ся речи и в ночь скончался.
   Диана знаком поблагодарила старого слугу и, не  сказав  более  ни  слова,
поднялась в свою спальню.
   - Наконец-то она свободна, - прошептал Реми, еще более мрачный и бледный,
чем она. - Идемте, Граншан, идемте!
   Спальня дамы помещалась во втором этаже позади кабинета, окнами на улицу,
и освещалась только небольшим оконцем, выходившим во двор.
   Обставлена эта комната была богато, но от всего в ней  веяло  мрачностью.
На штофных обоях лучшей  в  те  времена  аррасской  работы  были  изображены
последние эпизоды страстей Христовых. Дубовый резной  аналой,  перед  ним  -
скамеечка того же дерева, с такой же прекрасной резьбой.  Кровать  с  витыми
колоннами, тоже завешенная аррасским штофным пологом, и,  наконец,  брюжский
ковер - вот все убранство комнаты.
   Нигде ни цветка, ни драгоценностей, ни позолоты; вместо золота и  серебра
- всюду дерево и темная бронза.  В  срезанном  углу  комнаты  висел  портрет
мужчины в раме черного дерева; на него падал весь свет  из  окна,  очевидно,
прорубленного для этой цели.
   Перед портретом дама опустилась на колени; ее сердце теснила  скорбь,  но
глаза оставались сухими.
   На этот безжизненный лик она устремила взор, полный неизъяснимой любви  и
нежности, словно надеясь, что благородное изображение оживет и откликнется.
   Действительно - благородное; самое это определение казалось созданным для
него.
   Художник изобразил молодого человека лет двадцати восьми -  тридцати;  он
лежал на софе полураздетый, из раны  на  обнаженной  груди  сочилась  кровь;
правая рука, вся изувеченная, свесилась  с  ложа,  но  еще  сжимала  обломок
шпаги.
   Веки раненого смежались, предвещая  этим  близкую  кончину;  бледность  и
страдание  наложили  на  его  лицо  тот  божественный   отпечаток,   который
появляется лишь в ту минуту, когда человек покидает земную жизнь  для  жизни
вечной.
   Вместо девиза, вместо всякого пояснения на раме под  портретом  красными,
как кровь, буквами были начертаны слова: Aut  Caesar  aut  nihil  1  <1  Или
Цезарь, или ничто (лат.)>.
   Дама простерла к портрету руки и заговорила с ним так, как обычно говорят
с богом.
   - Я умоляла тебя ждать, - сказала  она,  -  хотя  твоя  возмущенная  душа
алкала мести; но ведь мертвые видят все - и ты, любовь  моя,  видел,  что  я
осталась жить только для того, чтобы не  стать  отцеубийцей;  мне  надлежало
умереть вместе с тобой, но моя смерть убила бы моего отца.
   И еще - ты ведь знаешь, у твоего окровавленного, бездыханного тела я дала
священный обет: я поклялась воздать кровью за кровь, смертью за  смерть;  но
тогда - кара за мое преступление пала бы на седую голову  всеми  почитаемого
старца, который называл меня своим невинным чадом.
   Ты ждал, мой любимый, ты ждал - благодарю тебя! Теперь я свободна; теперь
последнее звено, приковывавшее меня к земле, разорвано господом -  да  будет
он благословен! Ныне - я вся твоя, прочь сокрытие,  прочь  тайные  козни!  Я
могу действовать совершенно явно, ибо теперь я никого не оставлю после  себя
на земле, и я вправе покинуть ее.
   Она привстала на одном колене и поцеловала руку, казалось, свесившуюся за
край рамы.
   - Прости, друг мой, - прибавила она, - что глаза мои  сухи;  я  выплакала
все свои слезы на твоей могиле; вот почему их нет на моих глазах, которые ты
так любил.
   Спустя немного месяцев я приду к тебе, и ты наконец ответишь мне, дорогая
тень, с которой я столько говорила, никогда не получая ответа.
   Умолкнув,  Диана  поднялась  с  колен  так  почтительно,  словно  кончила
беседовать с самим богом, и села на дубовую скамейку перед аналоем.
   - Бедный отец! - прошептала она бесстрастным голосом, который  будто  уже
не принадлежал человеческому существу.
   Затем она  погрузилась  в  мрачное  раздумье,  по-видимому,  дававшее  ей
забвенье тяжкого горя в настоящем и несчастий, пережитых  в  прошлом.  Вдруг
она встала, выпрямилась и, опершись рукой на спинку кресла, молвила:
   - Да, правильно, так будет лучше. Реми!
   Верный слуга, вероятно, сторожил у двери, так как явился в ту же минуту.
   - Я здесь, сударыня, - сказал он.
   - Достойный друг мой, брат мой, - начала Диана, - вы,  единственный,  кто
знает меня в этом мире, проститесь со мной.
   - Почему, сударыня?
   - Потому что нам пришло время расстаться, Реми.
   - Расстаться! - воскликнул молодой человек с такой скорбью в голосе,  что
его собеседница вздрогнула. - Что вы говорите, сударыня!
   - Да, Реми. Эта месть, мною задуманная, представлялась мне благородной  и
чистой, покуда между нею и мной  стояло  препятствие,  покуда  я  видела  ее
только на горизонте; так все в этом мире величественно  и  прекрасно  только
издалека. Теперь,  когда  исполнение  близится,  теперь,  когда  препятствие
отпало, - я не отступаю, Реми, нет; но я не хочу увлечь  за  собой  на  путь
преступления  душу  возвышенную  и  незапятнанную;  поэтому,  друг  мой,  вы
оставите меня. Вся  эта  жизнь,  проведенная  в  слезах,  зачтется  мне  как
искупление перед богом и перед  вами  и,  надеюсь,  зачтется  и  вам;  таким
образом, вы, кто никогда не делал и не  сделает  зла,  можете  быть  вдвойне
уверены, что войдете в царствие небесное.
   Реми выслушал слова графини де Монсоро с видом мрачным и почти надменным.
   - Сударыня, - ответил он,  -  неужели  вы  воображаете,  что  перед  вами
трясущийся, расслабленный излишествами старец? Сударыня, мне двадцать  шесть
лет, я полон юной жизненной силы, лишь по обманчивой видимости  иссякшей  во
мне. Если я, труп, вытащенный из могилы, еще живу, то лишь для  того,  чтобы
совершить  некое  ужасное  деяние,  чтобы  стать  действенным  орудием  воли
провидения. Так не отделяйте же никогда свой замысел от моего, сударыня, раз
эти два мрачных замысла так долго обитали под одной кровлей; куда бы  вы  ни
направлялись - я пойду с вами; что бы вы ни предприняли - я помогу вам; если
же, сударыня, несмотря на мои  мольбы,  вы  будете  упорствовать  в  решении
прогнать меня...
   - О! - прошептала  молодая  женщина.  -  Прогнать  вас!  Какое  слово  вы
произнесли, Реми!
   - Если вы будете упорствовать в этом решении, -  продолжал  Реми,  словно
она ничего  не  сказала,  -  я-то  знаю,  что  мне  делать,  и  наши  долгие
исследования, которые тогда станут бесполезными, завершатся для  меня  двумя
ударами кинжала: один из них поразит сердце известного вам  лица,  другой  -
мое собственное.
   - Реми! Реми! -  вскричала  Диана,  приближаясь  к  молодому  человеку  и
повелительно простирая руку над его головой, - Реми, не говорите так!  Жизнь
того, кому вы угрожаете, не принадлежит вам, она - моя: я достаточно дорогой
ценой заплатила за то, чтобы самой отнять ее у него, когда  придет  час  его
гибели. Вы знаете, что произошло, Реми, и это не сон, -  клянусь  вам,  -  в
день, когда я пришла поклониться уже охладевшему телу того, кто...
   Она указала на портрет.
   - В этот день, говорю я вам, я прильнула устами  к  отверстой  ране  -  и
тогда из глубины ее ко мне воззвал голос, его голос, говоривший:
   - Отомсти за меня, Диана, отомсти за меня!
   - Сударыня!..
   - Реми, повторяю тебе, это не было марево, это не был порожденный  бредом
обман чувств; рана заговорила, она говорила со мной, уверяю тебя, я  и  ныне
еще слышу сказанные шепотом слова:  "Отомсти  за  меня,  Диана,  отомсти  за
меня!"
   Верный слуга опустил голову.
   - Стало быть, мщение принадлежит мне, а не вам, - продолжала Диана.  -  К
тому же, ради кого и из-за кого он умер? Ради меня и из-за меня.
   - Я должен повиноваться вам, сударыня, - ответил Реми,  -  потому  что  я
ведь был так же бездыханен, как он; кто велел разыскать меня  среди  трупов,
которыми эта комната была усеяна, и вынести меня отсюда? Вы! Кто исцелил мои
раны? Вы! Кто меня скрывал? Вы, вы, иными словами  -  вторая  половина  души
того, за кого я с такой радостью умер бы; итак  -  приказывайте,  и  я  буду
повиноваться вам, только не велите мне покинуть вас!
   - Пусть так, Реми: разделите мою судьбу; вы правы: ничто  уже  не  должно
нас разлучить.
   Реми указал на портрет и решительным тоном сказал:
   - Так вот, сударыня, его убили вероломно, и посему -  отомстить  за  него
тоже надлежит вероломством. А! Вы еще кой-чего не знаете; вы правы,  десница
божия с нами; вы не знаете, что сегодня ночью я нашел секрет  Aqua-tofana  1
<1 Аква-тофана (лат.)> - этого яда Медичи, яда Рене-флорентинца.
   - О! Это правда?
   - Пойдемте, пойдемте, сударыня, сами увидите!
   - Да. Но нас ждет Граншан. Что он скажет, не видя нас так долго, не слыша
наших голосов? Ведь ты хочешь повести меня вниз, не так ли?
   - Бедняга  проскакал  верхом  шестьдесят  лье,  сударыня;  он  совершенно
измучен и сейчас спит на моей постели. Идемте! Идемте!
   Диана последовала за Реми.

Глава 30

ЛАБОРАТОРИЯ

   Реми повел Диану в соседнюю комнату, нажал пружину, скрытую под одной  из
дощечек паркета, и потайной люк, тянувшийся от середины  комнаты  до  стены,
откинулся.
   В отверстие люка видна была темная, узкая и крутая лестница. Реми  первый
спустился на несколько ступенек и протянул  Диане  руку;  опираясь  на  нее,
Диана пошла вслед за ним. Двадцать крутых  ступенек  этой  лестницы,  вернее
сказать, этого  трапа  вели  в  подземелье  круглой  формы,  вся  обстановка
которого состояла  из  печи  с  огромным  очагом,  квадратного  стола,  двух
плетеных стульев и, наконец, множества склянок и жестянок.
   Единственными обитателями подземелья были коза, не блеявшая, и птицы, все
до  единой  безмолвствовавшие:  в  этом  мрачном  подземельном  тайнике  они
казались призраками тех живых существ, обличье которых носили.
   В печи, едва тлея, догорал огонь; густой черный дым  беззвучно  уходил  в
трубу, проложенную вдоль стены.
   Из змеевика перегонного куба, стоявшего  на  очаге,  медленно,  капля  за
каплей, стекала золотистая жидкость. Капли падали во  флакон,  сделанный  из
белого  стекла  толщиной  в  два  пальца,  но  вместе  с   тем   изумительно
прозрачного. Флакон непосредственно сообщался со змеевиком куба.
   Очутившись среди всех этих предметов  таинственного  вида  и  назначения,
Диана не выказала ни  изумления,  ни  страха;  казалось,  обычные  житейские
впечатления нимало не могли воздействовать на эту женщину,  уже  пребывавшую
вне жизни. Реми знаком велел ей остановиться у подножия лестницы. Так она  и
сделала.
   Молодой человек зажег лампу; ее тусклый свет упал на все те  предметы,  о
которых мы сейчас рассказали читателю и которые  до  той  поры  дремали  или
бесшумно шевелились во мраке.
   Затем,  он  подошел  к  глубокому  колодцу,  вырытому  у  одной  из  стен
подземелья и не обнесенному кладкой, взял ведро и, привязав  его  к  длинной
веревке без блока, спустил в воду,  зловеще  черневшую  в  глубине  колодца;
послышался глухой всплеск, и минуту спустя  Реми  вытащил  ведро,  до  краев
полное воды, ледяной и чистой, как кристалл.
   - Подойдите, сударыня, - сказал Реми.
   Диана подошла.
   В это внушительное количество  воды  он  уронил  одну-единственную  каплю
жидкости, содержавшейся во флаконе, и вода вся мгновенно окрасилась в желтый
цвет; затем желтизна  исчезла,  и  вода  спустя  десять  минут  снова  стала
совершенно прозрачной.
   Лишь неподвижность взгляда Дианы свидетельствовала о глубоком внимании, с
которым она следила за этими превращениями. Реми посмотрел на Диану.
   - Что же дальше? - спросила она.
   - Что дальше? Окуните теперь в эту воду, не имеющую ни цвета,  ни  вкуса,
ни запаха, - окуните в нее цветок, перчатку, носовой платок; пропитайте этой
водой душистое мыло, налейте ее в кувшин, из которого ею будут пользоваться,
чтобы чистить зубы, мыть руки или лицо, - и вы увидите, как это  видали  при
дворе Карла Девятого, что цветок задушит своим  ароматом,  перчатка  отравит
соприкосновением с кожей, мыло убьет, проникая в поры. Брызните ,одну  каплю
этой бесцветной жидкости на фитиль свечи  или  лампы  -  он  пропитается  ею
приблизительно  на  дюйм,  и  в  течение  часа   свеча   или   лампа   будет
распространять вокруг себя смерть, а затем -  начнет  снова  гореть  так  же
безобидно, как всякая другая свеча или всякая другая лампа!
   - Вы уверены в том, что говорите, Реми? - спросила Диана.
   - Все эти опыты я проделал, сударыня; поглядите на этих птиц - они уже не
могут спать и не хотят есть: они отведали такой воды. Поглядите на эту козу,
поевшую травы, политой такой водой: она линяет, у нее блуждающие глаза; если
даже мы вернем ее теперь к свободе, к свету, природе - все  будет  напрасно;
она  обречена,  если  только,  вновь  очутясь  на  приволье,  она  благодаря
природному своему  инстинкту  не  найдет  какого-либо  из  тех  противоядий,
которые животные чуют, а люди не знают.
   - Можно посмотреть этот флакон, Реми? - спросила Диана.
   - Да, сударыня, сейчас, когда  вся  жидкость  уже  вытекла  -  можно.  Но
погодите немного!
   С бесконечными предосторожностями  Реми  отъединил  флакон  от  змеевика,
тотчас закупорил горлышко флакона кусочком мягкого  воска,  сровнял  воск  с
краями горлышка, которое поверх воска еще закрыл обрывком  шерсти,  и  подал
флакон своей спутнице.
   Диана взяла его без малейшего  волнения,  подняла  на  уровень  лампы  и,
поглядев некоторое время  на  густую  жидкость,  которой  он  был  наполнен,
сказала:
   - Достаточно;  когда  придет  время,  мы  сделаем  выбор  между  букетом,
перчатками, лампой, мылом и кувшином с  водой.  А  хорошо  ли  эта  жидкость
сохраняется в металле?
   - Она его разъедает.
   - Но ведь флакон, пожалуй, может разбиться?
   - Не думаю, вы видите, какой толщины стекло; впрочем, мы можем  заключить
его в золотой футляр.
   - Стало быть, вы довольны, Реми? - спросила Диана.
   На ее губах заиграла бледная улыбка,  придавая  им  ту  видимость  жизни,
которую лунный луч дарит предметам, пребывающим в оцепенении.
   - Доволен, как никогда, сударыня, - ответил Реми, - наказывать злодеев  -
значит применять священное право самого господа бога.
   - Слушайте, Реми, слушайте... - Диана насторожилась.
   - Вы что-нибудь услыхали?
   - Да.., как будто стук копыт, Реми, это, наверно, наши лошади.
   - Весьма возможно, сударыня. Ведь назначенный час уже близок, но теперь я
их отошлю.
   - Почему так?
   - Разве они еще нужны?
   - Вместо того чтобы поехать в  Меридор,  Реми,  мы  поедем  во  Фландрию.
Оставьте лошадей!
   - А! Понимаю.
   Теперь в глазах слуги сверкнул луч радости, который можно  было  сравнить
только с улыбкой, скользнувшей по губам Дианы.
   - Но Граншан... - тотчас прибавил он. - Что мы сделаем с Граншаном?
   - Граншан, как я вам уже сказала, должен отдохнуть. Он останется в Париже
и продаст этот дом, который нам уже не нужен. Но вы должны  вернуть  свободу
всем этим несчастным, ни в чем не  повинным  животным,  которых  мы  в  силу
необходимости заставили страдать.  Вы  сами  сказали:  быть  может,  господь
позаботится об их спасении.
   - А все эти очаги, реторты, перегонные кубы?
   - Раз они были здесь, когда мы купили этот дом,  что  за  важность,  если
другие найдут их здесь после нас?
   - А порошки, кислоты, эссенции?
   - В огонь, Реми, все в огонь!
   - В таком случае - уйдите.
   - Уйти? Мне?
   - Да, или, по крайней мере, наденьте эту стеклянную маску.
   Реми подал Диане маску, которую она тотчас надела; сам же, прижав ко  рту
и к носу большой шерстяной тампон, взялся за веревку горна, и  едва  тлевшие
угли стали разгораться. Когда  огонь  запылал,  Реми  бросил  туда  порошки,
которые, воспламеняясь, весело затрещали, одни сверкали зелеными  огоньками,
другие рассыпались бледными,  как  сера,  искрами;  бросил  он  и  эссенции,
которые не загасили пламя, а, словно огненные змеи, взвились вверх по  трубе
с глухим шумом, подобным отдаленным раскатам грома. Когда наконец все  стало
добычей огня, Реми сказал:
   - Вы правы, сударыня, если  кто-нибудь  и  откроет  теперь  тайну  нашего
подземелья, он подумает, что здесь жил алхимик.  В  наши  дни  колдунов  еще
жгут, но алхимиков уважают.
   - А впрочем, Реми, - ответила Диана, - если б нас сожгли,  это,  думается
мне, было бы не более как  справедливо;  разве  мы  не  отравители?  И  если
только, прежде чем взойти на костер, мне удастся выполнить свою задачу,  эта
смерть  будет  для  меня  не  страшнее  любой  другой:  большинство  древних
мучеников умерло именно так.
   Реми жестом дал Диане понять, что согласен с  ней;  взяв  флакон  из  рук
своей госпожи, он тщательно завернул его. В  эту  минуту  в  наружную  дверь
постучались.
   - Это ваши люди,  сударыня,  вы  не  ошиблись.  Подите  скорее  наверх  и
окликните их, а я тем временем закрою люк.
   Диана повиновалась. Оба они были  настолько  пронизаны  одной  и  той  же
мыслью, что трудно было сказать, кто из них держит другого в подчинении.
   Реми поднялся вслед за ней и нажал пружину; подземелье  снова  закрылось.
Диана застала Граншана у двери; разбуженный шумом, он пошел открыть.  Старик
немало удивился, услышав о предстоящем отъезде своей госпожи;  она  сообщила
ему об этом, не сказав, куда держит путь.
   - Граншан, друг мой, - сказала  она,  -  Реми  и  я,  мы  отправляемся  в
паломничество по обету, данному  уже  давно;  никому  не  говорите  об  этом
путешествии. И решительно никому не открывайте моего имени.
   - Все исполню, сударыня, клянусь вам, - ответил старый слуга. - Но ведь я
еще увижусь с вами?
   - Разумеется, Граншан, разумеется; мы непременно увидимся, если не в этом
мире, то в ином. Да, к слову сказать, Граншан, этот дом нам больше не нужен.
   Диана вынула из шкафа связку бумаг.
   - Вот все документы на право владения  им;  вы  его  сдадите  внаймы  или
продадите: если в течение месяца вы не найдете ни покупщика, ни  нанимателя,
вы просто-напросто оставите его и возвратитесь в Меридор.
   - А если я найду покупщика, сударыня, то сколько за него взять?
   - Сколько хотите.
   - А деньги привезти в Меридор?
   - Оставьте их себе, славный мой Граншан.
   - Что вы, сударыня! Такую большую сумму?
   - Конечно! Разве не моя святая обязанность  вознаградить  вас  за  верную
службу, Граншан? И разве, кроме моего долга вам, я не должна также  уплатить
по всем обязательствам моего отца?
   - Но, сударыня, без купчей, без доверенности я ничего не могу сделать.
   - Он прав, - вставил Реми.
   - Найдите способ все это уладить, - сказала Диана.
   - Нет ничего проще: дом куплен на мое имя, я подарю его Граншану, и тогда
он будет вправе продать его кому захочет.
   - Так и сделайте!
   Реми взял перо и под своей купчей проставил дарственную запись.
   -  А  теперь  прощайте,  -  сказала  графиня  Монсоро  Граншану,   сильно
расстроенному тем, что он остается  в  доме  совершенно  один.  -  Прощайте,
Граншан;  велите  подать  лошадей  к  крыльцу,  а   я   пока   закончу   все
приготовления.
   Диана поднялась к себе, кинжалом вырезала портрет из рамы,  свернула  его
трубкой, завернула в шелковую ткань  и  положила  в  свой  чемодан.  Зиявшая
пустотой рама, казалось, еще красноречивее прежнего повествовала  о  скорби,
свидетельницей которой  она  была.  Теперь,  когда  портрет  исчез,  комната
утратила всякое своеобразие и стала безличной.
   Перевязав чемоданы ремнями, Реми в последний раз выглянул на улицу, чтобы
проверить,  нет  ли  там  кого-либо,   кроме   проводника.   Помогая   своей
мертвенно-бледной госпоже сесть в седло, он шепнул ей:
   - Я думаю, сударыня, этот дом  последний,  где  нам  довелось  так  долго
прожить.
   - Предпоследний, Реми, - сказала Диана своим ровным печальным голосом.
   - Какой же будет последним?
   - Могила, Реми.

Глава 31

О ТОМ, ЧТО ДЕЛАЛ ВО ФЛАНДРИИ МОНСЕНЬЕР ФРАНСУА, ПРИНЦ ФРАНЦУЗСКИЙ, ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИЙ И БРАБАНТСКИЙ, ГРАФ ФЛАНДРСКИЙ

   Теперь читатель должен разрешить нам покинуть короля - в  Лувре,  Генриха
Наваррского - в Кагоре, Шико - на большой дороге,