ова.
Голову он держал прямо. Не успевал еще произнести слова, а  соколиные  глаза
уже метали стрелу повелительного взгляда,  который,  впрочем,  смягчался  от
движения длинных светлых век: когда  они  опускались,  отчетливей  выступали
темные круги под глазами. Но когда, наоборот, между густыми бровями и темной
каймой глазных впадин сверкал черный зрачок, казалось - это блеск  молнии  в
разрыве двух медных туч.
   Монаха этого звали брат Борроме. Он уже в  течение  трех  недель  являлся
казначеем монастыря.
   Второй был юноша семнадцати-восемнадцати лет, с живыми  черными  глазами,
смелым выражением лица, заостренным подбородком. Роста он был небольшого, но
хорошо сложен. Задирая  широкие  рукава,  он  словно  с  какой-то  гордостью
выставлял напоказ свои сильные, подвижные руки.
   - Настоятель еще спит, брат Борроме, - сказал молоденький монах  другому,
- разбудим его или нет?
   - Ни в коем случае, брат Жак, - ответил казначей.
   - По правде сказать, жаль, что у нас  аббат,  который  любит  поспать,  -
продолжал юный монах, - мы бы уже  нынче  утром  могли  испробовать  оружие.
Заметили вы, какие среди прочего там прекрасные кирасы и аркебузы?
   - Тише, брат мой! Вас кто-нибудь услышит.
   - Вот ведь беда! - продолжал монашек, топнув ногой по мягкому ковру,  что
приглушило удар. - Ведь вот  беда!  Сегодня  чудесная  погода,  двор  совсем
сухой. Можно было бы отлично провести учение, брат казначей!
   -  Надо  подождать,  дитя  мое,  -  произнес  брат  Борроме  с  напускным
смирением, которое разоблачал огонь, горевший в его глазах.
   - Но почему вы не прикажете хотя бы раздать оружие? - все так  же  горячо
возразил Жак, заворачивая опустившиеся рукава рясы.
   - Я? Приказать?
   - Да, вы.
   - Я ведь ничем не распоряжаюсь, - продолжал Борроме,  приняв  сокрушенный
вид, - хозяин - тут!
   - В кресле.., спит.., когда все бодрствуют, - сказал Жак, и  в  тоне  его
звучало скорее раздражение, чем уважение. - Хозяин.
   И его умный, остро проницательный  взгляд,  казалось,  проникал  в  самое
сердце брата Борроме.
   - Надо уважать его сан и его покой, - произнес тот,  выходя  на  середину
комнаты, но сделав при этом такое неловкое движение, что  небольшой  табурет
опрокинулся и упал на пол.
   Хотя ковер заглушил стук табурета, как заглушил он звук удара, когда брат
Жак топнул ногой, дом Модест вздрогнул и пробудился.
   - - Кто тут? -  вскричал  он  дрожащим  голосом  заснувшего  на  посту  и
внезапно разбуженного часового.
   - Сеньор аббат, - сказал брат Борроме, - простите, если мы нарушили  ваши
благочестивые размышления, но я пришел за приказаниями.
   - А, доброе утро, брат Борроме, - сказал Горанфло, слегка кивнув головой.
   Несколько секунд он молчал, как видно, напрягая все струны своей  памяти,
затем, поморгав глазами, спросил:
   - За какими приказаниями?
   - Относительно оружия и доспехов.
   - Оружия? Доспехов? - спросил Горанфло.
   - Конечно. Ваша милость велели доставить оружие и доспехи.
   - Кому я это велел?
   - Мне.
   - Вам?.. Я велел принести оружие, я?
   - Безо всякого сомнения, сеньор аббат, - произнес Борроме твердым, ровным
голосом.
   - Я, - повторил до крайности изумленный дом Модест, -  я?!  А  когда  это
было?
   - Неделю тому назад.
   - А, раз уже прошла неделя... Но для чего оно, это оружие?
   - Вы сказали, сеньор аббат, - я повторяю вам собственные ваши слова, - вы
сказали: "Брат Борроме, хорошо бы раздобыть оружие и раздать его всей  нашей
монашеской братии: гимнастические упражнения развивают  телесную  силу,  как
благочестивые увещевания укрепляют силу духа".
   - Я это говорил? - спросил Горанфло.
   - Да,  достопочтенный  аббат.  Я  же,  недостойный,  но  послушный  брат,
поторопился исполнить ваше повеление и доставил оружие.
   - Странное, однако же, дело, - пробормотал Горанфло, - ничего этого я  не
помню.
   - Вы  даже  добавили,  достопочтенный  настоятель,  латинское  изречение:
"Militat spiritu, militat gladio"1 <1 Воинствует духом, воюет мечом (лат.)>.
   - О, - вскричал дом Модест, от изумления выпучивая глаза, - я добавил это
изречение?
   - У меня  память  неплохая,  достопочтенный  аббат,  -  ответил  Борроме,
скромно опустив глаза.
   - Если я так сказал, - продолжал Горанфло, медленно  опуская  и  поднимая
голову, - значит, у меня были на то основания, брат  Борроме.  И  правда,  я
всегда придерживался мнения, что надо развивать  тело.  Еще  будучи  простым
монахом, я боролся и словом и  мечом:  "Militat  spiritu..."  Отлично,  брат
Борроме. Как видно, сам господь меня осенил.
   - Так я выполню ваш приказ  до  конца,  достопочтенный  аббат,  -  сказал
Борроме, удаляясь вместе с братом Жаком, который,  весь  дрожа  от  радости,
тянул его за подол рясы.
   - Идите, - величественно произнес Горанфло.
   - Ах, сеньор настоятель, - начал снова брат  Борроме,  возвращаясь  через
несколько секунд после своего исчезновения. - Я совсем забыл...
   - Что?
   - В приемной дожидается один из друзей вашей милости, он хочет с  вами  о
чем-то поговорить.
   - Как его зовут?
   - Мэтр Робер Брике.
   - Мэтр Робер Брике, - продолжал Горанфло, - не друг мне, брат Борроме,  -
он - просто знакомый.
   - Так что ваше преподобие его не примете?
   - Приму, приму, -  рассеянно  произнес  Горанфло,  -  этот  человек  меня
развлекает. Пусть он ко мне поднимется.
   Брат Борроме еще раз поклонился и вышел.
   Что касается брата Жака, то он  одним  прыжком  вылетел  из  апартаментов
настоятеля и очутился в комнате, где сложили оружие.
   Через пять минут дверь опять отворилась, и появился Шико.

Глава 20

ДВА ДРУГА

   Дом Модест продолжал сидеть все в той же блаженно расслабленной позе.
   Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему.
   Желая дать  понять  вошедшему,  что  он  его  заметил,  дом  Модест  лишь
соблаговолил слегка наклонить голову.
   Шико, видимо, ни в малейшей степени не  удивило  безразличие  аббата.  Он
продолжал шагать по комнате.  На  почтительном  расстоянии  от  Горанфло  он
поклонился.
   - Здравствуйте, господин настоятель.
   - Ах, вот и вы, - произнес Горанфло, - видимо, воскресли?
   - А вы считали меня умершим, господин аббат?
   - Да ведь вас совсем не было видно.
   - Я занят был делами.
   - А!
   Шико знал, что Горанфло вообще скуп  на  слова,  пока  его  не  разогреют
две-три бутылки старого бургундского. Так как час был еще ранний и Горанфло,
по всей видимости, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и
молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и  откинувшись  всем
туловищем на мягкую спинку.
   - Вы позавтракаете со мной, господин Брике? - спросил дом Модест.
   - Может быть, сеньор аббат.
   - Не взыщите, господин  Брике,  если  я  не  смогу  уделить  вам  столько
времени, сколько хотел бы.
   - Э! Да кому, черт побери, нужно ваше время, господин  настоятель?  Черти
полосатые! Я даже не напрашивался к вам на завтрак, вы сами мне предложили.
   - Разумеется, господин  Брике,  -  сказал  дом  Модест  с  беспокойством,
которое объяснялось довольно твердым тоном Шико.  -  Конечно,  я  предложил,
но...
   - Но вы рассчитывали, что я откажусь?
   - О нет. Разве свойственна мне  привычка  лицемерить,  скажите,  господин
Брике?
   - Человек, стоящий, подобно вам,  настолько  выше  многих  других,  может
усваивать любые привычки, господин аббат, - ответил Шико,  улыбнувшись  так,
как умел улыбаться только он.
   Дом Модест, прищурившись, взглянул на Шико.
   Насмехался ли Шико или говорил серьезно - разобрать было невозможно.
   Шико встал.
   - Почему вы встаете, господин Брике? - спросил Горанфло.
   - Собираюсь уходить.
   - А почему вы уходите, вы же сказали, что позавтракаете со мною?
   - Прежде всего я не говорил, что буду завтракать.
   - Простите, я вам предложил.
   - А я ответил - может быть. Может быть не значит - да.
   - Вы сердитесь?
   Шико рассмеялся.
   - Сержусь? - переспросил он. - А на что мне  сердиться?  На  то,  что  вы
наглый и грубый невежда? О дорогой сеньор настоятель, я  вас  слишком  давно
знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.
   Как громом пораженный этим выступлением, Горанфло сидел,  раскрыв  рот  и
вытянув вперед руки.
   - Прощайте, господин настоятель.
   - О, не уходите.
   - Я не могу откладывать своей поездки.
   - Вы уезжаете?
   - Мне дано поручение.
   - Кем?
   - Королем.
   У Горанфло голова пошла кругом.
   - Поручение, - вымолвил он, - поручение от короля. Вы,  значит,  снова  с
ним виделись?
   - Конечно.
   - Как же он вас встретил?
   - Восторженно. Он-то помнит друзей, хоть он и король.
   - Поручение от короля, - пролепетал Горанфло, - а я-то  наглец,  невежда,
грубиян...
   Сердце его теперь сжималось, как шар, из которого выходит  воздух,  когда
его колют булавками.
   - Прощайте, - повторил Шико.
   Горанфло  даже  привстал  с  кресла  и  своей  огромной  рукой   задержал
уходящего, который, надо признаться, довольно охотно подчинился насилию.
   - Послушайте, давайте объяснимся, - сказал настоятель.
   - Насчет чего же?
   - Насчет вашей сегодняшней обидчивости.
   - Я сегодня такой же, как всегда.
   - Нет.
   - Я просто отражение людей, с которыми в данный момент нахожусь.
   - Нет.
   - Вы смеетесь, и я смеюсь; вы дуетесь, и я корчу гримасы.
   - Нет, нет, нет!
   - Да, да, да!
   - Ну хорошо, признаюсь - я был кое-чем озабочен...
   - Вот как!
   - Неужели  вы  не  будете  снисходительны  к  человеку,  занятому  самыми
трудными делами? Чем только не занята моя голова! Ведь это аббатство, словно
целая область! Подумайте, под  моим  началом  двести  душ,  я  и  эконом,  и
архитектор, и  управитель;  и  ко  всему  у  меня  имеются  еще  и  духовные
обязанности.
   - О, этого и правда слишком много для недостойного служителя божия!
   - Ну вот, теперь вы иронизируете, - сказал Горанфло,  -  господин  Брике,
неужто же вы утратили христианское милосердие?
   - А у меня оно было?
   - Сдается мне, что тут и не без зависти с вашей стороны; остерегайтесь  -
зависть великий грех.
   - Зависть с моей стороны? А чему мне, скажите пожалуйста, завидовать?
   - Гм, вы думаете: "Настоятель дом Модест Горанфло все время идет  вперед,
движется по восходящей линии..."
   - В то время как я движусь по нисходящей, не так ли? - насмешливо спросил
Шико.
   - Это из-за вашего ложного положения, господин Брике.
   - Господин настоятель, а вы помните евангельское изречение?
   - Это какое же?
   - Низведу гордых и вознесу смиренных.
   - Подумаешь! - сказал Горанфло.
   - Вот тебе и на! Он берет под сомнение слово божие,  еретик!  -  вскричал
Шико, воздевая руки к небу.
   - Еретик! - повторил Горанфло. - Это гугеноты - еретики.
   - Ну, значит, схизматик!
   - Что вы хотите сказать, господин Брике?  Право  же,  я  не  знаю  что  и
думать!
   - Ничего не хочу сказать. Я уезжаю и пришел с вами попрощаться. А  посему
- прощайте, сеньор дом Модест.
   - Вы не покинете меня таким образом!
   - Покину, черт побери!
   - Вы?
   - Да, я.
   - Мой друг?
   - В величии друзей забывают.
   - Вы, Шико?
   - Я теперь не Шико, вы же сами меня этим только что попрекнули.
   - Я? Когда же?
   - Когда упомянули о моем ложном положении.
   - Попрекнул! Как вы сегодня выражаетесь!
   И  настоятель  опустил  свою  огромную  голову,  так  что  все  три   его
подбородка, приплюснутые к бычьей шее, слились воедино.
   Шико наблюдал за ним краешком глаза: Горанфло даже слегка побледнел.
   - Прощайте и не взыщите за высказанную вам в лицо правду...
   Он направился к выходу.
   - Говорите мне все, что  вам  заблагорассудится,  господин  Шико,  но  не
смотрите на меня таким вот взглядом!
   - Ах, ах, сейчас уже поздновато.
   - Никогда не поздно! И, уж во всяком случае, нельзя уходить, не  покушав,
черт возьми! Это нездорово, вы мне сами так говорили раз  двадцать!  Давайте
позавтракаем.
   Шико решил с одного раза отвоевать все позиции.
   - Нет, не хочу! - сказал он. - Здесь очень уж плохо кормят.
   Все прочие нападки Горанфло сносил мужественно. Это его доконало.
   - У меня плохо кормят? - пробормотал он в полной растерянности.
   - На мой вкус, во всяком случае, - сказал Шико.
   - Последний раз, когда вы завтракали, еда была плохая?
   - У меня и сейчас противный вкус во рту. Фу!
   - Вы сказали "фу"? - вскричал Горанфло, воздевая руки к небу.
   - Да, - решительно сказал Брике, - я сказал "фу!"
   - Но почему? Скажите же.
   - Свиные котлеты гнуснейшим образом подгорели.
   - О!
   - Фаршированные свиные ушки не хрустели на зубах.
   - О!
   - Каплун с рисом совершенно не имел аромата.
   - Боже праведный!
   - Раковый суп был чересчур жирный!
   - Милостивое небо!
   - На поверхности плавал жир, он до сих пор стоит у меня в желудке.
   - Шико, Шико! - вздохнул дом  Модест  таким  же  тоном,  каким  умирающий
Цезарь взывал к своему убийце: "Брут! Брут!"
   - Да к тому же у вас нет для меня времени.
   - У меня?
   - Вы мне сами сказали, что заняты делами. Говорили вы это, да или нет? Не
хватало еще, чтобы вы стали лгуном.
   - Это дело можно отложить. Ко мне должна прийти одна просительница.
   - Ну, так и принимайте ее.
   - Нет, нет, дорогой господин Шико. Хотя  она  прислала  мне  сто  бутылок
сицилийского вина.
   - Сто бутылок сицилийского вина?
   - Я не приму ее, хотя это, видимо, очень важная дама. Я не  приму  ее.  Я
буду принимать  только  вас,  дорогой  господин  Шико.  Она  хотела  у  меня
исповедоваться,  эта  знатная  особа,  которая  дарит  сицилийское   сотнями
бутылок.  Так  вот,  если  вы  потребуете,  я  откажу  ей  в  моем  духовном
руководстве. Я велю передать ей, чтобы она искала себе другого духовника.
   - Вы все это сделаете?
   - Только чтобы вы со мной позавтракали, господин Шико, только чтобы я мог
загладить свою вину перед вами.
   - Вина ваша проистекает из вашей чудовищной гордыни, дом Модест.
   - Я смирюсь душой, друг мой.
   - И вашей беспечной лени.
   - Шико, Шико, с  завтрашнего  же  дня  я  начну  умерщвлять  свою  плоть,
заставляя своих монахов ежедневно производить военные упражнения.
   - Монахов? Упражнения? - спросил Шико, вытаращив глаза.  -  Какие  же?  С
помощью вилки?
   - Нет, с настоящим оружием!
   - С боевым оружием?
   - Да, хотя командовать очень утомительно.
   - Вы будете обучать своих монахов военному делу?
   - Я, во всяком случае, отдал соответствующие распоряжения.
   - С завтрашнего дня?
   - Если вы потребуете, то даже с сегодняшнего.
   - А кому в голову пришла мысль обучать монахов военному делу?
   - Кажется, мне самому, - сказал Горанфло.
   - Вам? Это невозможно.
   - Это так, я отдал такое распоряжение брату Борроме.
   - А что это за брат Борроме?
   - Ах, да вы же его не знаете.
   - Кто он такой?
   - Казначей.
   - Как же у тебя появился казначей, которого я  не  знаю,  ничтожество  ты
этакое?
   - Он попал сюда после вашего последнего посещения.
   - А откуда он у тебя взялся, этот казначей?
   - Мне рекомендовал его монсеньер кардинал де Гиз.
   - Лично?
   - Письмом, дорогой господин Шико, письмом.
   - Это не тот, похожий на коршуна монах, которого я видел внизу?
   - Он самый.
   - Который доложил о моем приходе?
   - Да.
   - Ого! - невольно вырвалось у Шико. - Какие же  такие  качества  у  этого
казначея, получившего столь горячую рекомендацию от кардинала де Гиза?
   - Он считает, как сам Пифагор.
   - С ним-то вы и порешили заняться военным обучением монахов?
   - Да, друг мой.
   - То есть это он предложил вам вооружить монахов?
   - Нет, дорогой господин Шико, мысль исходила от меня, только от меня.
   - А с какой целью?
   - С целью вооружить их.
   - Долой гордыню, нераскаявшийся грешник, гордыня - великий грех:  не  вам
пришла в голову эта мысль.
   - Мне либо ему. Я уж, право, не помню, кому из нас она пришла  в  голову.
Нет, нет, определенно мне; кажется, по этому случаю  я  даже  произнес  одно
очень подходящее блистательное латинское изречение.
   Шико подошел поближе к настоятелю.
   - Латинское изречение,  вы,  дорогой  мой  аббат?!  -  сказал  он.  -  Не
припомните ли вы эту латинскую цитату?
   - Militat spiritu...
   - Militat spiritu, militat gladio?
   - Точно, точно! - восторженно вскричал дом Модест.
   - Ну, ну, - сказал Шико, - невозможно извиняться более чистосердечно, чем
вы, дом Модест. Я вас прощаю.
   - О! - умиленно произнес Горанфло.
   - Вы по-прежнему мой друг, мой истинный друг.
   Горанфло смахнул слезу.
   - Но давайте же позавтракаем, я буду снисходителен к вашим яствам.
   - Слушайте, - сказал Горанфло вне себя от  радости.  -  Я  велю  передать
брату повару, что если он не накормит нас  по-царски,  то  будет  посажен  в
карцер.
   - Отлично, отлично, - сказал Шико, - вы  же  здесь  хозяин,  дорогой  мой
настоятель.
   - И мы раскупорим несколько бутылочек, полученных от моей новой  духовной
дочери.
   - Я помогу вам добрым советом.
   - Дайте я обниму вас, Шико.
   - Не задушите меня. Лучше побеседуем.

Глава 21

СОБУТЫЛЬНИКИ

   Горанфло не замедлил отдать соответствующие распоряжения.
   Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей, то
особенно во  всем,  что  касалось  подробностей  какой-нибудь  трапезы  и  в
развитии кулинарного искусства вообще.
   Дом Модест вызвал брата Эузеба, каковой и предстал не столько перед своим
духовным начальником, сколько перед взором судьи.
   По тому, как его приняли, он сразу догадался, что у достойного приора его
ожидает нечто не вполне обычное.
   - Брат Эузеб, - суровым тоном произнес Горанфло, - прислушайтесь к  тому,
что вам скажет мой друг, господин Робер Брике.  Вы,  говорят,  пренебрегаете
своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях  в  вашем  последнем
раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей. Берегитесь,
брат Эузеб, берегитесь, кого-ток увяз - всей птичке пропасть.
   Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то  извинения,  которые,
однако, не были приняты во внимание.
   - Довольно, - сказал Горанфло.
   Брат Эузеб умолк.
   - Что у вас сегодня на завтрак? - спросил достопочтенный настоятель.
   - Яичница с петушиными гребешками.
   - Еще что?
   - Фаршированные шампиньоны.
   - Еще?
   - Раки под соусом с мадерой.
   - Мелочь все это, мелочь. Назовите  что-нибудь  более  основательное,  да
поскорее.
   - Можно подать окорок, начиненный фисташками.
   Шико презрительно фыркнул.
   - Простите, - робко вмешался  Эузеб.  -  Он  сварен  в  сухом  хересе.  Я
нашпиговал его говядиной, вымоченной в маринаде на  оливковом  масле.  Таким
образом, мясо окорока сдобрено говяжьим жиром, а говядина - свиным.
   Горанфло бросил на Шико робкий взгляд и жестом выразил одобрение.
   - Это неплохо, правда ведь, господин Брике? - сказал он.
   Шико жестом показал, что он доволен, хотя и не совсем.
   - А еще, - спросил Горанфло, - что у вас есть?
   - Можно приготовить отличного угря.
   - К черту угря, - сказал Шико.
   - Я думаю, господин Брике, - продолжал брат Эузеб, постепенно  смелея,  -
думаю, что вы не раскаетесь, если попробуете моих угрей.
   - А что в них такого особенного?
   - Я их особым образом откармливаю.
   - Ого!
   - Да, - вмешался Горанфло, - кажется, римляне или греки, словом, какой-то
народ, живший в Италии, откармливали миног, как  Эузеб.  Он  вычитал  это  у
одного древнего писателя по имени Светоний, писавшего по вопросам кулинарии.
   - Как, брат Эузеб, - вскричал Шико, - вы кормите своих  угрей  человечьим
мясом?
   - Нет, сударь, мелко нарубая внутренности и печень домашних птиц и  дичи,
я прибавляю к  ним  немного  свинины,  делаю  из  всего  этого  своего  рода
колбасную начинку и бросаю своим угрям. Держу их в садке с  дном  из  мелкой
гальки, постоянно меняя пресную воду,  -  за  один  месяц  они  основательно
жиреют и в то же время сильно удлиняются. Тот