малось при мысли, что в этот  день  никто
так и не сделает ему почина, высунулся из своей башенки и сказал:
   - Смотри-ка, жена, конь-то какой чудесный!
   На что г-жа Фурнишон, как  опытная  хозяйка  гостиницы,  сразу  же  нашла
ответ:
   - А всадник-то каков, всадник!
   Капитан, видимо, неравнодушный к похвале,  откуда  бы  она  ни  исходила,
поднял голову, словно внезапно очнувшись от сна. Он увидел хозяина, хозяйку,
их заведение, придержал лошадь и подозвал ординарца.
   Затем, все еще сидя верхом, он очень внимательно оглядел и  дом,  и  все,
что его окружало.
   Фурнишон, прыгая через две  ступеньки,  буквально  скатился  с  лестницы,
стоял теперь у дверей и мял в руках сдернутый с головы колпак.
   Капитан, поразмыслив несколько секунд, спешился.
   - Что, здесь у вас никого нет? - спросил он.
   - В настоящий момент нет, сударь, -  ответил  хозяин,  страдая  от  столь
унизительного признания.
   И он уже собирался добавить: "Но это редкий случай".
   Однако г-жа Фурнишон была, как почти все женщины, гораздо  проницательнее
мужа. Поэтому она и поторопилась крикнуть из своего окна:
   - Если вы, сударь, ищете уединения, вам у нас будет очень хорошо.
   Всадник поднял голову и, выслушав такой приятный ответ, увидел  теперь  и
весьма приятное лицо. Он, в свою очередь, сказал:
   - В настоящий момент - да, именно этого я ищу, хозяюшка.
   Госпожа Фурнишон тотчас же устремилась навстречу посетителю,  говоря  про
себя:
   "На этот раз почин  кладет  "Розовый  куст  любви",  а  не  "Меч  гордого
рыцаря".
   Капитан,  привлекший  в  данное   время   внимание   супругов   Фурнишон,
заслуживает также внимания читателя. Это был человек лет тридцати - тридцати
пяти, которому можно было дать двадцать  восемь,  так  следил  он  за  своей
внешностью. Он был высокого роста, хорошо сложен, с тонкими,  выразительными
чертами лица.  Хорошо  приглядевшись  к  нему,  может  быть,  и  удалось  бы
обнаружить  в  его  величавости  некоторую  аффектацию.  Но  величавость   -
наигранная или нет - у него все же была. Он бросил на руки  своего  спутника
поводья великолепного коня, нетерпеливо бившего копытом о землю, сказав  при
этом:
   - Подожди меня здесь, а пока поводи коней.
   Солдат взял поводья и принялся выполнять приказание. Войдя в большой  зал
гостиницы, капитан остановился и с довольным видом огляделся по сторонам.
   - Ого! - сказал он. - Такой большой зал и ни одного посетителя. Отлично!
   Мэтр Фурнишон взирал на него с  удивлением,  а  г-жа  Фурнишон  понимающе
улыбалась.
   - Но, - продолжал капитан, - значит, или в вашем поведении, или  в  вашем
доме есть что-то отталкивающее гостей?
   - Ни того,  ни  другого,  слава  богу,  нет,  сударь!  -  возразила  г-жа
Фурнишон. -  Но  квартал  еще  мало  заселен,  а  насчет  клиентов  мы  сами
разборчивы.
   - А, отлично! - сказал капитан.
   Тем  временем  мэтр  Фурнишон,  слушая  ответы  своей  жены,   удостаивал
подтверждать их кивками головы.
   - К примеру сказать, - добавила  она,  подмигнув  так  выразительно,  что
сразу понятно было, кто придумал название "Розовый куст любви", - за  одного
такого клиента, как ваша милость, мы охотно отдадим целую дюжину.
   - Вы очень любезны, прелестная хозяюшка, благодарю вас.
   - Не угодно ли вам, сударь, попробовать нашего вина? - спросил  Фурнишон,
стараясь, чтобы голос его звучал как можно менее хрипло.
   - Не угодно ли осмотреть жилые помещения? - спросила  г-жа  Фурнишон  так
ласково, как только могла.
   - Сделаем, пожалуй, и то и другое, - ответил капитан.
   Фурнишон спустился в погреб, а супруга его,  указав  гостю  на  лестницу,
ведущую в башенки, первая стала подниматься наверх: при этом  она  кокетливо
приподнимала юбочку, и от каждого ее шага поскрипывал изящный башмачок истой
парижанки.
   - Сколько человек можете вы здесь разместить? -  спросил  капитан,  когда
они поднялись на второй этаж.
   - Тридцать, из них десять господ.
   - Этого недостаточно, прелестная хозяйка, - ответил капитан.
   - Почему же, сударь?
   - У меня был один проект, но, видно, не стоит и говорить о нем.
   - Ах, сударь, не найдете вы ничего лучше "Розового куста любви".
   - Как так "Розового куста любви"?
   - Я хочу сказать  "Гордого  рыцаря".  Разве  что  Лувр  со  всеми  своими
пристройками...
   Посетитель как-то странно поглядел на нее.
   - Вы правы,  -  сказал  он,  -  разве  что  Лувр...  -  Про  себя  же  он
пробормотал:
   - Почему же нет? Так, пожалуй, было  бы  и  удобнее  и  дешевле.  Так  вы
говорите, добрейшая хозяюшка, - продолжал он  громко,  -  что  вы  могли  бы
разместить здесь на ночлег тридцать человек?
   - Да, конечно.
   - А на один день?
   - А на один день человек сорок, даже сорок пять.
   - Сорок пять! Тысяча чертей! Как раз то, что нужно.
   - Правда? Вот видите, как удачно получается!
   - И так разместить, что у гостиницы не произойдет никакой давки?
   - Иногда, по воскресеньям, у нас бывает до восьмидесяти человек военных.
   - И перед домом не собирается толпа, среди соседей нет соглядатаев?
   - О, бог мой, нет. С одной  стороны  у  нас  сосед  -  достойный  буржуа,
который ни в чьи дела не вмешивается, а  с  другой  соседка,  дама,  ведущая
совсем замкнутый образ жизни; за те три недели, что она здесь  проживает,  я
ее даже и не видела. Все прочие - мелкий люд.
   - Вот это меня очень устраивает.
   - И тем лучше, - заметила г-жа Фурнишон.
   -  Так  вот,  ровно  через  месяц,  -  продолжал  капитан,  -   запомните
хорошенько, сударыня, - ровно через месяц...
   - Значит, двадцать шестого октября...
   - Совершенно верно, двадцать шестого октября.
   - Так что же?
   - Так что на двадцать шестое октября я снимаю вашу гостиницу.
   - Всю целиком?
   - Всю целиком. Я хочу сделать сюрприз своим землякам -  это  все  офицеры
или, во всяком случае, в большинстве своем военные - они  собираются  искать
счастья в Париже. За это время им сообщат, чтобы они остановились у вас.
   - А как же их об этом известят, раз вы намереваетесь сделать им  сюрприз?
- неосторожно спросила г-жа Фурнишон.
   - Ах, - ответил капитан, явно раздосадованный этим вопросом, -  ах,  если
вы, тысяча чертей, любопытны или нескромны...
   - Нет, нет, сударь, - поспешно вскричала испуганная г-жа Фурнишон.
   Муж ее все слышал. От слов "офицеры" или,  во  всяком  случае,  "военные"
сердце его радостно забилось.
   Он тотчас же бросился к гостю.
   - Сударь, - вскричал он,  -  вы  будете  здесь  хозяином,  неограниченным
повелителем, и никому, бог ты мой, даже не вздумается задавать вам  вопросы.
Все ваши друзья будут радушно приняты.
   - Я не сказал "друзья", любезный, - заметил высокомерным тоном капитан, -
я сказал "земляки".
   - Да, да, земляки вашей милости, это я ошибся.
   Госпожа Фурнишон раздраженно  отвернулась:  розовый  куст,  ощетинившись,
превратился в груду составленных вместе алебард.
   - Вы подадите им ужин.
   - Слушаюсь.
   - Вы устроите их на ночлег, если  к  тому  времени  я  не  подготовлю  им
помещение.
   - Обязательно.
   - Словом, вы будете всецело к их услугам, - и никаких расспросов.
   - Все сделаем, как прикажете.
   - Вот вам тридцать ливров задатку.
   - Договорились, монсеньер. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И
если бы вы пожелали убедиться в этом, отведав вина...
   - Спасибо, я вообще не пью.
   Капитан подошел к окну и подозвал ординарца, оставшегося с лошадьми.
   Тем временем мэтр Фурнишон кое о чем поразмыслил.
   - Монсеньер, - сказал он (получив три пистоля, так щедро выданные  ему  в
задаток,  мэтр  Фурнишон  стал  именовать  своего  гостя   монсеньером).   -
Монсеньер, а как же я узнаю этих господ?
   - Правда ваша, тысяча чертей! Я ведь совсем забыл. Дайте-ка мне  сургуча,
бумаги и свечу.
   Госпожа  Фурнишон  тотчас  же  принесла  требуемое.  Капитан  приложил  к
кипящему сургучу драгоценный камень кольца,  надетого  на  палец  его  левой
руки.
   - Вот, - сказал он, - видите это изображение?
   - Красавица, ей-богу.
   - Да, это Клеопатра. Так вот, каждый  из  моих  земляков  представит  вам
такой же  точно  отпечаток,  а  вы  окажете  гостеприимство  подателю  этого
отпечатка. Понятно?
   - На сколько времени?
   - Сам еще не знаю. Вы получите соответствующие указания.
   - Так мы их ждем.
   Прекрасный капитан сошел вниз, вскочил в седло и пустил коня рысью.
   В ожидании, пока он вернется, супруги Фурнишон  положили  в  карман  свои
тридцать  ливров  задатка,  к  величайшей  радости   хозяина,   беспрестанно
повторявшего:
   - Военные! Вот видишь, вывеска-то себя оправдала, мы разбогатеем от меча!
   И, предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать  все
свои кастрюли.

Глава 8

СИЛУЭТ ГАСКОНЦА

   Мы не осмелились  бы  утверждать,  что  г-жа  Фурнишон  проявила  всю  ту
скромность, которой требовал от нее посетитель. К  тому  же  она,  вероятно,
считала себя свободной от  каких-либо  обязательств  по  отношению  к  нему,
поскольку в вопросе о "Мече гордого рыцаря" он оказал поддержку ее мужу.  Но
так как ей предстояло угадать гораздо больше того,  что  было  сказано,  она
начала с подведения под свои догадки прочных оснований, именно -  с  попыток
разузнать, кто же был  неизвестный  всадник,  который  так  щедро  оплачивал
гостеприимство для своих земляков.  Поэтому  она  не  преминула  спросить  у
первого же попавшегося ей на глаза солдата, как зовут капитана, проводившего
в тот день учение.
   Солдат,  по  характеру  своему,  вероятно,  более  осторожный,  чем   его
собеседница, прежде всего осведомился, по какому поводу она задает ему  этот
вопрос.
   - Да он только что вышел от нас, - ответила г-жа Фурнишон, -  он  с  нами
беседовал, и, естественно, нам хотелось бы знать, с кем мы разговаривали.
   Солдат рассмеялся.
   - Капитан, проводивший  учение,  не  стал  бы  заходить  в  "Меч  гордого
рыцаря", госпожа Фурнишон, - сказал он.
   - А почему, скажите, пожалуйста? - спросила хозяйка. - Что, он для  этого
слишком важный барин?
   - Может быть.
   - Ну так я скажу вам, что он не  ради  себя  лично  заходил  в  гостиницу
"Гордого рыцаря".
   - А ради кого?
   - Ради своих друзей.
   - Капитан, проводивший сегодня учение, не стал бы размещать своих  друзей
в "Мече гордого рыцаря", ручаюсь в этом.
   - Однако же вы не очень-то с нами любезны. Кто же этот господин,  который
слишком знатен, чтобы размещать своих друзей в лучшей парижской гостинице?
   - Вы спрашиваете о том, кто сегодня проводил учение, ведь правда?
   - Разумеется.
   - Ну, так знайте, милая дамочка, что проводивший сегодня учение - это  не
кто иной, как господин герцог Ногаре де Ла Валетт  д'Эпернон,  пэр  Франции,
генерал-полковник королевской инфантерии и даже немножко больше король,  чем
само его величество. Ну, что вы на это скажете?
   - Скажу, что если это он был у нас сегодня, то нам оказана большая честь.
   - Употреблял он при вас выражение "тысяча чертей"?
   - Да, да! - сказала на это г-жа Фурнишон, которая видела  на  своем  веку
немало удивительных вещей, и выражение "тысяча чертей"  не  было  ей  совсем
незнакомо.
   Можно представить себе, с каким нетерпением ожидалось теперь 26 октября.
   Двадцать пятого вечером в гостиницу вошел какой-то человек и  положил  на
стойку Фурнишона довольно тяжелый мешок с монетами.
   - Это за ужин, заказанный на завтра.
   - По скольку на человека? - спросили вместе оба супруга.
   - По шесть ливров.
   - Земляки капитана откушают здесь только один раз?
   - Один.
   - Значит, капитан нашел для них помещение?
   - Видимо, да.
   И посланец удалился, так и не пожелав  отвечать  на  расспросы  "Розового
куста" и "Меча".
   Наконец вожделенное утро забрезжило над кухнями "Гордого рыцаря".
   В монастыре августинцев  часы  пробили  половину  двенадцатого,  когда  у
дверей гостиницы остановились какие-то всадники, спешились и зашли в дом.
   Они прибыли через ворота Бюсси и вполне естественно,  оказались  первыми,
прежде всего потому, что у них всех были лошади, а  затем  ввиду  того,  что
гостиница "Меча" находилась в каких-нибудь ста шагах от ворот Бюсси.
   Один из них, которого по его бравому виду и богатой экипировке можно было
принять за их начальника, явился даже с двумя слугами на добрых лошадях.
   Каждый из прибывших предъявил  печать  с  изображением  Клеопатры  и  был
весьма предупредительно принят супругами, в особенности  молодой  человек  с
двумя лакеями.
   Однако, за исключением этого последнего, гости вели себя довольно робко и
даже казались несколько  обеспокоенными.  Видно  было,  особенно  когда  они
машинально дотрагивались до своих карманов, что  их  одолевают  немаловажные
заботы.
   Одни  заявляли,  что  хотели  бы  отдохнуть,  другие   выражали   желание
прогуляться по городу перед ужином. Молодой человек с двумя слугами спросил,
что новенького можно увидеть в Париже.
   - А вот, - сказала г-жа Фурнишон,  которой  бравый  кавалер  пришелся  по
вкусу, - если вы не боитесь толпы и вам  нипочем  простоять  на  ногах  часа
четыре,  можете  пойти  поглядеть,  как  будут  четвертовать  господина   де
Сальседа, испанца, устроившего заговор.
   - Верно, - сказал на это молодой человек, - верно, я об этом деле слыхал.
Обязательно пойду, черт побери!
   И он вышел вместе со своими слугами.
   К  двум  часам  прибыла  дюжина  новых   путешественников   группами   по
четыре-пять человек.
   Кое-кто являлся в одиночку.
   Один даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он  на  чем  свет
стоит проклинал Париж, где воры такие наглые,  что  неподалеку  от  Гревской
площади, когда он пробивался через тесную кучку людей, с него стащили шляпу,
и такие ловкие, что он не смог заметить, кто именно был похитителем.
   Впрочем, признавал он, вина всецело его: незачем было являться в Париж  в
шляпе с такой великолепной пряжкой.
   Часам к четырем  в  гостинице  Фурнишонов  находилось  уже  около  сорока
земляков капитана.
   - Странное дело, - сказал хозяин, - они все - гасконцы.
   - Что тут странного? - ответила жена. - Капитан же сказал, что  соберутся
его земляки.
   - Ну так что?
   - Раз он сам гасконец, и земляки его должны быть гасконцами.
   - И правда, выходит, что так.
   - Ведь господин д'Эпернон родом из Тулузы.
   -  Правда,  правда.  Так  ты  по-прежнему  считаешь,  что  это   господин
д'Эпернон?
   - Ты же сам слышал - он раза три пустил "тысячу чертей".
   - Пустил тысячу чертей? - с беспокойством спросил Фурнишон. - Какие такие
черти?
   - Дурак, это его любимое ругательство.
   - Верно, верно.
   - Удивительно только одно: что у нас лишь сорок  гасконцев,  ведь  должно
было быть сорок пять.
   Но к пяти часам появились и пять последних гасконцев, так что  постояльцы
"Меча" были теперь в полном сборе.
   Никогда еще гасконские физиономии не выражали подобного изумления:  целый
час в зале гостиницы звучали характерные гасконские проклятия и столь шумные
изъявления восторга, что супругам Фурнишон почудилось, будто  весь  Сентонж,
весь Пуату, весь Они и весь Лангедок завладели их столовой.
   Некоторые из прибывших были знакомы между собой. Так, например, Эсташ  де
Мираду расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему
Лардиль, Милитора и Сципиона.
   - Каким образом очутился ты в Париже? - спросил тот.
   - А ты, милый мой Сент-Малин?
   - Я получил должность в армии, а ты?
   - Я приехал по делу о наследстве.
   - А, так. И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?
   - Она пожелала мне сопутствовать.
   - И ты не мог уехать тайком, чтобы не  тащить  с  собой  всю  эту  ораву,
уцепившуюся за ее юбку?
   - Невозможно было: письмо от прокурора вскрыла она.
   -  А,  так  ты  получил  извещение  о  наследстве  письменно?  -  спросил
Сент-Малин.
   - Да, - ответил Мираду.
   И, торопясь переменить разговор, он заметил:
   - Не странно ли, что эта гостиница переполнена, а все постояльцы - сплошь
наши земляки?
   - Ничего странного нет: вывеска очень уж привлекательная для людей чести,
- вмешался в разговор наш старый знакомый Пердикка де Пенкорнэ.
   - А, вот и вы, дорогой попутчик, - сказал  Сент-Малин.  -  Вы  так  и  не
договорили мне того, что начали объяснять  у  Гревской  площади,  когда  нас
разделила эта громадная толпа.
   - А что я намеревался вам объяснить? - слегка краснея, спросил Пенкорнэ.
   - Каким образом я встретил вас на дороге  между  Ангулемом  и  Анжером  в
таком же виде, как сейчас, - на своих  двоих,  без  шляпы  и  с  одной  лишь
тростью в руке.
   - А вас это занимает, сударь мой?
   - Ну, конечно, - сказал Сент-Малин. - От Пуатье до Парижа  далековато,  а
вы пришли из мест, расположенных за Пуатье.
   - Я шел из Сент-Андре де Кюбзак.
   - Вот видите. И путешествовали все время без шляпы?
   - Очень просто.
   - Не нахожу.
   -  Уверяю  вас,  сейчас  вы  все  поймете.  У  моего  отца  имеется  пара
великолепных коней, которыми он до того дорожит, что  способен  лишить  меня
наследства после приключившейся со мной беды.
   - А что за беда с вами стряслась?
   - Я объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в  десяти  от
меня раздался выстрел из аркебуза.  Конь  испугался,  понес  и  помчался  по
дороге к Дордони.
   - И бросился в реку?
   - Вот именно.
   - С вами вместе?
   - Нет. К счастью, я успел соскользнуть на землю, не то  пришлось  бы  мне
утонуть вместе с ним.
   - Вот как! Бедное животное, значит, утонуло?
   - Черт возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина - полмили.
   - Ну, и тогда?
   - Тогда я решил не возвращаться домой и  вообще  укрыться  от  отцовского
гнева куда-нибудь подальше.
   - А шляпа-то ваша куда девалась?
   - Да подождите, черт побери! Шляпа сорвалась у меня с головы.
   - Когда вы падали?
   - Я не падал. Я соскользнул на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не  падаем.
Пенкорнэ с пеленок наездники.
   - Это уж известное дело, - сказал Сент-Малин. - А шляпа-то все же где?
   - Да, верно. Вы насчет шляпы?
   - Да.
   - Шляпа сорвалась у меня с головы. Я принялся искать ее, - это ведь  была
единственная моя ценность, раз я вышел из дому без денег.
   -  Какую  же  ценность  могла  представлять  ваша  шляпа?  -  гнул   свое
Сент-Малнн, решавший довести Пенкорнэ до точки.
   - И даже очень большую, разрази меня гром! Надо вам сказать, что перо  на
шляпе придерживалось бриллиантовой пряжкой, которую его величество император
Карл V подарил моему деду, когда, направляясь из  Испании  во  Фландрию,  он
останавливался в нашем замке.
   - Вот оно что! И вы продали пряжку вместе  со  шляпой?  Тогда,  друг  мой
любезный, вы наверняка самый богатый  из  нас  всех.  Вам  бы  следовало  на
вырученные за пряжку деньги купить себе  вторую  перчатку.  Руки  у  вас  уж
больно разные: одна белая, как у женщины, другая черная, как у негра.
   - Да подождите же: в тот  самый  миг,  когда  я  оглядывался,  разыскивая
шляпу, на нее - как сейчас вижу - устремляется громадный ворон.
   - На шляпу?
   - Вернее, на бриллиант. Вы знаете - эта птица хватает все,  что  блестит.
Ворон бросается на мой бриллиант и похищает его.
   - Бриллиант?
   - Да, сударь. Сперва я некоторое время не  спускал  с  него  глаз.  Потом
побежал за ним, крича: "Держите, держите! Вор!" Куда там! Через каких-нибудь
пять минут он исчез.
   - Так что вы, удрученный двойной утратой...
   - Я не посмел возвратиться в отцовский дом и решил  отправиться  в  Париж
искать счастья.
   - Здорово! - вмешался в разговор кто-то. - Ветер, значит,  превратился  в
ворона? Мне помнится, я слышал, как вы рассказывали господину  де  Луаньяку,
что, когда вы читали письмо своей возлюбленной, порыв ветра унес и письмо  и
шляпу и что вы, как истинный Амадис, бросились за письмом, предоставив шляпе
лететь, куда ей вздумается.
   - Сударь, - сказал Сент-Малин. - Я имею честь быть знакомым с  господином
д'Обинье, отличным воякой, который к тому же довольно хорошо