, - чем она темнее,
тем для нас лучше. Бодритесь, бодритесь, капитан.
   - Да, но мы ничего не увидим, а ведь нам очень важно все видеть.
   - Бог, чье дело мы защищаем, видит за нас, Мейнвиль.
   Мейнвиль, по всей вероятности, не был так уверен, как г-жа де  Монпансье,
в том, что бог помогает людям в подобных делах. Он снова расположился у окна
и,  вглядываясь  во  мрак  так  напряженно,  как   только   мог,   замер   в
неподвижности.
   - Видите вы каких-нибудь  прохожих?  -  спросила  герцогиня,  потушив  из
предосторожности свет.
   - Нет, но я различаю конский топот.
   - Это они, это они, Мейнвиль. Все идет хорошо.
   И герцогиня мельком взглянула  на  знаменитые  золотые  ножницы,  которым
предстояло сыграть в истории такую великую роль.

Глава 11

КАК ДОМ МОДЕСТ ГОРАНФЛО БЛАГОСЛОВИЛ КОРОЛЯ ПЕРЕД МОНАСТЫРЕМ СВЯТОГО ИАКОВА

   Эрнотон вышел из дворца опечаленный, но совесть его  была  спокойна.  Ему
исключительно повезло:  он  признался  в  любви  принцессе  крови,  а  затем
последовала важная беседа,  благодаря  которой  она  сразу  забыла  об  этом
признании - настолько забыла, что оно уже не могло повредить ему  теперь,  и
не настолько все же, чтобы оно не могло стать ему полезным впоследствии.
   Это не все: ему повезло и в том, что он не предал ни короля, ни  г-на  де
Майена, да и сам себя не погубил.
   Итак, он был доволен, но хотел  еще  многого  -  между  прочим,  поскорее
возвратиться в Венсен и сообщить обо всем королю.
   Затем, когда королю все станет известно, лечь и поразмыслить.
   Размышлять - высшее счастье людей действия, единственный  отдых,  который
они себе разрешают.
   Поэтому, едва очутившись за воротами Бель-Эба, Эрнотон пустил своего коня
вскачь. Но не успел этот испытанный в течение  последних  дней  его  товарищ
проскакать и сотни шагов, как Эрнотона остановило препятствие, которого  его
глаза, ослепленные  ярким  освещением  Бель-Эба  и  еще  плохо  свыкшиеся  с
темнотой, не могли ни заметить, ни оценить по достоинству.
   То была просто-напросто группа всадников, устремившаяся на него  с  обеих
сторон дороги и сомкнувшаяся перед ним на середине ее, так что  он  оказался
окруженным и в грудь ему направлено было около полудюжины шпаг и столько  же
пистолетов и кинжалов.
   Для одного человека этого было слишком много.
   - Ого! - сказал Эрнотон. - Грабят на дороге в одном лье от Парижа.  Ну  и
порядки в этих местах. У  короля  никуда  не  годный  прево.  Посоветую  ему
переменить его.
   - Замолчите, пожалуйста, - произнес чей-то показавшийся Эрнотону знакомым
голос. - Вашу шпагу, оружие, да поживей.
   Один из всадников взял под уздцы лошадь Эрнотона, два других  отобрали  у
него оружие.
   - Черт! Ну и ловкачи! - пробормотал Эрнотон. Затем он обратился  прямо  к
тем, кто его задержал:
   - Господа, вы бы хоть сделали милость и объяснили...
   - Э, да это господин де Карменж! - сказал самый расторопный из  напавших,
тот, который схватил шпагу молодого человека и еще держал ее в руке.
   - Господин де Пенкорнэ! - вскричал Эрнотон. - Неблаговидным же  делом  вы
тут занимаетесь.
   - Я сказал - молчать! - повторил в нескольких шагах от них тот же громкий
голос. - Отвести его в караульное помещение.
   - Но, господин де Сент-Малин, - сказал Пердикка де Пенкорнэ,  -  человек,
которого мы задержали...
   - Ну?
   - Это наш товарищ, Эрнотон де Карменж.
   - Эрнотон здесь! - вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. - Что он тут
делает?
   - Добрый вечер, господа, - спокойно сказал Карменж.  -  Признаюсь,  я  не
думал, что меня окружает такое хорошее общество.
   Сент-Малин не мог произнести ни слова.
   - Я, видимо, арестован, - продолжал Эрнотон, - ведь вы же не совершали на
меня грабительского налета?
   -  Черт  возьми!  -  проворчал  Сент-Малин.  -  Вот   уж   непредвиденное
обстоятельство.
   - Я, со своей стороны, тоже не мог его предвидеть, - засмеялся Карменж.
   - Вот незадача. Что вы делаете тут на дороге?
   - Если бы я задал вам этот же вопрос, вы бы  ответили  мне,  господин  де
Сент-Малин?
   - Нет.
   - Примиритесь же с тем, что я поступаю так, как поступили бы вы.
   - Значит, вы не хотите сказать, что вы делали на дороге?
   Эрнотон улыбнулся, но не ответил.
   - И куда направляетесь, тоже не скажете?
   Молчание.
   - В таком случае, сударь, -  сказал  Сент-Малин,  -  раз  вы  не  желаете
объясниться, я вынужден поступить с вами, как с любым обывателем.
   - Пожалуйста, милостивый  государь.  Только  предупреждаю  вас,  что  вам
придется держать ответ за все, что вы сделаете.
   - Перед господином де Луаньяком?
   - Берите повыше.
   - Перед господином д'Эперноном?
   - Еще выше.
   - Ну, что ж, мне даны указания, и я отправлю вас в Венсен.
   - В Венсен? Отлично! Я туда и направлялся, сударь!
   - Очень счастлив, сударь, -  ответил  Сент-Малин,  -  что  эта  небольшая
поездка соответствует вашим планам.
   Два человека с пистолетами в руках завладели пленником и  повезли  его  к
двум другим, стоявшим на расстоянии шагов пяти от них. Те двое сделали то же
самое, и таким образом до самого двора, над которым  возвышалась  караульная
башня, Эрнотон не расставался со своими товарищами.
   На дворе же  он  увидел  пятьдесят  обезоруженных  всадников:  понурые  и
бледные, окруженные полутораста рейтарами, прибывшими из Ножана и  Бри,  они
оплакивали свою неудачу, ожидая для столь хорошо начатого предприятия  самой
печальной развязки.
   Всех этих людей захватили, начав таким образом  свою  деятельность,  наши
Сорок пять. При этом они применяли то хитрость, то силу; то  объединялись  в
количестве десяти человек против двоих или троих,  то  с  любезными  словами
подъезжали  к  всадникам,  которые  казались  им  опасными  противниками,  и
внезапно наводили на них пистолет, в то время  как  те  думали,  что  к  ним
вежливо обращаются их же товарищи.
   Поэтому дело обошлось без единой схватки,  без  единого  крика,  а  когда
восемь человек встретились с двадцатью и один из вождей  лигистов  схватился
для самообороны за кинжал и открыл рот, чтобы закричать, ему  заткнули  рот,
почти задушили  его,  и  Сорок  пять  бесшумно  захватили  его  с  ловкостью
корабельной команды, протягивающей морской канат  по  цепочке  выстроившихся
для работы матросов.
   Все это очень обрадовало бы Эрнотона,  если  бы  было  ему  известно,  но
молодой человек ничего не понимал в том, что видел вокруг себя, и  минут  на
десять это очень омрачило его существование. Однако, разобравшись, кто такие
пленники, к которым его причислили, он обратился к Сент-Малину:
   - Милостивый государь, я вижу,  что  вас  предупредили,  насколько  важно
данное мне поручение, и что в качестве любезного товарища, опасаясь для меня
нежелательных встреч, вы распорядились дать мне провожатых.  Теперь  я  могу
сказать вам, что вы были совершенно правы: меня ждет сам король, и я  должен
сообщить ему очень важные сведения. Добавлю еще, что  так  как  без  вас  я,
вероятно, не смог бы благополучно  доехать,  я  буду  иметь  честь  доложить
королю о том, что вы предприняли для пользы дела.
   Сент-Малин весь вспыхнул так же, как  в  свое  время  побледнел.  Но  как
человек неглупый, каким он всегда бывал, если его не ослепляло  возбуждение,
он понял, что Эрнотон говорит  правду  насчет  того,  что  его  ждут.  С  де
Луаньяком и д'Эперноном шутки были плохи. Поэтому он  удовольствовался  тем,
что ответил:
   - Вы свободны, господин Эрнотон. Очень рад, что оказался вам полезен.
   Эрнотон быстро вышел из рядов и поднялся  по  ступеням,  которые  вели  в
покои короля.
   Следя за ним глазами, Сент-Малин увидел, что на полпути г-на де  Карменжа
встретил Луаньяк, сделавший ему знак идти дальше.
   Сам Луаньяк сошел вниз, чтобы присутствовать при обыске пленных.
   Тут же он установил, что дорога, свободная теперь благодаря  аресту  этих
пятидесяти человек, останется свободной до завтра:  ведь  время,  когда  эти
пятьдесят человек должны были съехаться в Бель-Эба, уже истекло.
   Никакая опасность не подстерегала короля на его обратном пути в Париж.
   Луаньяк рассчитывал без монастыря св.  Иакова,  без  мушкетов  и  пищалей
преподобных отцов.
   Но Эпернон о  них  отлично  знал  из  сообщения,  сделанного  ему  Никола
Пуленом. Поэтому, когда Луаньяк доложил своему начальнику:
   - Сударь, дорога свободна.
   Д'Эпернон ответил ему:
   - Хорошо. Король повелел, чтобы Сорок пять построились тремя  взводами  -
один впереди, два других по обе стороны кареты.  Всадники  должны  держаться
достаточно близко друг от друга, чтобы выстрелы, если они будут,  не  задели
карету.
   - Слушаюсь, - ответил Луаньяк со своей солдатской невозмутимостью.  -  Но
какие могут быть выстрелы - раз нет мушкетов, не из чего будет стрелять.
   - А у монастыря, сударь, вы прикажете еще теснее сомкнуть ряды.
   Этот разговор был прерван движением, возникшим на лестнице.
   Это спускался готовый  к  отъезду  король;  за  ним  следовало  несколько
дворян. Среди  них  Сент-Малин  узнал  Эрнотона,  и  сердце  его  при  этом,
естественно, сжалось.
   - Господа, - спросил король, - мои храбрые Сорок пять в сборе?
   - Так точно, сир, -  сказал  д'Эпернон,  указывая  на  группу  всадников,
вырисовывающуюся под сводами ворот.
   - Распоряжения отданы?
   - И будут выполнены, сир.
   - В таком случае поедем, - сказал его величество.
   Луаньяк велел дать сигнал "по коням".
   Произведенная тихо перекличка показала, что все сорок пять - налицо.
   Рейтарам поручено было стеречь людей Мейнвиля и герцогини и запрещено под
страхом смерти заговаривать с ними. Король сел в карету и положил возле себя
обнаженную шпагу.
   Господин  д'Эпернон  произнес  свое  "тысяча  чертей"  и  с  лихим  видом
проверил, легко ли его шпага вынимается из ножен.
   На башне пробило девять. Карета и ее конвой тронулись.
   Через час после отъезда Эрнотона г-н де Мейнвиль все еще  стоял  у  окна,
откуда, как мы видели, он пытался, хотя и тщетно, проследить в темноте, куда
направился молодой человек. Однако теперь, после того как прошел  этот  час,
он был уже не так спокоен, а главное, склонялся к тому, чтобы  надеяться  на
помощь божию, ибо начал думать, что от людей помощи не будет.
   Ни один его солдат не появлялся; лишь изредка слышался  на  дороге  топот
коней, галопом мчавшихся в сторону Венсена.
   Заслышав этот топот, г-н де Мейнвиль и герцогиня пытливо  вглядывались  в
ночной мрак, надеясь узнать своих людей,  выяснить,  хотя  бы  отчасти,  что
происходит, или узнать причину их опоздания.
   Но топот затихал, и вновь наступала тишина.
   Вся эта езда по дороге мимо них вызвала в конце концов у  Мейнвиля  такое
беспокойство, что он велел одному  из  людей  герцогини  выехать  верхом  на
дорогу  и  справиться  у  первого  же  кавалерийского  взвода,  который  ему
повстречается.
   Гонец не возвратился.
   Видя это, нетерпеливая герцогиня со своей стороны послала другого, но  он
не вернулся так же, как и первый.
   - Наш офицер, - сказала тогда она, всегда склонная видеть все  в  розовом
свете, - наш офицер, наверно, побоялся, что у него не хватит людей, и потому
оставляет в  качестве  подкрепления  тех,  кого  мы  к  нему  посылаем.  Это
предусмотрительно, но вызывает некоторое беспокойство.
   - Да, беспокойство, и довольно сильное,  -  ответил  Мейнвиль,  продолжая
смотреть вперед, в ночной мрак.
   - Мейнвиль, что, по-вашему, могло случиться?
   - Я сам поеду, и мы узнаем, сударыня.
   И Мейнвиль уже направился к двери.
   - Я вам запрещаю, - вскричала, удерживая его, герцогиня.  -  Мейнвиль,  а
кто же останется со мной? Кто сможет узнать  в  должный  момент  всех  ваших
офицеров, всех наших друзей? Нет, нет, Мейнвнль, останьтесь. Когда идет речь
о таком важном секрете,  естественно,  возникают  всякие  опасения.  Но,  по
правде говоря, план был настолько хорошо обдуман и держался в такой  строгой
тайне, что не может не удаться.
   - Девять  часов,  -  сказал  Мейнвиль,  скорее  в  ответ  на  собственное
нетерпение, чем на слова герцогини. - Э, вот и монахи выходят из монастыря и
выстраиваются вдоль стен: может быть, они получили какие-нибудь известия.
   - Тише! - вскричала вдруг герцогиня, указывая на горизонт.
   - Что такое?
   - Тише, слушайте!
   Издали начал доноситься заглушенный расстоянием грохот, похожий на гром.
   - Конница! - вскричала герцогиня. - Его везут, везут сюда!
   И, перейдя по своему пылкому характеру сразу  от  жесточайшей  тревоги  к
самой неистовой радости, она захлопала в ладоши и закричала:
   - Он у меня в руках, он у меня в руках!
   Мейнвиль прислушался.
   - Да, - сказал он, - это катится карета и скачут верховые.
   И он во весь голос скомандовал:
   - За ворота, отцы, за ворота.
   Тотчас же высокие решетчатые ворота аббатства быстро распахнулись,  и  из
них вышли в боевом порядке сто вооруженных монахов во главе с Борроме.
   Они выстроились поперек дороги.
   Тут послышался громкий крик Горанфло:
   - Подождите меня, да подождите же! Я ведь должен возглавить братию, чтобы
достойно встретить его величество.
   - На балкон, господин аббат, на балкон!  -  закричал  Борроме.  -  Вы  же
знаете, что должны надо всеми  нами  возвышаться.  В  Писании  сказано:  "Ты
возвысишься над ними, яко кедр над иссопом".
   - Верно, - сказал Горанфло, - верно: я и забыл, что  сам  выбрал  бы  это
место. Хорошо, что вы тут и напомнили  мне  об  этом,  брат  Борроме,  очень
хорошо.
   Борроме тихим голосом отдал какое-то приказание, и  четыре  брата,  якобы
для того, чтобы оказать почет  настоятелю,  повели  достойного  Горанфло  на
балкон.
   Вскоре дорогу, которая недалеко от  монастыря  делала  поворот,  осветили
факелы, и герцогиня с Мейнвилем увидели блеск кирас и шпаг.
   Уже не владея собой, она закричала:
   - Спускайтесь  вниз,  Мейнвиль,  и  приведите  мне  его  связанного,  под
стражей.
   - Да, да, сударыня, - ответил тот как-то рассеянно, - меня беспокоит одно
обстоятельство.
   - Что такое?
   - Я не слышал условного сигнала.
   - А к чему сигнал, раз он уже в наших руках?
   - Но ведь его,  сдается  мне,  должны  были  захватить  лишь  тут,  перед
аббатством, - твердил свое Мейнвиль.
   - Наверно, представился более удобный случай.
   - Я не вижу нашего офицера.
   - А я вижу.
   - Где?
   - Вон то красное перо!
   - Черт побери, сударыня!
   - Что?
   - Это красное перо!..
   - Ну?
   - Это господин д'Эпернон, д'Эпернон со шпагой в руке.
   - Ему оставили шпагу?
   - Разрази меня гром, он командует.
   - Нашими? Кто-то нас предал?
   - Нет же, сударыня, это не наши.
   - Вы с ума сошли, Мейнвиль.
   В тот же миг Луаньяк во главе первого взвода Сорока пяти взмахнул  шпагой
и крикнул:
   - Да здравствует король!
   - Да  здравствует  король!  -  восторженно  отозвались  со  своим  мощным
гасконским акцентом Сорок пять.
   Герцогиня побледнела  и  упала  на  перекладину  окна,  словно  лишившись
чувств.
   Мейнвиль с мрачным и решительным видом положил руку на эфес шпаги. Он  не
был уверен, что, поравнявшись с домом, эти люди не ворвутся в него.
   Шествие приближалось, как гремящий и блистающий смерч.  Оно  было  уже  у
Бель-Эба, достигало монастыря.
   Борроме сделал три шага вперед. Луаньяк  направил  коня  прямо  на  этого
монаха, который, несмотря на свою рясу, стоял перед ним в вызывающей позе.
   Но Борроме, человек неглупый, увидел, что все пропало, и тотчас же принял
решение.
   - Сторонись, сторонись! - властно кричал Луаньяк. - Дорогу королю!
   Борроме, уже обнаживший под рясой шпагу, так же незаметно  спрятал  ее  в
ножны.
   Возбужденный криками и  бряцанием  оружия,  ослепленный  светом  факелов,
Горанфло простер свою мощную десницу и, вытянув сложенные вместе  большой  и
указательный пальцы, благословил короля со своего балкона.
   Генрих, выглянувший из окна, увидел его и с улыбкой наклонил голову.
   Улыбка эта, явное доказательство милости двора к настоятелю монастыря св.
Иакова, так вдохновила Горанфло,  что  он,  в  свою  очередь,  возопил:  "Да
здравствует король!" - с такой силой, что от его голоса задрожали  бы  своды
собора.
   Но остальные монахи безмолвствовали. По правде говоря, они  ожидали,  что
их двухмесячное военное обучение и сегодняшний выход в полном вооружении  за
стены монастыря приведут к совершенно иному исходу.
   Но Борроме, как настоящий рейтар, с  одного  взгляда  отдал  себе  отчет,
сколько у короля защитников,  и  оценил  их  воинскую  выправку.  Отсутствие
сторонников герцогини показало ему,  что  все  предприятие  потерпело  крах;
медлить с подчинением силе означало бы погубить все и вся.
   Он перестал колебаться и в тот самый миг, когда  конь  Луаньяка  едва  не
задел его грудью, закричал: "Да здравствует король!" - почти так же  громко,
как Горанфло.
   Тогда и все монахи, потрясая своим  оружием,  завопили:  "Да  здравствует
король!"
   - Благодарю вас, преподобные отцы, благодарю! - крикнул  в  ответ  король
своим скрипучим голосом.
   И он промчался мимо монастыря, где должна была завершиться  его  поездка,
бурным ураганом света и славы, оставив позади погруженный во мрак Бель-Эба.
   С высоты своего балкона, скрытая  позолоченным  гербом,  за  которым  она
упала на колени, герцогиня видела каждое лицо, озаренное  мерцающим  блеском
факелов, вопрошала эти лица, пожирала их взглядом.
   - А! - крикнула она, указывая на одного из всадников королевского конвоя.
- Смотрите, Мейнвиль, смотрите!
   -  Молодой  человек,  посланный  монсеньером   герцогом   Майенским,   на
королевской службе! - вскричал тот, в свою очередь.
   - Мы погибли! - прошептала герцогиня.
   - Надо бежать, и не медля, сударыня, - сказал Мейнвиль. -  Сегодня  Валуа
победил, завтра он злоупотребит своей победой!
   - Нас предали! - закричала герцогиня. - Этот молодой человек предал  нас!
Он все знал!
   Король был уже далеко; он исчез со всей своей охраной за Сент-Антуанскими
воротами, которые распахнулись перед ним и, пропустив его, снова закрылись.

Глава 12

О ТОМ, КАК ШИКО БЛАГОСЛОВЛЯЛ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XI ЗА ИЗОБРЕТЕНИЕ ПОЧТЫ И КАК ОН РЕШИЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЭТИМ ИЗОБРЕТЕНИЕМ

   Теперь мы попросим у читателя позволения вернуться к Шико. После  важного
открытия, которое он сделал, развязав шнурки от маски г-на де  Майена,  Шико
решил, не теряя времени, убраться подальше  от  мест,  где  это  приключение
могло иметь отклик.
   Само собою понятно, что теперь между ним  и  герцогом  завязалась  борьба
насмерть. Майен, которого уязвленное самолюбие терзало мучительнее, чем боль
от раны, который помимо прежних ударов ножнами шпаги получил  от  Шико  удар
кинжалом, теперь уже никогда ему не простит.
   - Ну же, ну! - вскричал храбрый гасконец, мчась как можно было быстрее по
направлению к Божанси. - Сейчас самый удобный на свете случай  поставить  на
почтовых  лошадей  всю  сумму,  составившуюся  из  денег   трех   знаменитых
личностей, именуемых Генрих де Валуа, дом Модест Горанфло и Себастьен Шико.
   Искусно умея изображать не  только  человека,  охваченного  каким  угодно
чувством, но и человека  любого  состояния,  Шико  тотчас  же  принял  облик
вельможи, как раньше, на гораздо более длительное время, принял вид  доброго
буржуа. И можно сказать, ни одному принцу не служили с  таки