орнэ,
- мы ждем еще тысячи две людей; это столько, сколько нам  нужно,  чтобы,  по
крайней мере, уравновесить силы.
   - Соберем совет, - сказал де Тюренн, - и начнем рыть траншеи.
   Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал  все  эти
разговоры. Задумчивое, словно пришибленное выражение лица короля Наваррского
подтверждало его подозрения, что Генрих неважный полководец,  и  только  эта
мысль придавала ему некоторую бодрость.
   Генрих дал всем высказаться и, пока  присутствующие  поочередно  выражали
свое мнение, оставался нем как рыба.
   Внезапно он очнулся от своего раздумья,  поднял  голову  и  повелительным
голосом сказал:
   - Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек  и,  по  вашим
словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?
   - Да, сир.
   - Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за  два  месяца
перебьют тысячи полторы; их гибель  внесет  уныние  в  ряды  уцелевших;  нам
придется снять осаду и отступить, а отступая, мы  потеряем  еще  тысячу,  то
есть в  общей  сложности  половину  всех  наших  сил.  Так  вот,  пожертвуем
немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.
   - Каким образом, ваше величество? - спросил де Морнэ.
   - Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим воротам; на пути  нам
встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми
и ранеными, но пробьемся к воротам.
   - Что дальше, ваше величество?
   - Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж
это трудно.
   Шико в ужасе глядел на Генриха.
   - Да, - проворчал он, - вот уж истый гасконец - труслив и  хвастлив;  ты,
что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?
   В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:
   - Не будем терять время понапрасну, господа!  Не  дадим  жаркому  остыть!
Вперед - за мной, кто мне предан!
   Шико подошел к де Морнэ, которому за весь путь не успел сказать ни слова.
   - Неужели, граф,  -  шепнул  он  ему,  -  вам  хочется,  чтобы  вас  всех
изрубили?
   - Господин Шико, это  нам  нужно,  чтобы  как  следует  воодушевиться,  -
спокойно ответил де Морнэ.
   - Но ведь могут убить короля!
   - Полноте, у его величества надежная кольчуга!
   - Впрочем, - сказал Шико, - я  полагаю,  он  не  так  безрассуден,  чтобы
ринуться в гущу схватки?
   Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.
   "Право слово, - подумал Шико, - он все же более приятен, когда спит,  чем
когда бодрствует, когда храпит, чем когда говорит; во сне он более учтив".

Глава 23

О ТОМ, КАК ВЕЛ СЕБЯ КОРОЛЬ ГЕНРИХ НАВАРРСКИЙ, КОГДА ВПЕРВЫЕ ПОШЕЛ В БОЙ

   Небольшое войско Генриха подошло к городу  на  расстояние  двух  пушечных
выстрелов; затем расположились завтракать.
   После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.
   В три часа пополудни, то есть когда до сумерек осталось каких-нибудь  два
часа, король призвал всех командиров в свою палатку.
   Генрих был очень бледен, а руки у него дрожали так сильно, что, когда  он
жестикулировал, пальцы болтались, словно перчатки, развешанные для просушки.
   -  Господа,  -  сказал  он,  -  мы  пришли  сюда,  чтобы   взять   Кагор;
следовательно, раз мы для этого пришли, Кагор  нужно  взять;  но  мы  должны
взять Кагор силой - вы слышите?  Силой!  Иначе  говоря,  пробивая  железо  и
дерево нашими телами.
   "Недурно,  -  подумал  суровый  критик  Шико,  -  и  если  бы  жесты   не
противоречили словам, нельзя  было  бы  требовать  лучшего  даже  от  самого
Крильона".
   - Маршал де Бирон, - продолжал Генрих, -  маршал  де  Бирон,  поклявшийся
перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в  сорока  пяти
лье отсюда. По всей вероятности, господин де Везен уже послал к нему  гонца.
Через каких-нибудь четыре или пять дней он окажется у нас  в  тылу;  у  него
десять тысяч человек; мы будем зажаты между ним и городом. Стало  быть,  нам
необходимо взять Кагор прежде, чем он  появится,  и  принять  его  так,  как
намерен принять нас господин де Везен, но, надеюсь,  с  большим  успехом.  В
противном случае  у  него,  по  крайней  мере,  будут  прочные  католические
перекладины, чтобы повесить на них гугенотов, и мы  должны  будем  доставить
ему это удовольствие. Итак - вперед, вперед, господа!  Я  возглавлю  вас,  и
рубите, гром и молния! Пусть удары сыплются градом!
   Вот и вся королевская речь; но,  по-видимому,  этих  немногих  слов  было
достаточно, ибо солдаты ответили на  них  восторженным  гулом,  а  командиры
неистовыми кликами "Браво!".
   "Краснобай! Всегда и во всем - гасконеп! - сказал себе  Шико.  -  Разрази
меня гром, какое счастье для него, что говорят не  руками  -  иначе  Беарнец
немилосердно заикался бы! Впрочем, сейчас увидим, каков он в деле!"
   Под начальством Морнэ все небольшое войско выступило, чтобы  разместиться
на позициях.
   В ту минуту, когда оно тронулось, король подошел к Шико и сказал ему:
   - Прости меня: я тебя обманывал, говоря об охоте, волках и прочей ерунде;
но я не мог поступить иначе,  и  ты  сам  был  такого  же  мнения,  ведь  ты
совершенно ясно сказал  мне  это.  Король  Генрих  положительно  не  склонен
передать мне владения, составляющие приданое его сестры  Марго,  а  Марго  с
криком и плачем требует любимый свой город Кагор. Если хочешь спокойствия  в
доме, надо делать то, чего требует жена; вот почему, любезный  мой  Шико,  я
хочу попытаться взять Кагор!
   - Что же она не попросила у вас луну, сир, раз вы такой покладистый  муж?
- спросил Шико, заживо задетый королевскими шутками.
   - Я постарался бы достать и луну, Шико, - ответил Беарнец.  -  Я  так  ее
люблю, милую мою Марго!
   - Эх! Ладно уж! С вас вполне хватит  Кагора;  посмотрим,  как  вы  с  ним
справитесь.
   - Ага! Вот об этом-то я и хотел поговорить; послушай, дружище:  сейчас  -
минута решающая, а главное - пренеприятная! Увы! Я весьма  неохотно  обнажаю
шпагу, я отнюдь не храбрец,  и  все  мое  естество  возмущается  при  каждом
выстреле из аркебуза. Шико, дружище, не насмехайся чрезмерно над  несчастным
Беарнцем, твоим соотечественником и другом; если я струхну и ты это заметишь
- не проболтайся!
   - Если вы струхнете - так вы сказали?
   - Да.
   - Значит, вы боитесь, что струхнете?
   - Разумеется.
   - Но тогда, гром и молния! Если у вас такой характер -  какого  черта  вы
впутываетесь во все эти передряги?
   - Что поделаешь! Раз это нужно!
   - Господин де Везен - страшный человек!
   - Мне это хорошо известно, черт возьми!
   - Он никого не пощадит.
   - Ты думаешь, Шико?
   - О! Уж в этом-то я уверен: белые ли перед ним перья, красные ли - он все
равно крикнет пушкарям: "Огонь!"
   - Ты имеешь в виду мой белый султан, Шико?
   - Да, сир, и так как ни у кого, кроме вас, нет такого султана...
   - Ну и что же?
   - Я бы посоветовал вам снять его, сир.
   - Но, друг мой, я ведь надел его, чтобы  меня  узнавали,  а  если  я  его
сниму...
   - Что тогда?
   - Что тогда, Шико? Моя цель не будет достигнута.
   - Значит, вы, сир, презрев мой совет, не снимете его?
   - Да, несмотря ни на что, я его не сниму.
   Произнося эти слова, выражавшие непоколебимую  решимость,  Генрих  дрожал
еще сильнее, чем когда говорил речь командирам.
   - Послушайте, ваше величество, - сказал Шико, совершенно сбитый  с  толку
несоответствием между словами короля и  всей  его  повадкой,  -  послушайте,
время еще не ушло! Не действуйте безрассудно, вы не можете сесть на  коня  в
таком состоянии!
   - Стало быть, я очень бледен, Шико? - спросил Генрих.
   - Бледны как смерть, сир.
   - Отлично! - воскликнул король.
   - Как так - отлично?
   - Да уж я-то знаю!
   В эту минуту прогремел пушечный выстрел, сопровождаемый неистовой пальбой
из мушкетов; так г-н де Везен ответил на требование сдать крепость,  которое
ему предъявил Дюплесси-Морнэ.
   - Ну как? - спросил Шико. - Что вы скажете об этой музыке?
   - Скажу, что она чертовски леденит мне кровь в жилах, - ответил Генрих. -
Эй! Коня мне! Коня! - крикнул он срывающимся, надтреснутым голосом.
   Шико смотрел на Генриха и  слушал  его,  ничего  не  понимая  в  странном
явлении, происходившем у него на глазах.
   Генрих хотел сесть в седло, но это ему удалось не сразу.
   - Эй, Шико, - сказал Беарнец, - садись и ты на  коня;  ты  ведь  тоже  не
военный человек - верно?
   - Верно, ваше величество.
   - Ну вот! Едем, Шико, давай бояться вместе! Едем туда, где бой,  дружище!
Эй, хорошего коня господину Шико!
   Шико пожал плечами и, глазом не сморгнув,  сел  на  прекрасную  испанскую
лошадь, которую ему подвели, как только король отдал свое приказание. Генрих
пустил своего коня в галоп; Шико поскакал за ним следом. Доехав до передовой
линии своего небольшого войска, Генрих поднял забрало.
   - Развернуть знамя! Новое знамя! - крикнул он с дрожью в голосе.
   Сбросили чехол - и новое знамя с двумя гербами -  Наварры  и  Бурбонов  -
величественно взвилось в воздух; оно было белое: с одной стороны  на  нем  в
лазоревом поле  красовались  золотые  цепи,  с  другой  -  золотые  лилии  с
геральдической перевязью в форме сердца.
   "Боюсь, - подумал про себя Шико, -  что  боевое  крещение  этого  знамени
будет весьма печальным".
   В ту же минуту, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали  залп,
который вывел из строя целый ряд пехоты в десяти шагах от короля.
   - Гром и молния! - воскликнул Генрих. - Ты видишь, Шико? Похоже, что  это
не шуточное дело! - Зубы у него отбивали дробь.
   "Ему сейчас станет дурно", - подумал Шико.
   - А! - пробормотал Генрих. - А! Ты боишься, проклятое тело, ты трясешься,
ты дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты так дрожишь,  пусть  это  будет  не
зря!
   И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал  конницу,  пехоту,
артиллерию и очутился в ста шагах от  крепости,  весь  багровый  от  вспышек
пламени, которые сопровождали оглушительную  пальбу  крепостных  батарей  и,
словно лучи закатного солнца, отражались в его латах.
   Он придерживал коня и минут десять  сидел  на  нем  неподвижно,  обратясь
лицом к городским воротам и раз за разом восклицая:
   - Подать фашины! Гром и молния! Фашины!
   Морнэ с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.
   Шико, как и Морнэ, надел латы; но он не вынул шпаги из ножен.
   За ними вслед, воодушевляясь их примером, мчались юные  дворяне-гугеноты;
они кричали и вопили: "Да здравствует Наварра!"
   Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; через шею  его  лошади  была
перекинута фашина.
   Каждый из всадников подъезжал и бросал свою фашину: в мгновение  ока  ров
под подъемным мостом был заполнен.
   Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из  сорока,
они все же ухитрились заложить петарды под ворота.
   Картечь и пули огненным смерчем бушевали вокруг  Генриха  и  в  один  миг
скосили у него на глазах два десятка людей.
   Восклицая: "Вперед! Вперед!" - он направил своего коня в  самую  середину
артиллерийского отряда.
   Он очутился на краю рва в ту минуту, когда взорвалась первая петарда.
   Ворота раскололись в двух местах.
   Артиллеристы зажгли вторую петарду.
   Образовалась еще одна скважина; но тотчас во все  три  бреши  просунулось
десятка два аркебузов, и пули градом посыпались на солдат и офицеров.
   Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.
   - Сир, - повторил Шико, нимало не думая о себе. - Сир, бога ради,  уйдите
отсюда!
   Морнэ не говорил ни слова, но он  гордился  своим  учеником  и  время  от
времени пытался  заслонить  его  собою;  но  всякий  раз  Генрих  судорожным
движением руки отстранял его.
   Вдруг Генрих почувствовал, что на лбу у него выступила испарина  и  перед
глазами туман.
   - А! Треклятое естество! - вскричал он. - Нет, никто не  сможет  сказать,
что ты победило меня!
   Соскочив с коня, он крикнул:
   - Секиру! Живо -  секиру!  -  и  принялся  мощной  рукой  сшибать  стволы
аркебузов, обломки дубовых досок и бронзовые гвозди.
   Наконец рухнула перекладина, за ней - створка ворот, затем кусок стены, и
человек сто ворвались в пролом, дружно крича:
   - Наварра! Наварра! Кагор - наш! Да здравствует Наварра!
   Шико ни на минуту не расставался с королем: он был рядом с ним, когда тот
одним из первых ступил под свод ворот, и видел, как при каждом залпе  Генрих
вздрагивая и низко опускал голову.
   - Гром и  молния!  -  в  бешенстве  воскликнул  Генрих.  -  Видал  ли  ты
когда-нибудь, Шико, такую трусость?
   - Нет, сир, - ответил тот, - я никогда не видал такого труса, как вы: это
нечто ужасающее!
   В эту минуту солдаты г-на де Везена попытались отбить  у  Генриха  и  его
передового отряда городские ворота и окрестные дома, ими занятые.
   Генрих встретил их со шпагой в руке.
   Но осажденные оказались сильнее;  им  удалось  отбросить  Генриха  и  его
солдат за крепостной ров.
   - Гром и молния! - воскликнул король. - Кажется, мое знамя отступает! Раз
так, я понесу его сам!
   Сделав над собой героическое усилие, он вырвал знамя из  рук  знаменосца,
высоко поднял его и, наполовину скрытый его развевающимися складками, первым
снова ворвался в крепость, приговаривая:
   - Ну-ка, бойся! Ну-ка, дрожи теперь, трус!
   Вокруг свистели пули;  они  пронзительно  шипели,  расплющиваясь  о  латы
Генриха, с глухим шумом пробивали знамя.
   Тюренн, Морнэ и множество других вслед за  королем  ринулись  в  открытые
ворота.
   Пушкам уже пришлось замолчать; сейчас нужно было сражаться лицом к  лицу,
врукопашную.
   Покрывая своим властным голосом грохот оружия, трескотню выстрелов,  лязг
железа, де Везен кричал:  "Баррикадируйте  улицы!  Копайте  рвы!  Укрепляйте
дома!"
   - О! - воскликнул де Тюренн, находившийся неподалеку и все  расслышавший.
- Да ведь город взят, бедный мой Везен!
   И как бы в подкрепление своих слов он выстрелом  из  пистолета  ранил  де
Везена в руку.
   - Ошибаешься, Тюренн, ошибаешься, - ответил де Везен,  -  нужно  двадцать
штурмов, чтобы взять Кагор! Вы его штурмовали один раз  -  стало  быть,  вам
потребуется еще девятнадцать!
   Господин де Везен защищался пять  дней  и  пять  ночей,  стойко  обороняя
каждую улицу, каждый дом.
   К великому счастью для восходящей звезды Генриха Наваррского,  де  Везен,
чрезмерно полагаясь на крепкие стены  и  гарнизон  Кагора,  не  счел  нужным
известить г-на де Бирона.
   Пять дней и пять ночей подряд Генрих командовал как полководец  и  дрался
как солдат; пять дней и пять ночей он спал, подложив под  голову  камень,  и
просыпался с секирой в руках.
   Каждый день его отряды занимали какую-нибудь улицу, площадь, перекресток;
каждую ночь гарнизон Кагора пытался отбить то, что было занято днем.
   Наконец в ночь с четвертого на пятый день боев враг,  вконец  измученный,
казалось,  вынужден  был  дать  протестантской  армии  некоторую  передышку.
Воспользовавшись этим, Генрих, в свою  очередь,  атаковал  кагорцев  и  взял
приступом последнее сильное укрепление, потеряв при  этом  семьсот  человек.
Почти все дельные командиры получили ранения;  де  Тюренну  пуля  угодила  в
плечо; Морнэ едва не был убит камнем, брошенным ему в голову.
   Один лишь король остался невредим; обуревавший его вначале страх, который
он  так  геройски  преодолел,  сменился  лихорадочным  возбуждением,   почти
безрассудной отвагой: все скрепления его лат лопнули, одни - от  собственной
его натуги, ибо он рубил сплеча; другие - под ударами врагов; сам  он  разил
так мощно, что никогда не наносил противнику ран, а всегда убивал его.
   Когда это последнее укрепление пало, король в  сопровождении  неизменного
Шико въехал во внутренний двор крепости; мрачный, молчаливый, Шико уже  пять
дней подряд с отчаянием наблюдал, как рядом с ним возникает грозный  призрак
новой монархии, которой суждено будет задушить монархию Валуа.
   - Ну, как? Что ты обо всем этом думаешь? -  спросил  король,  приподнимая
забрало  и  глядя  на  Шико  так  проницательно,  словно  он  читал  в  душе
злополучного посла.
   - Сир, - с грустью промолвил Шико, - сир, я думаю,  что  вы  -  настоящий
король!
   -  А  я,  сир,  -  воскликнул  де  Морнэ,  -  я  скажу,  что  вы  человек
неосторожный!  Как!  Сбросить  рукавицы  и  поднять   забрало,   когда   вас
обстреливают со всех сторон! Глядите-ка, еще пуля!
   Действительно, мимо них просвистела пуля и  перешибла  перо  на  верхушке
шлема Генриха. В ту же минуту, как бы в подтверждение слов  г-на  де  Морнэ,
короля окружил десяток стрелков из личного отряда губернатора.
   Господин де Везен держал их там в засаде; она стреляли низко и метко.
   Лошадь короля была убита под ним, лошади г-на  де  Морнэ  пуля  перешибла
ногу.
   Король упал; вокруг него засверкал десяток клинков.
   Один только Шико держался на ногах; мгновенно соскочил с коня,  загородил
собой Генриха и принялся вращать шпагой  с  такой  быстротой,  что  стрелки,
стоявшие ближе других, попятились.
   Затем он помог встать королю, запутавшемуся в сбруе,  подвел  ему  своего
коня и сказал: "Ваше величество, вы засвидетельствуете королю  Франции,  что
если я и обнажил шпагу против его людей, все же никого не тронул".
   Генрих обнял Шико и со слезами на глазах поцеловал.
   - Гром и молния! - воскликнул он. - Ты будешь моим, Шико; будешь жить  со
мной и умрешь со мной, сынок, - согласен? Служить  у  меня  хорошо,  у  меня
доброе сердце!
   - Ваше величество, - ответил Шико, - в этом мире я  могу  служить  только
одному человеку - моему государю. Увы! Сияние, которым он окружен,  меркнет,
но я,  кто  отказался  разделить  с  ним  благополучие,  буду  верен  ему  в
несчастье. Дайте же мне служить моему королю и любить моего короля, пока  он
жив; скоро я один-единственный останусь возле него; так не пытайтесь  отнять
у него его последнего слугу!
   - Шико, - проговорил Генрих, - я запомню ваше обещание - слышите? Вы  мне
дороги, вы для меня неприкосновенны, и  после  Генриха  Французского  лучшим
вашим другом будет Генрих Наваррский.
   - Да, ваше величество, - бесхитростно сказал Шико, почтительно целуя руку
короля.
   - Теперь вы видите, друг мой,  -  продолжал  король,  -  что  Кагор  наш;
господин де Везен даст перебить здесь весь свой гарнизон; что до  меня  -  я
скорее дам перебить все свое войско, нежели отступлю.
   Угроза оказалась излишней, Генриху не  пришлось  продолжать  борьбу.  Под
предводительством де Тюренна его войска окружили гарнизон; г-н де Везен  был
захвачен ими.
   Город сдался.
   Взяв Шико за руку, Генрих привел его  в  обгорелый,  изрешеченный  пулями
дом, где находилась его главная квартира, и там продиктовал  г-ну  де  Морнэ
письмо, которое Шико должен был отвезти королю Французскому.
   Письмо было написано на плохом латинском языке и  заканчивалось  словами:
"Quod mihi dixisti  profuit  multum.  Cognosco  meos  devotos,  nosce  tuos.
Chicotus c:V^b" - что приблизительно значило: "То, что вы мне сообщили, было
весьма полезно для меня. Я знаю тех, кто  мне  предан,  познай  своих.  Шико
передаст тебе остальное".
   - А теперь, друг мой Шико, - сказал  Генрих,  -  поцелуйте  меня,  только
смотрите не запачкайтесь, ведь я - да простит меня  бог!  -  весь  в  крови,
словно мясник! Я бы охотно предложил вам кусок этой крупной  дичи,  если  бы
знал, что вы соблаговолите его принять; но я вижу по вашим  глазам,  что  вы
откажетесь. Все же - вот мое кольцо; возьмите его, я так  хочу;  а  затем  -
прощайте, Шико, больше  я  вас  не  задерживаю;  возвращайтесь  поскорее  во
Францию; ваши рассказы о том, что вы видели, будут иметь успех при дворе.
   Шико согласился принять подарок и уехал. Ему  потребовалось  трое  суток,
чтобы убедить себя, что все это не было сном и что он, проснувшись в Париже,
не увидит сейчас окон своего дома, перед которыми г-н  де  Жуаез  устраивает
серенады.

Глава 24

О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ЛУВРЕ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО В ТО ВРЕМЯ, КОГДА ШИКО ВСТУПАЛ В НЕРАК

   Настоятельная необходимость след