ула  из
буфета окорок соленой свинины, жареного зайца и варенье. Затем она  принесла
кувшин пенистого ливенского пива. Реми сел за стол рядом со своей госпожой.
   Она до половины налила свою кружку, но едва прикоснулась  к  ней  губами;
отломила кусочек хлеба и съела несколько крошек; затем, отодвинув  кружку  и
хлеб, она откинулась на спинку стула.
   - Как! Вы больше ничего не скушаете, сударь? - спросила служанка.
   - Нет, спасибо, я кончил.
   Тогда  служанка  посмотрела  на  Реми;  он  взял  хлеб,  отломленный  его
госпожой, и неспешно ел его, запивая пивом.
   - А мясо? - спросила служанка. - Что ж вы мясо не едите, сударь?
   - Спасибо, дитя мое, - не хочу.
   - Что ж оно - нехорошее, по-вашему?
   - Я уверен, что оно превкусное, но я не голоден.
   Служанка молитвенно сложила руки, выражая изумление, которое  ей  внушала
необычная умеренность незнакомца; ее  соотечественники  в  пути  ели  совсем
по-другому.
   Сообразив, что в этом жесте служанки есть и некоторая досада, Реми бросил
на стол серебряную монету.
   - О господи, - воскликнула девушка, - мне столько нужно сдать вам с  этой
монеты, что не стоит ее брать. С вас всего-то следует шесть денье за двоих!
   - Оставьте себе эту монету целиком, милая, - сказала  путешественница.  -
Верно, мы оба, брат и я, едим мало, но мы не хотим уменьшить ваш доход.
   Служанка покраснела от радости,  но  в  то  же  время  на  глазах  у  нее
выступили слезы - так грустно были сказаны эти слова.
   - Скажите, дитя мое, - спросил Реми, - есть ли проселочная дорога  отсюда
в Мехельн?
   - Есть, сударь, но очень плохая; зато.., вы, сударь, возможно,  этого  не
знаете, большая дорога очень хороша.
   - Знаю, дитя мое, знаю. Но мне нужно ехать проселочной.
   - Ну что ж.., я только хотела вас предупредить, сударь,  потому  что  ваш
спутник женщина, и эта дорога для нее будет вдвойне тяжела, особенно сейчас.
   - Почему же, дитя мое?
   - Потому что этой  ночью  тьма-тьмущая  народа  из  деревень  и  поселков
отправляется в окрестности Брюсселя.
   - Брюсселя?
   - Да, они спешно переселяются туда.
   - Почему же они переселяются?
   - Не знаю; такой был приказ.
   - Чей приказ? Принца Оранского?
   - Нет, монсеньера.
   - А кто такой монсеньер?
   - Ах, сударь, вы уж очень много о чем меня спрашиваете - я ведь ничего не
знаю; как бы там ни было - со вчерашнего вечера все переселяются.
   - Кто же переселяется?
   - Да все те, кто живет в деревнях, поселках, городках, где нет ни плотин,
ни укреплений.
   - Странно все это, - молвил Реми.
   - Мы сами тоже уедем на рассвете, -  продолжала  служанка,  -  из  нашего
городка все уедут. Вчера, в одиннадцать часов вечера, весь скот по каналам и
проселочным дорогам погнали в Брюссель; вот почему на той дороге, о  которой
я вам сказала, сейчас, наверно, страх сколько набралось  лошадей,  подвод  и
людей.
   - Почему  же  они  не  идут  большой  дорогой?  Мне  думается,  там  этих
трудностей было бы меньше?
   - Не знаю; таков приказ.
   Реми и его спутница переглянулись.
   - Но мы-то можем ехать проселочной  дорогой  -  мы  ведь  держим  путь  в
Мехельн?
   - Думаю, что да, если только вы не предпочтете сделать, как все, то  есть
отправиться под Брюссель.
   Реми взглянул на свою спутницу.
   - Нет, нет, мы сейчас же поедем в Мехельн, - воскликнула Диана,  вставая.
- Прошу вас, милая, отоприте конюшню.
   По примеру своей спутницы встал и Реми, вполголоса говоря:
   - Из двух опасностей я все же предпочитаю ту, которая мне известна; кроме
того, молодой человек намного опередил нас, а если,  волею  случая,  он  нас
поджидает - ну что ж! Посмотрим!
   Реми еще не расседлал лошадей; он  помог  своей  спутнице  вдеть  ногу  в
стремя, затем сам вскочил на своего коня - и рассвет уже застал их на берегу
Диле.

Глава 4

ОБЪЯСНЕНИЕ

   Опасность, тревожившая Реми, была вполне реальна,  так  как  узнанный  им
ночью всадник, отъехав на четверть лье от Вильворда и никого  не  увидав  на
дороге, убедился, что те, за кем он следовал, остановились в этом городке.
   Он не повернул назад, вероятно, потому, что следить за  обоими  путниками
он  старался  по  возможности  незаметно,  а  улегся   в   клеверном   поле,
предварительно поставив своего коня в один из тех глубоких рвов, которыми во
Фландрии разграничивают отдельные участки, принадлежащие разным лицам.
   Благодаря этой уловке он рассчитывал все видеть, сам оставаясь невидимым.
   Этот  молодой  человек,  которого  читатель,  несомненно,  узнал  и,  как
подозревала сама преследуемая им дама, был все тот же Анри дю  Бушаж,  волею
рока столкнувшийся с женщиной, от которой он поклялся бежать.
   После своей беседы с Реми у порога таинственного  дома  -  иначе  говоря,
после крушения всех своих надежд - Анри вернулся в особняк Жуаезов с твердым
намерением расстаться с жизнью, представлявшейся  ему  столь  несчастной  на
самой своей заре. Но как храбрый дворянин и хороший сын, ибо ему нельзя было
ничем запятнать имени отца, он решил добровольно обрести славную  смерть  на
поле боя.
   Во Фландрии шла война. Брат Анри, адмирал де Жуаез, командовал  флотом  и
мог доставить ему возможность достойно уйти из жизни. Анри не  долго  думал:
вечером следующего дня, спустя двадцать  часов  после  отъезда  Реми  и  его
госпожи, он отправился в путь.
   В письмах из Фландрии говорилось о предстоящем  штурме  Антверпена.  Анри
надеялся поспеть вовремя. Ему приятно было думать, что он, по крайней  мере,
умрет со шпагой в руке, в объятиях  брата,  под  французским  знаменем,  что
смерть его наделает шума и что шум  этот  прорвется  сквозь  тот  сумрак,  в
котором живет дама из таинственного дома.
   О благородное безумие! Славные и мрачные грезы! В  течение  четырех  дней
Анри упивался своим страданием, а главное - надеждой, что  этой  муке  скоро
придет конец.
   Когда  Анри,  погруженный  в  эти  скорбные  размышления,  увидел   шпиль
Валансьенской колокольни, в городе пробило восемь часов. Вспомнив, что в это
время запирают городские ворота, он пришпорил коня и, проезжая по подъемному
мосту, едва  не  сбил  с  ног  всадника,  остановившегося,  чтобы  подтянуть
подпругу своего седла.
   Анри не принадлежал  к  числу  знатных  наглецов,  без  зазрения  совести
топчущих всех, кто не имеет герба. Проезжая, он извинился перед незнакомцем.
Тот было оглянулся на него, но тотчас же снова опустил голову.
   Анри,  тщетно  стараясь  остановить  лошадь,  скачущую  во   весь   опор,
вздрогнул, словно увидел нечто такое, чего он никак не ожидал увидеть.
   "Я схожу с ума, - говорил он себе, - Реми в Валансьене! Тот  самый  Реми,
которого я оставил четыре дня назад на улице Бюсси!  Реми  один,  без  своей
госпожи, - ведь, сдается мне, с ним какой-то юноша! Поистине,  печаль  мутит
мне рассудок и расстраивает зрение настолько, что все  окружающее  принимает
для меня облик того, о чем я неустанно думаю".
   Продолжая свой путь, он въехал в город, и подозрение, на миг возникшее  в
его уме, так и не укоренилось в нем.
   У первой попавшейся гостиницы он остановил лошадь, бросил повод конюху  и
сел на скамейку у двери, ожидая, покуда ему приготовят комнату и ужин.
   Но, сидя в задумчивости на этой скамейке, он вдруг  увидел,  что  к  нему
приближаются те же два путника, и он заметил, что тот,  кого  он  принял  за
Реми, часто оглядывается. Лицо другого скрывала шляпа с широкими полями.
   Проходя мимо гостиницы, Реми увидел Анри на  скамейке  и  опять  отвернул
голову, но именно эта предосторожность помогла Анри узнать его.
   - О, на этот  раз,  -  прошептал  Анри,  -  я  не  ошибся,  я  совершенно
хладнокровен, зрение мое не мутится, мысли не путаются, никаких галлюцинаций
у меня нет. А между тем то же самое явление повторяется, и, кажется, в одном
из этих путников я узнаю Реми, слугу из дома  в  предместье.  Нет,  не  хочу
дольше оставаться в неизвестности, надо немедленно все выяснить.
   Приняв это решение, Анри встал и пошел по главной улице по  следам  обоих
путешественников. Но потому ли, что они уже зашли  куда-нибудь,  потому  ли,
что они пошли другим путем, Анри их нигде не обнаружил.
   Он устремился к городским воротам. Они были уже заперты.
   Анри обошел все гостиницы, расспрашивая, доискиваясь,  и  наконец  кто-то
сказал ему, что видел, как два всадника подъехали  к  захудалому  постоялому
двору на улице Бефруа.
   Дю Бушаж поспел туда, когда хозяин уже собирался запереть дверь.
   Мигом учуяв в молодом приезжем знатную особу, хозяин стал предлагать  ему
ночлег и всяческие услуги. Анри тем  временем  зорко  всматривался  в  глубь
сеней. При свете лампы, которую держала служанка, ему удалось увидеть  Реми,
поднимавшегося по лестнице.
   Спутника его он не увидел: по всей вероятности, тот, пройдя  вперед,  уже
исчез из поля зрения.
   Дойдя до самого верха, Реми остановился. На этот раз граф его определенно
узнал. Он невольно вскрикнул, и на голос его Реми обернулся.
   Анри увидел его лицо, отмеченное характерным шрамом, уловил его тревожный
взгляд, и у него уже не оставалось никаких сомнений. Слишком  взволнованный,
чтобы  немедленно  принять  решение,  он  удалился:  сердце   его   тягостно
сжималось, и он спрашивал себя, почему Реми покинул свою  госпожу  и  почему
один едет по той же дороге, что и он.
   Мы сказали "один", потому что Анри сперва не обратил никакого внимания на
второго всадника. Мысли его словно перекатывались из бездны в бездну.
   На другой день Анри поднялся спозаранку, рассчитывая встретиться с обоими
путниками в ту  минуту,  когда  откроют  городские  ворота;  он  остолбенел,
услышав, что ночью двое неизвестных просили у губернатора разрешения выехать
из города и что, вопреки обыкновению, для них тотчас же отперли ворота.
   Таким образом, они выехали около часу пополуночи и выгадали  целых  шесть
часов. Анри нужно было наверстать потерянное время. Он  пустил  своего  коня
галопом, в Монсе настиг путников и обогнал их.
   Он снова увидел Реми, но тот теперь  должен  был  стать  колдуном,  чтобы
узнать его. Анри переоделся в солдатское платье и купил другую лошадь.
   Тем не менее бдительному взору верного слуги  почти  удалось  перехитрить
Анри, на всякий случай Реми шепнул  что-то  своему  спутнику,  и  тот  успел
отвернуть лицо, которого Анри и на этот раз не увидел.
   Но молодой человек не сдался. В первой  же  гостинице,  где  нашли  приют
путешественники,  он   принялся   расспрашивать,   и   так   как   расспросы
сопровождались и тем, против чего трудно устоять, он в конце  концов  узнал,
что спутник Реми был  совсем  молодой  человек,  очень  красивый,  но  очень
грустный, очень умеренный в пище и никогда не жалующийся на усталость.
   Анри вздрогнул. У него внезапно блеснула мысль.
   - Не женщина ли это? - спросил он.
   - Возможно, - ответил хозяин гостиницы. - Сейчас  здесь  проезжает  много
женщин, переодетых мужчинами, в таком виде им легче  попасть  во  Фландрскую
армию к своим любовникам. Нам же, хозяевам гостиниц,  полагается  ничего  не
замечать, вот мы и не замечаем.
   Это объяснение было для Анри  тягчайшим  ударом.  Разве  не  было  вполне
возможным, что Реми сопровождает свою переодетую в мужское платье госпожу?
   В таком случае - если это было правдой - для  Анри  в  этом  деле  ничего
хорошего не было.
   По всей вероятности, как и говорил  хозяин  гостиницы,  неизвестная  дама
ехала во Фландрию к своему  любовнику.  Стало  быть,  Реми  лгал,  говоря  о
непроходящей печали незнакомки; стало быть, он измыслил  небылицу  о  вечной
любви, повергшей его госпожу в неизбывную скорбь, - измыслил для того, чтобы
избавиться от человека, назойливо следившего за ними обоими.
   - Ну что ж, - говорил себе Анри, для которого  такая  надежда  была  куда
мучительней прежнего отчаяния, - ну что ж, так лучше! Настанет минута, когда
я смогу подойти к этой женщине и  обвиню  ее  во  всех  ухищрениях,  которые
низводят ее, такое высокое место занимавшую  в  моих  мыслях  и  сердце,  на
уровень самых посредственных представительниц ее пола. Тогда я, считавший ее
существом почти божественным, тогда,  увидев  совсем  близко  эту  блестящую
оболочку самой вульгарной души,  и  я,  может  быть,  упаду  с  высот  своих
иллюзий, с высот своей любви.
   И юноша рвал на себе волосы при мысли, что он может лишиться и той любви,
и  тех  мечтаний,  которые  его  убивали,  ибо  справедливо   говорят,   что
умерщвленное сердце все же лучше опустошенного.
   Как мы уже сказали, он опередил их и, все время  раздумывая  о  том,  что
повлекло во Фландрию тогда же, когда и его, этих двух человек,  ставших  для
существования его  необходимыми,  увидел  наконец,  что  и  они  въезжают  в
Брюссель.
   Мы уже знаем, как он продолжал следовать за ними.
   В  Брюсселе  Анри  собрал  самые   достоверные   сведения   о   кампании,
предпринятой герцогом Анжуйским.
   Фламандцы  были  слишком  враждебны  герцогу,  чтобы  дружелюбно  принять
знатного француза: они  слишком  гордились  только  что  одержанным  успехом
своего национального дела - ибо недопущение в Антверпен герцога, призванного
Фландрией, чтобы овладеть ею, было несомненным успехом, - слишком  гордились
этим,  чтобы  отказать  себе  в  удовольствии  несколько  унизить   знатного
француза, расспрашивавшего их с чистейшим парижским акцентом, во все времена
казавшимся бельгийцам очень смешным.
   У Анри тотчас возникли серьезнейшие опасения за исход этой экспедиции,  в
которой его брат играл такую значительную роль, поэтому  он  решил  ускорить
свой приезд в Антверпен.
   Его  изумляло  то  обстоятельство,  что  Реми  и   его   спутница,   явно
заинтересованные в том, чтобы он их не  узнал,  упорно  ехали  одной  с  ним
дорогой.
   Это доказывало, что и они направляются в Антверпен.
   Выехав из городка, Анри, как уже известно читателю, спрятался в клевере с
твердым  намерением  на  сей   раз   заглянуть   в   лицо   мнимого   юноши,
сопровождавшего Реми.
   Тогда все выяснится и с неизвестностью будет покончено.
   И именно там, как мы уже говорили, он раздирал  себе  грудь  в  неистовом
страхе утратить эту химеру, которая пожирала его, но одновременно вливала  в
него тысячу жизней, ожидая мгновения, когда сможет его убить.
   Когда путники поравнялись с молодым человеком, нимало не подозревая,  что
он поджидает их в поле у дороги, дама поправляла прическу, - в гостинице она
на это не отважилась.
   Анри увидел ее, узнал и едва не рухнул без чувств  в  канаву,  где  мирно
паслась его лошадь.
   Всадники проехали мимо.
   И тут Анри, такой кроткий, такой терпеливый, пока он  верил,  что  жители
таинственного дома действуют столь же честно, как и он сам, - Анри пришел  в
ярость.
   Ведь  после  заверений  Реми,  после  лицемерных   утешений   дамы,   это
путешествие  или,  вернее,  это  исчезновение  представлялось  чем-то  вроде
предательства по отношению к человеку, который так упорно и вместе с тем так
почтительно осаждал их дверь.
   Когда боль от удара, поразившего  Анри,  несколько  притупилась,  молодой
человек встряхнул своими светлыми кудрями, отер  покрытый  испариной  лоб  и
снова вскочил в седло, твердо решив отбросить все предосторожности,  которые
все  же  заставлял  его  принимать  остаток  уважения,   и   последовал   за
путешественниками совершенно открыто и не пряча своего лица.
   Отброшен был плащ, отброшен капюшон, исчезла нерешительность в повадке  -
дорога принадлежала ему так же, как и всем, и он  спокойно  поехал  по  ней,
приноравливая аллюр своего коня к аллюру коней, трусивших впереди.
   Он дал себе слово, что не заговорит ни с Реми,  ни  с  его  спутницей,  а
только приложит все старания к тому, чтобы они его узнали.
   "Да, да, - твердил он себе, - если их сердца не совсем еще окаменели, мое
присутствие - хоть я и оказался тут случайно - будет жестоким  упреком  этим
вероломным людям, которым так сладостно терзать мое сердце!"
   Анри не успел проехать и пятисот шагов, следуя за обоими всадниками,  как
Реми заметил его. Увидев, что Анри нисколько не страшится быть  узнанным,  а
едет, гордо подняв голову, обратясь к ним лицом, Реми смутился.
   Дама, заметив его, обернулась.
   - Ах, - воскликнула она, - кажется,  это  все  тот  же  молодой  человек,
Реми?
   Реми снова попытался разубедить и успокоить ее.
   - Не думаю, сударыня,  -  сказал  он.  -  Судя  по  одежде,  это  молодой
валонский солдат. Он, наверное, направляется в Амстердам и  проезжает  через
места, где идут военные действия, в поисках приключений.
   - Все равно, меня это тревожит, Реми.
   - Успокойтесь, сударыня. Если бы этот молодой человек был граф дю  Бушаж,
он бы уже заговорил с нами. Вы же знаете, какой он настойчивый.
   - Но я также знаю, как он почтителен, Реми. Не будь он таким, я бы только
сказала: велите ему удалиться, Реми, и перестала бы об этом думать.
   - Конечно, сударыня, раз уж он был настолько почтителен, то  таким  же  и
остался, и если даже мы предположим, что это  он,  вам  его  так  же  нечего
опасаться на дороге в Антверпен, как и в Париже на улице Бюсси.
   - Так или иначе, - продолжала дама, еще раз  оборачиваясь,  -  мы  уже  в
Мехельне. Сменим лошадей, если нужно, но мы должны как можно скорее  попасть
в Антверпен.
   - В таком случае, сударыня, я дал бы такой совет: нам незачем заезжать  в
Мехельн; кони у нас хорошие; проедем в селение, которое виднеется  вон  там,
налево, - кажется, оно называется Вилленброк;  таким  образом,  мы  избегнем
пребывания в  гостинице,  расспросов,  любопытства  досужих  людей.  А  если
понадобится сменить лошадей или одежду, там будет гораздо легче это сделать.
   - Хорошо, Реми, тогда едем прямо в селение.
   Они свернули налево по узкой дороге, едва протоптанной, но явно ведшей  в
Вилленброк.
   Анри свернул там же, где и они, и последовал  за  ними,  соблюдая  то  же
расстояние.
   Тревога Реми проявлялась во взглядах, которые он бросал  по  сторонам,  в
резких движениях, особенно же в ставшей для него привычной манере с какой-то
угрозой оборачиваться назад и внезапно пришпоривать коня.
   Легко понять, что все эти проявления беспокойства не  ускользали  от  его
спутницы.
   Они приехали в Вилленброк.
   В двухстах домах, насчитывавшихся в селении, не оставалось ни одной живой
души; среди этого запустения испуганно метались  забытые  хозяевами  собаки,
заблудившиеся кошки; собаки жалобным воем призывали своих хозяев;  кошки  же
неслышно скользили по улицам, покуда не находили безопасное, на  их  взгляд,
убежище, и тогда из дверной щели или отдушины погреба высовывалась  лукавая,
подвижная мордочка.
   Реми постучался в два десятка домов, но никто не ответил на его стук.
   В свою очередь, Анри, словно тень, ни на  шаг  не  отстававший  от  обоих
спутников, остановился у первого дома и постучался туда, но так  же  тщетно,
как те, кто делал это до него. Тогда, уразумев, что селение  опустело  из-за
военных действий, он  решил,  прежде  чем  продолжать  путь,  выяснить,  что
намереваются делать путники.
   Они же и в самом деле приняли решение, как только их лошади поели  зерна,
которое Реми нашел в закроме гостиницы, покинутой хозяевами и постояльцами.
   - Сударыня, - сказал Реми, - мы находимся в стране, отнюдь не  спокойной,
и в положении,  отнюдь  не  обычном.  Нельзя  нам,  словно  детям,  кидаться
навстречу опасности. По всей вероятности, мы наткнемся  на  отряд  французов
или фламандцев, возможно даже - испанцев, ибо при том странном положении,  в
котором сейчас очутилась Фландрия, здесь должно быть множество  авантюристов
со всех концов света. Будь вы мужчиной, я бы говорил с вами по-иному, но  вы
женщина, молодая, красивая, и, значит, опасности подвергается и жизнь ваша и
честь.
   - О, жизнь моя, жизнь - это ничто, - сказала дама.
   - Напротив, это все, сударыня, - ответил Реми, - когда  у  жизни  имеется
цель.
   - Так что же вы предлагаете? Думайте  и  действуйт