дробно  изложить
ваши приказания: мы ждем их".
   - У вас, господин де  Жуаез,  восемь  кораблей,  не  считая  адмиральской
галеры, верно?
   - Да, монсеньер.
   - Вы прорвете линию морской обороны, это будет нетрудно сделать,  ведь  у
антверпенцев в гавани одни торговые суда; затем вы поставите ваши корабли на
двойные якори против набережной. Если набережную будут защищать, вы откроете
убийственный огонь по городу и в то же время попытаетесь высадиться с вашими
полутора тысячами моряков. Сухопутную армию я разделю на две колонны;  одной
будет командовать граф де Сент-Эньян, другой - я.  Обе  колонны  при  первых
орудийных выстрелах разом, стремительно пойдут на приступ. Конница останется
в  резерве,  чтобы  в  случае  неудачи  прикрывать  отступление  отброшенной
колонны; из этих трех атак одна, несомненно, удастся. Отряд, который  первым
твердо станет на крепостной стене, пустит ракету, чтобы сплотить вокруг себя
все другие отряды.
   -  Нужно,  однако,  все  предусмотреть,  монсеньер,  -  сказал  Жуаез,  -
предположим то, что вы считаете невозможным предположить, - то есть что  все
три атакующие колонны будут отброшены?
   - Тогда мы под прикрытием огня наших батарей сядем на корабли и рассеемся
по польдерам, где антверпенцы не отважатся нас преследовать.
   Все присутствующие поклонились принцу, выражая этим согласие.
   - А теперь, господа,  -  сказал  герцог,  -  молчание!  Нужно  немедленно
разбудить спящих солдат и, соблюдая полный порядок, посадить их на  корабли;
ни один огонек, ни один выстрел  не  должен  выдать  нашего  намерения!  Вы,
адмирал, появитесь в гавани прежде, чем антверпенцы догадаются о том, что вы
снялись с якоря. Мы же, переправясь через Шельду  и  следуя  левым  берегом,
окажемся на месте одновременно с вами. Идите, господа, и дерзайте!  Счастье,
сопутствовавшее нам до сих пор, не побоится перейти Шельду вместе с нами!
   Полководцы  вышли  из  палатки  герцога  и,  соблюдая  все  указанные  им
предосторожности, отдали нужные распоряжения.
   Вскоре весь этот растревоженный  людской  муравейник  глухо  зашумел:  но
можно было подумать, что это ветер резвится в бескрайних камышовых  зарослях
и высоких травах польдеров.
   Адмирал вернулся на свой корабль.

Глава 33

МОНСЕНЬЕР

   Однако антверпенцы не  созерцали  бездеятельно  враждебные  приготовления
герцога Анжуйского, и Жуаез не  ошибался,  полагая,  что  они  до  крайности
озлоблены.
   Антверпен  разительно  напоминал  улей  вечером  -  снаружи  спокойный  и
пустынный, внутри же - полный шума и движения.
   Вооруженные фламандцы ходили дозором по  улицам  города,  баррикадировали
дома,  заграждали  улицы  двойными  цепями,  братались  с  войсками   принца
Оранского, одна часть которых уже вошла в состав антверпенского гарнизона, а
другая прибывала  небольшими  отрядами,  которые  тотчас  распределялись  по
городу.
   Когда все было подготовлено к мощной обороне, принц  Оранский  в  темный,
безлунный вечер сам вступил в город, никем не узнанный и не  приветствуемый,
но проникнутый тем спокойствием, той твердостью, с которыми он выполнял  все
решения, однажды им принятые.
   Он  остановился  в  городской  ратуше,  где  его  приверженцы   уже   все
приготовили для него.
   Там он принял всех начальников  отрядов  городского  ополчения,  произвел
смотр офицерам наемных войск и, наконец, собрав командиров, изложил им  свои
намерения.
   Самым непоколебимым из  них  было  намерение  воспользоваться  действиями
герцога Анжуйского против города, чтобы  порвать  с  ним.  Герцог  Анжуйский
пришел к тому, к чему его задумал привести Молчаливый, с радостью  видевший,
что новый претендент  на  верховную  власть  губит  себя  так  же,  как  все
остальные.
   В тот самый вечер, когда герцог Анжуйский, как  мы  видели,  готовился  к
приступу, принц Оранский, уже два дня находившийся в Антверпене, совещался с
комендантом города.
   При   каждом   возражении,   выдвигаемом   комендантом    против    плана
наступательных действий, предложенного принцем  Оранским,  принц,  если  эти
возражения грозили замедлить выполнение его замыслов, качал головой с  видом
человека, изумленного такой нерешительностью.
   Но каждый раз комендант говорил:
   - Принц, вы ведь знаете, прибытие монсеньера решенное дело; так  подождем
же монсеньера.
   Услышав это волшебное  слово,  Молчаливый  неизменно  хмурил  брови,  но,
насупясь и грызя ногти  от  нетерпения,  все-таки  ждал.  Тогда  взоры  всех
присутствующих обращались к большим стенным часам, внушительно тикавшим,  и,
казалось, все молили маятник  ускорить  приход  того,  кого  ждали  с  таким
нетерпением.
   Пробило девять; неуверенность  сменилась  подлинной  тревогой;  некоторые
дозорные сообщили, что во французском лагере заметно оживление.
   На Шельду давно уже выслали небольшую лодку,  плоскую,  как  чаша  весов;
антверпенцы, пока что обеспокоенные не столько тем, что происходило на суше,
сколько  тем,  что  делалось  на  море,  решили  добыть  точные  сведения  о
французском флоте; но лодка все не возвращалась.
   Принц Оранский встал и, со злости кусая свои  буйволовой  кожи  перчатки,
сказал:
   - Господа, монсеньер заставляет нас ждать так долго, что к  его  прибытию
Антверпен будет  взят  и  сожжен;  тогда  город  сможет  судить  о  разнице,
существующей в этом отношении между французами и испанцами.
   Эти слова никак не могли успокоить начальников  городского  ополчения,  и
они растерянно переглянулись.
   В эту минуту в зал вошел конный лазутчик, посланный на Мехельнскую дорогу
и добравшийся до Сен-Никола; он сообщил, что не видал и  не  слыхал  ничего,
что хоть в малейшей мере предвещало бы прибытие  лица,  ожидаемого  с  таким
нетерпением.
   - Господа, - воскликнул, услыхав это донесение, Молчаливый, - вы  видите,
мы ждем напрасно, так будем сами решать свои дела! Время не терпит, и ничего
еще не предпринято для защиты подступов к городу. Полагаться  на  выдающиеся
дарования - хорошее дело; но вы видите,  прежде  всего  нужно  надеяться  на
самих себя. Итак, господа, начнем совещаться.
   Не  успел  он  договорить,  как  ковровая  завеса,   закрывавшая   дверь,
приподнялась, вошел служитель ратуши  и  произнес  одно  лишь  слово,  в  ту
минуту, видимо, стоившее тысячи других слов:
   - Монсеньер!
   В голосе этого человека, в той радости, которую он невольно  проявил  при
выполнении своих скромных обязанностей, чувствовался весь восторг  народа  и
все его доверие к тому, кого почтительно и безлично именовали "монсеньер"!
   Не успело  отзвучать  это  слово,  произнесенное  дрожавшим  от  волнения
голосом, как в зал вошел мужчина высокого  роста,  величественного  вида,  с
головы  до  ног  закутанный  в  плащ,  который  он  носил  с   неподражаемым
изяществом.
   Он учтиво поклонился всем присутствующим, но его  гордый,  проницательный
взор мгновенно распознал  среди  военных  принца.  Минуя  всех,  неизвестный
тотчас подошел к нему и протянул ему руку, которую принц пожал  горячо  и  с
оттенком почтения. Здороваясь, они назвали друг друга "монсеньер".
   После этого краткого обмена приветствиями неизвестный снял плащ.  На  нем
была кожаная куртка, суконные  штаны  и  высокие  сапоги.  Вооружен  он  был
длинной шпагой, казавшейся не частью его снаряжения, а частью его  самого  -
так легко и свободно она держалась у него на боку; за поясом, рядом  с  туго
набитой сумкой, виднелся небольшой кинжал.
   Когда он сбросил плащ, оказалось, что его сапоги до самого верха в пыли и
грязи. Каждый его шаг по каменным плитам пола сопровождался  мрачным  звоном
шпор, обагренных кровью его коня.
   Он сел за стол совета и спросил:
   - Ну что, монсеньер? Как обстоят наши дела?
   - Монсеньер, - ответил Молчаливый, - вы, вероятно,  видели,  когда  ехали
сюда, что улицы забаррикадированы.
   - Да, видел.
   - А в домах прорезаны бойницы, - прибавил один из военных.
   - Их я не мог видеть; но это разумная предосторожность.
   - И поперек улиц протянуты двойные цепи, - вставил другой.
   - Превосходно, - беспечным тоном ответил неизвестный.
   - Монсеньер не одобряет этих приготовлений к обороне? - спросил голос,  в
котором слышались и беспокойство и разочарование.
   - Одобряю, -  ответил  неизвестный,  -  хотя  не  думаю,  чтобы  при  тех
условиях, в которых мы находимся,  они  были  очень  полезны:  они  утомляют
солдат и тревожат горожан, У  вас,  я  полагаю,  есть  план  и  нападения  и
обороны?
   - Мы ждали вас, монсеньер, чтобы сообщить вам его, - ответил бургомистр.
   - Говорите, господа, говорите.
   - Монсеньер прибыл с некоторым опозданием, - прибавил принц  Оранский,  -
и, дожидаясь его, я вынужден был действовать.
   - И хорошо сделали, монсеньер; к тому же всем известно, что действуете вы
превосходно. Поверьте мне - я в дороге тоже не терял времени даром.
   Затем он повернулся лицом к горожанам.
   - Наши лазутчики донесли нам, - сказал бургомистр, - что  во  французском
лагере готовятся действовать; французы  решили  пойти  на  приступ;  но  нам
неизвестно, с какой стороны последует атака, и поэтому мы велели расположить
пушки в равных промежутках на всем протяжении укреплений.
   - Это разумно, - с легкой усмешкой сказал неизвестный, украдкой  взглянув
на  Молчаливого,  не  проронившего   ни   слова;   многоопытный   полководец
предоставил горожанам рассуждать о войне.
   - Так же мы  распорядились  и  насчет  отрядов  городского  ополчения,  -
продолжал бургомистр, - они размещены двойными постами  на  всем  протяжении
крепостных стен, и им  дан  приказ  тотчас  ринуться  туда,  где  произойдет
нападение.
   Неизвестный ничего не ответил; по-видимому, он  ждал,  что  скажет  принц
Оранский.
   - Однако, - продолжал бургомистр, - большинство членов  совета  полагает,
что французы задумали не настоящее нападение, а обманное.
   - С какой целью? - спросил неизвестный.
   - С целью запугать нас и побудить к мирному соглашению, по которому город
будет отдан французам.
   Неизвестный снова  взглянул  на  принца  Оранского;  казалось,  все,  что
происходило вокруг,  не  имело  к  принцу  никакого  отношения  -  с  такой,
граничившей с презрением, беспечностью он слушал все эти речи.
   - Говорят, однако, - сказал чей-то тревожный голос, - что сегодня вечером
в лагере замечены были приготовления к штурму.
   - Это необоснованные догадки, - возразил бургомистр.  -  Я  сам  наблюдал
лагерь в отличную подзорную трубу, выписанную из  Страсбурга;  пушки  стоят,
словно пригвожденные к  земле;  люди  спокойно  укладывались  спать,  герцог
Анжуйский в своем шатре угощал приближенных обедом.
   Неизвестный  снова  взглянул  на  принца  Оранского.  На  этот  раз   ему
показалось, что губы Молчаливого искривила  усмешка,  сопровождавшаяся  едва
приметным презрительным подергиванием плеч.
   - Эх, господа, - сказал  неизвестный,  -  вы  жестоко  ошибаетесь;  не  к
обманному нападению готовятся сейчас французы - нет; вам придется  выдержать
самый настоящий штурм.
   - Это правда?
   - Ваши планы,  какими  бы  бесспорными  они  вам  ни  представлялись,  не
закончены.
   - Однако, монсеньер, - в один голос воскликнули горожане, обиженные  тем,
что, по-видимому, неизвестный сомневался в их стратегических познаниях.
   - Не закончены в том смысле, - продолжал  неизвестный,  -  что  вы  ждете
внезапного  мощного  нападения  и  приняли  все  предосторожности  на   этот
случай...
   - Разумеется!
   - Так вот, - позвольте дать вам совет, господа: это нападение...
   - Договаривайте, договаривайте, монсеньер!
   - Это нападение вы предупредите - вы нападете сами!
   - Отлично! - воскликнул принц Оранский. - Вот это дело!
   - Сейчас, в эту минуту, - продолжал неизвестный, тотчас поняв, что  принц
окажет ему поддержку, - корабли господина де Жуаеза снимаются с якоря.
   - Откуда вы это знаете, монсеньер? - разом воскликнули бургомистр  и  все
члены городского совета.
   - Знаю, - ответил неизвестный.
   По залу пронесся шепот сомнения; едва внятный, он, однако, коснулся слуха
искусного полководца, только что появившегося на этой сцене, с тем чтобы, по
всей вероятности, сыграть здесь главную роль.
   - Вы в этом сомневаетесь? - спросил он с невозмутимым спокойствием, тоном
человека,  привыкшего  бороться  со  всеми   опасениями,   всеми   вздорными
притязаниями, со всеми предрассудками купцов и ремесленников.
   - Мы не сомневаемся, коль скоро это говорите вы, монсеньер. Но  да  будет
нам дозволено сказать вашему высочеству...
   - Говорите.
   - Что, если б это было так...
   - Нас известил бы об этом...
   - Кто?
   - Наш морской лазутчик.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

МОНСЕНЬЕР

(Продолжение)

   В  эту  минуту  какой-то  человек,  подталкиваемый  служителем,   тяжелой
поступью вошел в зал и с почтительным видом направился не то к  бургомистру,
не то к принцу Оранскому.
   - Ага! - воскликнул бургомистр. - Это ты, мой друг?
   - Я самый, господин бургомистр, - ответил вновь пришедший.
   - Монсеньер, - сказал бургомистр, - вот человек, которого мы  посылали  в
разведку.
   Услыхав  обращение  "монсеньер",  относившееся  не  к  принцу  Оранскому,
разведчик сделал жест, выражавший изумление и радость, и быстро приблизился,
чтобы лучше разглядеть того, кого так титуловали.
   Вновь пришедший принадлежал к  числу  тех  фламандских  моряков,  которых
очень легко узнать по их столь характерной наружности -  квадратной  голове,
голубым глазам, короткой шее  и  широким  плечам;  моряк  вертел  в  корявых
пальцах мокрую шерстяную шапку, а когда он подошел к начальству вплотную, то
обнаружилось, что он оставил на каменных плитах широкий  влажный  след;  его
грубая одежда промокла насквозь, с нее стекала вода.
   - Ого-го! Храбрец вернулся вплавь, - сказал незнакомец,  останавливая  на
моряке тот властный взгляд, которому немедленно покоряются и воин  и  слуга,
ибо в нем одновременно чувствуется и суровость и ласка.
   - Да, монсеньер, да, - поспешно подтвердил моряк, - а Шельда широка да  и
быстра, монсеньер.
   - Говори, Гоэс, говори, - продолжал неизвестный,  хорошо  знавший,  какую
милость он оказывал простому матросу, называя его по имени.
   Он  правильно  рассчитал:  с  этой  минуты,  по-видимому,  он  один  стал
существовать для Гоэса и к нему одному Гоэс обращался в дальнейшем, хотя был
послан другим лицом и, следовательно, более всего этому лицу должен был дать
отчет в своей миссии.
   - Монсеньер, - начал матрос, - я  взял  самую  маленькую  свою  лодчонку;
назвав пароль, я миновал заграждение, образованное на Шельде нашими  судами,
и добрался до этих проклятых французов - ах! простите, монсеньор!
   Гоэс осекся.
   - Продолжай, продолжай, - с  улыбкой  сказал  неизвестный,  -  я  француз
только наполовину - стало быть, и проклятие меня поразит только наполовину.
   - Так вот, монсеньер, раз уж вы соблаговолили меня простить...
   Неизвестный милостиво кивнул ему. Гоэс продолжал:
   - Так вот, я греб в темноте, обернув  весла  тряпками,  и  вдруг  услыхал
оклик: "Эй, вы там, в лодке, чего вам нужно?"
   Я решил, что этот возглас относится ко  мне,  и  уже  хотел  было  наугад
что-нибудь ответить, но тут позади меня крикнули: "Адмиральская шлюпка!"
   Неизвестный посмотрел на командиров и повел головой,  как  бы  спрашивая:
"Что я вам говорил?"
   - В ту же минуту, - продолжал моряк, - я как раз хотел переменить курс, -
я ощутил сильнейший толчок; моя лодка стала тонуть; вода захлестнула меня  с
головой; я погрузился в бездонную пропасть; но водовороты Шельды признали во
мне старого знакомого -  и  я  снова  увидел  небо.  Тут  я  догадался,  что
адмиральская шлюпка, на  которой  господин  де  Жуаез  возвращался  на  свою
галеру, прошла над моей лодкой. Одному богу ведомо, каким чудом я не был  ни
раздавлен, ни потоплен.
   - Спасибо, смелый мой Гоэс, спасибо, - сказал принц Оранский, счастливый,
что его предположения подтвердились, - ступай - и молчи обо всем!
   Он вложил в руку Гоэса  туго  набитый  кошелек.  Но  моряк,  по-видимому,
дожидался, чтобы и неизвестный отпустил его.
   Неизвестный сделал ему знак, выражавший благоволение,  и  Гоэс  удалился,
по-видимому, гораздо  более  обрадованный  милостивым  знаком  неизвестного,
нежели щедростью принца Оранского.
   - Ну, как, - спросил неизвестный бургомистра, - что вы  скажете  об  этом
донесении? Неужели вы еще сомневаетесь в том, что французы снимутся с якоря,
неужели вы думаете, что господин де Жуаез вернулся из лагеря на свою  галеру
только для того, чтобы мирно провести там ночь?
   - Стало быть, вы обладаете даром предвидения,  монсеньер?  -  воскликнули
горожане.
   - Не более, чем монсеньер принц Оранский, который, я в  этом  уверен,  во
всем согласен со мной. Но как и  его  высочество,  я  хорошо  осведомлен,  а
главное - знаю тех, кто на той стороне.
   Он рукой указал на польдеры.
   - Поэтому, - продолжал он, - я очень удивлюсь, если они  сегодня  вечером
не пойдут на  приступ.  Итак,  господа,  вы  должны  быть  в  полной  боевой
готовности, ибо, если вы дадите им выгадать время, они  вас  атакуют  весьма
энергично!
   - Эти господа могут по всей справедливости засвидетельствовать, что перед
самым вашим прибытием  я  говорил  им  совершенно  то  же,  что  вы  сейчас,
монсеньер.
   - Какие у вас, монсеньер, предположения насчет плана действий  французов?
- спросил бургомистр.
   - Вот  что  я  считаю  наиболее  вероятным:  пехота  целиком  состоит  из
католиков и поэтому будет драться отдельно, иначе говоря, произведет атаку с
одной какой-нибудь стороны; конница состоит из кальвинистов,  следовательно,
тоже будет драться отдельно - стало быть, опасность грозит  с  двух  сторон.
Флот подчинен господину де Жуаезу, он совсем недавно прибыл из  Парижа;  при
дворе знают, с какой целью адмирал отправился сюда, он захочет получить свою
долю воинской славы. В итоге - враг предпримет атаку с трех сторон.
   - Так образуем три корпуса, - предложил бургомистр.
   - Образуйте один-единственный корпус, господа, из  лучших  воинов,  какие
только у вас есть, а тех, на кого вы не можете положиться в  открытом  поле,
назначьте охранять городские укрепления.  Затем  с  этим  корпусом  сделайте
энергичную вылазку в тот момент, когда французы  меньше  всего  будут  этого
ждать. Им кажется, что атаковать будут они; нужно их предварить и  самим  на
них обрушиться. Если вы будете ждать, пока  они  пойдут  на  приступ,  -  вы
пропали, потому что в этом деле французы не имеют себе равных,  так  же  как
вы, господа, не имеете себе равных, когда в открытом поле защищаете подступы
к вашим городам.
   Фламандцы просияли.
   - Что я вам говорил, господа? - воскликнул Молчаливый.
   - Для меня великая честь, - сказал неизвестный, - что, сам того не  зная,
я оказался одного мнения с первым полководцем нашего века.
   Они учтиво поклонились друг другу.
   - Итак,  -  продолжал  неизвестный,  -  это  решенное  дело;  вы  делаете
сокрушительную  вылазку,  яростно  атакуете  вражескую  пехоту  и  вражескую
конницу. Надеюсь, ваши командиры сумеют так руководить этой вылазкой, что вы
отбросите осаждающих.
   - Но их корабли - их корабли, - сказал бургомистр, - они прорвутся  через
наши заграждения, сейчас дует норд-вест,  и  через  два  часа  они  будут  в
городе.
   - Да ведь у вас самих в Сент-Мари, на расстоянии одного лье отсюда, шесть
старых судов и тридцать лодок. Это - ваша морская  баррикада,  это  -  цепь,
заграждающая Шельду.
   -  Да,  да,  монсеньер,  совершенно  верно.  Откуда  вы  знаете  все  эти
подробности?
   Неизвестный улыбнулся.
   - Как видите, знаю, - ответил он. - Там-то и решится исход битвы.
   - В таком случае, - продолжал бургомистр, - нужно послать  нашим  храбрым
морякам подкрепления.
   - Напротив, вы можете еще и свободно располагать  теми  четырьмя  сотнями
людей,  которые  там  находились;  достаточно  будет  двадцати   человек   -
сообра