ибал  выиграл  битвы  при  Требии,
Тразименском озере и Каннах, а я - только битву при Като-Камбрези. Этого, по
правде говоря, маловато для сравнения меня с Ганнибалом.
   - Вы изволите шутить, монсеньер, говоря, что бежали?
   - Нет, черт возьми! И не думаю шутить. Неужели, дю  Бушаж,  ты  находишь,
что это предмет для шутки?
   - Да разве можно было поступить иначе, граф? - вмешался  Орильи,  считая,
что для него наступил момент поддержать своего господина.
   - Замолчи, Орильи, - сказал герцог, - спроси у тени Сент-Эньяна, можно ли
было не бежать.
   Орильи опустил голову.
   - Ах да, вы же не  знаете,  что  произошло  с  Сент-Эньяном.  Я  вам  это
расскажу не в трех словах, а в трех гримасах.
   При этой новой шутке, омерзительной в  столь  тягостных  обстоятельствах,
кавалеристы нахмурились, не смущаясь тем, что это могло  не  понравиться  их
повелителю.
   - Итак, представьте себе, господа, -  начал  принц,  делая  вид,  что  не
заметил всеобщего недовольства, - представьте себе, что в ту  минуту,  когда
неблагоприятный исход битвы уже определился, Сент-Эньян собрал  вокруг  себя
пятьсот всадников и, вместо того чтобы отступить, как все  прочие,  подъехал
ко мне со словами: "Нужно немедленно идти в атаку, монсеньер!" - "Как так? -
возразил я. - Вы с ума сошли, Сент-Эньян. Их сто против одного француза".  -
"Будь их тысяча против одного, - ответил он с ужасающей гримасой, - я  пойду
в атаку". - "Идите, друг мой, идите - сказал я, - что до меня, то в атаку  я
не пойду, а поступлю совсем наоборот". - "В таком случае  дайте  мне  вашего
коня, который еле передвигает ноги, а сами возьмите моего, он  не  устал.  Я
ведь не собираюсь бежать, мне любой  конь  сгодится".  И  действительно,  он
отдал мне своего вороного коня, а сам пересел на моего  белого,  сказав  мне
при этом: "Принц, на этом бегуне вы сделаете двадцать лье за четыре часа.  -
Затем, обернувшись к своим людям, он воскликнул:
   - Вперед, все те, кто  не  хочет  повернуться  спиной  к  врагам!"  И  он
бросился навстречу фламандцам с гримасой еще более страшной, чем первая.  Он
рассчитывал встретить людей, а встретил воду. Я-то это предвидел: Сент-Эньян
и его паладины погибли. Послушай он меня, вместо того чтобы  проявить  такую
бесполезную отвагу, он сидел бы с нами за этим столом и не строил бы  в  эту
минуту третью по счету гримасу, еще более безобразную, чем две первые.
   Дрожь ужаса и возмущения проняла всех присутствующих.
   "У этого негодяя нет  сердца,  -  подумал  Анри.  -  Как  жаль,  что  его
несчастье, его позор, и - главное - его  сан  избавляют  этого  человека  от
вызова, который с радостью бросил бы ему любой из нас".
   - Господа, - понизив  голос,  сказал  Орильи,  ощутивший,  какое  ужасное
воздействие произвела на собравшихся  здесь  храбрецов  речь  принца,  -  вы
видите, в каком тяжелом состоянии монсеньер, не обращайте  внимания  на  его
слова. Мне кажется, что после поразившего его несчастья он временами  просто
заговаривается.
   - Вот как случилось, - продолжал принц, осушая стакан, -  что  Сент-Эньян
умер, а я жив. Впрочем, погибая, он оказал мне последнюю  услугу;  поскольку
он ехал на моем коне, все решили, что погиб я, и слух  этот  распространился
не только во французском войске, но и среди  фламандцев,  которые  замедлили
преследование. Но будьте спокойны, господа, добрые фламандцы  недолго  будут
ликовать. Мы возьмем реванш,  кровавый  реванш,  и  со  вчерашнего  дня,  по
крайней  мере  в  мыслях  своих,  я  формирую  самую  грозную  армию,  какая
когда-либо существовала.
   - А пока, - заявил Анри, - ваше высочество, примите  начальствование  над
моим отрядом; мне, скромному дворянину, не подобает отдавать приказания там,
где находится представитель королевского дома.
   - Согласен, - сказал принц. - Прежде всего я приказываю всем приняться за
ужин. В частности, это относится к вам, дю Бушаж, вы даже  не  придвинули  к
себе тарелку.
   - Монсеньер, я не голоден.
   - В таком случае, друг мой дю Бушаж, проверьте еще  раз  посты.  Объявите
командирам, что я жив, но попросите  их  не  слишком  громко  выражать  свою
радость, прежде чем мы не займем какие-нибудь  надежные  укрепления  или  не
соединимся с войском нашего непобедимого Жуаеза, ибо -  признаюсь  честно  -
теперь, пройдя через огонь и  воду,  я  меньше,  чем  когда-либо,  хотел  бы
попасть в плен.
   - Монсеньер, слово вашего высочества - для нас закон, и никто, кроме этих
господ, не узнает, что вы оказываете нам честь пребывать среди нас.
   - И вы, господа, сохраните тайну? - спросил герцог.
   Все молча склонились.
   Как видит  читатель,  этому  потерпевшему  поражение  бродяге  и  беглецу
достаточно было  одного  мгновения,  чтобы  стать  кичливым,  беззаботным  и
властным.
   Повелевать сотней людей или ста тысячами - все равно  значит  повелевать.
Герцог Анжуйский поступил бы точно так же  и  с  самим  Жуаезом.  Властители
всегда требуют не того, что заслужили, а того, что, по их мнению, им следует
по их положению.
   Пока дю Бушаж выполнял данное ему приказание как можно тщательнее,  чтобы
никому не пришла в голову  мысль,  что  он  раздосадован  своим  подчиненным
положением, Франсуа расспрашивал, и Орильи, эта тень господина,  повторяющая
все его движения, тоже занимался расспросами.
   Герцога  очень  удивляло,  что  военный  с  именем  и  рангом  дю  Бушажа
согласился принять командование горстью людей и отправиться в столь  опасную
экспедицию. Подобное дело подлежало поручить какому-нибудь лейтенанту, а  не
брату главного адмирала.
   Принцу все внушало подозрения, а всякое подозрение надо  было  проверить.
Он настойчиво расспрашивал и в конце концов узнал, что адмирал поручил брату
возглавить разведку, лишь уступив его настояниям.
   - Почему же, с какой целью, - спросил герцог у онисского офицера, -  граф
столь упорно  добивался,  чтобы  ему  дали  такое,  в  сущности,  маловажное
поручение?
   - Прежде всего он хотел оказать помощь войску, - сказал  офицер,  -  и  в
этом его чувстве я не сомневаюсь.
   - Прежде  всего,  сказали  вы.  А  какие  побуждения  действовали  затем,
сударь?
   - Ах, монсеньер, - ответил офицер, - этого я не знаю.
   - Вы меня обманываете или сами обманываетесь, сударь. Вы это знаете.
   - Монсеньер, даже  вашему  высочеству  я  могу  назвать  только  причины,
связанные со службой.
   - Вот видите, господа, - сказал герцог, обращаясь к немногим онисцам, еще
сидевшим за столом, - я был  прав,  стараясь  остаться  неузнанным.  В  моем
войске, оказывается, есть тайны, в которые меня не посвящают.
   - О монсеньер, - возразил  офицер,  -  вы  очень  дурно  истолковали  мою
сдержанность: тайна касается только самого графа дю Бушажа. Разве  не  могло
случиться, что, служа общим интересам, он пожелал оказать услугу кому-нибудь
из своих родственников или близких друзей.
   - Кто же здесь находится  из  родственников  или  близких  друзей  графа?
Скажите мне, я хочу поскорее обнять его!
   - Монсеньер, - сказал Орильи с почтительной фамильярностью, к которой  он
вообще уже давно привык, - я наполовину раскрыл  эту  тайну,  и  в  ней  нет
ничего, что могло бы  вызвать  подозрение  вашего  высочества.  Родственник,
которому граф дю Бушаж стремился дать охрану, он...
   - Ну же, - сказал принц, - договаривайте, Орильи.
   - Так, вот, монсеньер, это на самом деле родственница.
   - Ха, ха, ха! - рассмеялся граф. - Почему же мне не сказали этого  сразу?
Милейший Анри!.. Ну, это же так понятно... Ладно, ладно,  закроем  глаза  на
родственницу и не будем о ней говорить.
   - Это самое лучшее, что ваше высочество можете сделать, тем более что все
это весьма таинственно.
   - Вот как!
   - Да, эта особа, как прославленная  Брадаманта,  историю  которой  я  раз
двадцать декламировал вашему высочеству, скрывается под мужским одеянием.
   - О монсеньер, - промолвил онисский офицер умоляюще. - Господин Анри, как
мне показалось, проявляет  величайшее  почтение  к  этой  даме  и,  по  всей
вероятности, был бы очень недоволен нескромностью с чьей-либо стороны.
   - Разумеется, разумеется, господин офицер.  Мы  будем  немы,  как  гробы,
будьте спокойны, немы, как бедняга Сент-Эньян. Но если мы увидим  эту  даму,
то постараемся не  строить  ей  никаких  гримас...  Так,  так.  Стало  быть,
находясь среди кавалеристов, Анри возит с собой родственницу. А где же  она,
Орильи?
   - Наверху!
   - Как? Здесь, в этом доме?
   - Да, монсеньер. Но - тсс! Вот и господин дю Бушаж.
   - Тсс! - повторил за ним принц и разразился хохотом.

Глава 11

ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИЙ ПРЕДАЕТСЯ ВОСПОМИНАНИЯМ

   Возвращаясь, Анри услышал зловещий хохот  герцога.  Но  он  слишком  мало
общался с его высочеством, чтобы знать, какие угрозы  таило  в  себе  всякое
проявление веселости со стороны герцога Анжуйского.
   Он мог бы также заметить  по  смущенному  выражению  некоторых  лиц,  что
герцог вел в его отсутствие какой-то враждебный ему разговор, прерванный его
возвращением.
   Но Анри не был настолько подозрителен по натуре,  чтобы  угадать,  в  чем
дело: здесь у него не было  такого  близкого  друга,  который  смог  бы  все
объяснить ему в присутствии герцога.
   К тому же Орильи бдительно следил за всем, а герцог, уже,  без  сомнения,
выработавший какой-то план действий, удерживал Анри при своей особе  до  тех
пор, пока все кавалеристы, присутствовавшие при разговоре, не удалились.
   Герцог внес какое-то изменение в  распределение  постов.  Пока  Анри  был
единственным командиром, он считал правильным занимать в качестве начальника
центральное положение и расположил свою штаб-квартиру в доме, где находилась
Диана. На следующую по значению точку он отправил онисского офицера.
   Герцог, ставший вместо  Анри  главным  начальником,  занял  его  место  и
отослал Анри туда, куда тот  послал  онисского  офицера.  Анри  не  удивился
этому. Принц заметил, что это была важнейшая точка, и поручил ему вести  там
наблюдение. Это было вполне естественно, настолько естественно, что  все,  и
прежде всего сам Анри, обманулись насчет истинных намерений герцога.
   Однако он счел необходимым дать кое-какие указания  онисскому  офицеру  и
подошел к нему.  Было  также  вполне  естественным,  чтобы  он  поручил  его
покровительству  двух  лиц,  о  которых  заботился  и  которых  ему   теперь
приходилось оставить, во всяком случае, на какое-то время.
   Но не успел он сказать офицеру двух слов, как в разговор вмешался герцог.
   - Секреты! - сказал он со своей обычной коварной улыбкой.
   Слишком поздно офицер сообразил,  что  он  наделал  своей  нескромностью.
Раскаиваясь в этом и желая выручить графа, он сказал:
   - Нет, монсеньер, граф только спросил меня, сколько у нас осталось пороху
сухого и годного к употреблению.
   Ответ этот имел две цели, если не два результата:  первая  заключалась  в
том, чтобы отвести подозрения герцога, если таковые у него  были,  вторая  -
дать  понять  графу,  что  у  него  есть  союзник,  на  которого  он   может
рассчитывать.
   - А, это дело другое, - заметил  герцог,  вынужденный  сделать  вид,  что
поверил объяснению, иначе он сам изобличил бы себя в соглядатайстве,  унизив
свое достоинство принца крови.
   Воспользовавшись тем, что герцог  отвернулся  в  сторону  двери,  которую
кто-то открыл, офицер торопливо шепнул Анри:
   - Его высочеству известно, что вас кто-то сопровождает.
   Дю Бушаж вздрогнул, но  было  уже  поздно,  невольное  движение  Анри  не
ускользнуло от герцога. Притворившись, что желает удостовериться, все ли его
распоряжения выполнены, он предложил графу дойти  вместе  с  ним  до  самого
важного сторожевого поста. Волей-неволей дю Бушажу пришлось согласиться. Ему
очень хотелось предупредить Реми, посоветовать ему быть настороже и  заранее
подготовить ответы на вопросы, которые ему могут задать. Но сделать Анри мог
только одно - на прощанье сказал офицеру:
   - Берегите порох, прошу вас, берегите его так, как берег бы я сам.
   - Слушаюсь, господин граф, - ответил молодой человек.
   Когда они вышли, герцог спросил у дю Бушажа:
   - Где этот порох, о котором вы велели заботиться этому юнцу?
   - В том доме, ваше высочество, где я поместил штаб.
   - Будьте спокойны, дю Бушаж, -  продолжал  герцог,  -  я  слишком  хорошо
понимаю, что такое запас  пороха,  особенно  в  нашем  положении,  чтобы  не
уделять ему особого внимания. Охранять его буду я сам, а не наш юный друг.
   На этом разговор кончился.  Они  молча  доехали  до  слияния  обеих  рек.
Несколько раз повторив дю Бушажу наставление ни в коем  случае  не  покидать
поста у реки, герцог вернулся в поселок и тотчас  стал  разыскивать  спящего
Орильи. Он нашел его в помещении, где был подан ужин; завернувшись в  чей-то
плащ, музыкант спал на скамье.
   Герцог ударил его по плечу и разбудил.
   Орильи протер глаза и посмотрел на принца.
   - Ты слышал? - спросил тот.
   - Да, монсеньер, - ответил Орильи.
   - А ты знаешь, что я имею в виду?
   - Ясное дело: неизвестную даму, родственницу графа дю Бушажа.
   - Ладно. Я  вижу,  что  брюссельский  портер  и  лувенское  пиво  еще  не
притупили твоих мыслительных способностей.
   - Ну что вы, монсеньер. Приказывайте  или  сделайте  хоть  знак,  и  ваше
высочество убедитесь, что я изобретательней, чем когда-либо.
   - Если так, то призови на помощь всю свою фантазию и разгадай остальное.
   - Я уже разгадал, монсеньер, что  любопытство  вашего  высочества  крайне
возбуждено.
   - Ну, это, знаешь, свойство моего  темперамента.  А  ты  мне  скажи,  что
именно разожгло мое любопытство.
   - Вы хотите знать, что за отважное создание  следует  за  братьями  Жуаез
сквозь огонь и воду?
   - Per mille pericula Martis1 <1 Через тысячи  опасностей  войны  (лат.)>,
как сказала бы моя сестрица Марго, если бы  находилась  здесь.  Ты  попал  в
самую точку. Да, кстати: ты ей написал?
   - Кому, монсеньер?
   - Моей сестрице Марго.
   - А я должен был написать ее величеству?
   - Разумеется.
   - О чем?
   - Да о том, что мы потерпели поражение, черт побери,  разгром  и  что  ей
надо стойко держаться.
   - По какому случаю, монсеньер?
   - Да по тому случаю, что Испания, избавившись от меня на севере,  нападет
на нее с юга.
   - А, совершенно справедливо!
   - Так ты написал?
   - Помилуйте, монсеньер...
   - Ты спал.
   - Да, должен в этом признаться. Но даже  если  бы  мне  пришло  в  голову
написать, чем бы я написал, монсеньер?  У  меня  здесь  нет  ни  бумаги,  ни
чернил, ни пера.
   -  -  b(юbюы…О'ч…яяяяеПb`Jч…2  <2  Ищи  и  обрящешь  (лат.)>,  сказано  в
Евангелии.
   - Но каким же чертом, ваше высочество, смог бы  я  раздобыть  все  это  в
хижине крестьянина, который, ставлю тысячу против одного, не умеет писать?
   - А ты, болван, все же ищи, и если даже этого не найдешь, зато...
   - Зато?..
   - Найдешь что-нибудь другое.
   - Эх, дурак я, дурак! - вскричал Орильи, ударяя себя по лбу.  -  Да,  да,
ваше высочество правы, в голове у меня что-то помутилось. Но это, монсеньер,
получилось оттого, что я ужасно хочу спать.
   - Ну, ну, охотно тебе  верю.  Но  ты  все  же  ненадолго  сбрось  с  себя
сонливость, и раз ты не написал сестрице Марго, так уж я сам напишу.  Только
ты раздобудь мне  все,  что  нужно  для  писания.  Ищи,  Орильи,  ищи  и  не
возвращайся сюда, пока не найдешь. А я остаюсь здесь.
   - Бегу, монсеньер.
   - И если в этих  твоих  поисках..,  погоди..,  если  в  этих  поисках  ты
заметишь, что этот дом интересен по  своему  убранству...  Ты  ведь  знаешь,
Орильи, как мне нравятся фламандские дома.
   - Да, монсеньер?
   - Тогда ты меня позовешь.
   - Мигом позову, монсеньер, положитесь на меня.
   Орильи встал и легко, словно  птица,  упорхнул  в  соседнюю  комнату,  из
которой был ход наверх. А так как он был действительно легок, словно  птица,
то в момент, когда он поставил ногу на первую ступеньку,  послышался  только
еле уловимый скрип. В остальном его намерения остались нераскрытыми.
   Минут через пять Орильи вернулся к своему  повелителю,  который,  как  он
сказал, расположился в большой комнате.
   - Ну что? - спросил герцог.
   - А то, монсеньер, что, если  видимость  меня  не  обманывает,  этот  дом
должен быть очень интересен по своему убранству.
   - Почему ты так думаешь?
   - Да потому, - тьфу, пропасть! - что в верхнее помещение не так-то  легко
проникнуть.
   - Что это значит?
   - Это значит, что вход туда охраняет дракон.
   - Что за глупая шутка, милейший маэстро?
   - Увы, монсеньер, это не глупая  шутка,  а  печальная  истина.  Сокровище
находится на втором этаже в комнате, а из-под двери этой  комнаты  виднеется
свет.
   - Ладно. А затем?
   - Монсеньер хочет сказать: а сперва?
   - Орильи!
   - Так вот, монсеньер, на пороге этой комнаты лежит человек, закутанный  в
большой серый плащ.
   - Ого-го! Господин дю Бушаж позволяет себе посылать  солдата  для  охраны
дамы своего сердца?
   - Это не солдат, монсеньер, а, вероятнее всего,  слуга  дамы  или  самого
графа.
   - И каков он на вид, этот слуга?
   - Монсеньер, его лица я никак не мог разглядеть, но зато явственно  видел
большой фламандский нож, заткнутый за пояс; он крепко сжимает его в  кулаке,
на вид весьма увесистом.
   - Это прелюбопытно, - молвил герцог, -  расшевели  малость  этого  парня,
Орильи!
   - Ну нет, монсеньер!
   - Как нет? Что ты говоришь?
   - Осмелюсь сказать, что меня не только изукрасит фламандский  нож,  но  я
еще наживу себе смертельного врага в лице господ де Жуаез,  любимцев  двора.
Будь вы королем Нидерландов, - куда ни шло, но сейчас, монсеньер, мы  должны
ладить со всеми, в особенности с теми, кто  спас  нам  жизнь,  а  спасли  ее
братья Жуаезы. Имейте в виду, монсеньер, что,  если  вы  этого  не  скажете,
скажут они сами.
   - Ты прав, Орильи, - сказал герцог, топнув ногой, - всегда  прав,  и  все
же...
   - Да, понимаю, и все же ваше высочество не видели ни одного женского лица
в течение двух гибельных недель. Я,  конечно,  не  говорю  об  этих  скотах,
населяющих польдеры. Они ведь не заслуживают, чтобы их называли мужчинами  и
женщинами. Это самцы и самки - больше ничего.
   - Я хочу видеть эту любовницу  дю  Бушажа,  Орильи.  Я  хочу  ее  видеть,
слышишь?
   - Да, монсеньер, слышу.
   - Ну так ответь мне хоть что-нибудь!
   - Возможно, вы ее и увидите, но только не в открытую дверь.
   - Пусть так, - согласился герцог, - если не в открытую дверь, то  хоть  в
закрытое окно.
   - А! Это дельная мысль, монсеньер, и в доказательство того, что я  считаю
ее прекрасной, я мигом добуду вам приставную лестницу.
   Орильи прокрался во  двор  и  прямо  направился  к  навесу,  под  которым
онисские кавалеристы поставили лошадей. Вскоре он нашел там  то,  что  почти
всегда можно найти под навесом, а именно -  лестницу.  Он  достаточно  ловко
пробрался среди спящих людей и животных,  чтобы  не  проснулись  одни  и  не
брыкнули его другие, и, выйдя на улицу, прислонил ее к наружной стене дома.
   Только   принц   крови,   высокомерно   презирающий   всякую    мещанскую
щепетильность, подобно всем деспотам,  властвующим  "божьей  милостью",  мог
решиться в присутствии часового, расхаживающего перед  дверью,  где  заперты
были  пленные,  совершить  поступок  такой  дерзновенно   оскорбительный   в
отношении дю Бушажа, как тот, на который осмелился герцог.
   Орильи это понял и обратил внимание  герцога  на  часового,  который,  не
зная, кто перед ним, видимо, намеревался крикнуть им: "Кто идет?"
   Франсуа пожал плечами и прямиком направился к часовому.
   - Друг мой, - сказал он солдату, - это, кажется, самое  высокое  место  в
поселке?
   - Так точно,  монсеньер,  -  ответил  часовой,  который,  узнав  герцога,
почтительнейше отдал ему честь, - и не будь  этих  старых  лип,  при  лунном
свете были бы хорошо видны окрестности.
   - Я так и думал, - молвил герцог, - вот я и велел принести эту  лестницу,
чтобы пове