ал:
   - Нет, сударыня!
   - А тогда - что же вы думаете?
   - Я думаю, что вы намерены сообщить мне нечто важное; что вы не  пожелали
принять меня во дворце Гизов или в Бель-Эба и предпочли беседу  с  глазу  на
глаз в уединенном месте.
   - Вы так думаете?
   - Да.
   - Что же, по-вашему, я намерена была сообщить  вам?  Скажите  наконец;  я
была бы рада возможности оценить вашу проницательность.
   Под напускной наивностью дамы несомненно таилась тревога.
   - Почем я знаю,  -  ответил  Эрнотон,  -  возможно,  что-либо  касающееся
господина де Майена.
   - Разве у меня, сударь, нет моих  собственных  курьеров,  которые  завтра
вечером сообщат мне о нем гораздо больше, чем можете сообщить вы,  поскольку
вы уже рассказали мне все, что вам о нем известно?
   -  Возможно  также,  что  вы  хотели   расспросить   меня   о   событиях,
разыгравшихся прошлой ночью?
   - Какие события? О  чем  вы  говорите?  -  спросила  дама.  Ее  грудь  то
вздымалась, то опускалась.
   - Об испуге д'Эпернона и о том, как были взяты  под  стражу  лотарингские
дворяне.
   - Как! Лотарингские дворяне взяты под стражу?
   - Да, человек двадцать; они не вовремя оказались на дороге в Венсен.
   - Которая также  ведет  в  Суассон,  где,  так  мне  кажется,  гарнизоном
командует герцог Гиз. Ах, верно, господин Эрнотон,  вы,  конечно,  могли  бы
сказать мне, почему этих дворян заключили под стражу, ведь вы  состоите  при
дворе!
   - Я? При дворе?
   - Несомненно!
   - Вы в этом уверены, сударыня?
   - Разумеется!  Чтобы  разыскать  вас,  мне  пришлось  собирать  сведения,
наводить справки. Но,  ради  бога,  бросьте  наконец  ваши  увертки,  у  вас
несносная привычка отвечать на вопрос - вопросом; какие же последствия имела
эта стычка?
   - Решительно никаких, сударыня, во всяком случае, мне об этом  ничего  не
известно.
   - Так почему же вы думали, что я стану говорить  о  событии,  не  имевшем
никаких последствий?
   - Я в этом ошибся, сударыня, как и во  всем  остальном,  и  признаю  свою
ошибку.
   - Вот как, сударь? Да откуда же вы родом?
   - Из Ажана.
   - Как, сударь, вы гасконец? Ведь Ажан как будто в Гаскони?
   - Вроде того.
   - Вы гасконец,  и  вы  не  настолько  тщеславны,  чтобы,  просто-напросто
предположить, что, увидев вас в день казни Сальседа у ворот  Сент-Антуан,  я
заметила вашу благородную осанку?
   Эрнотон смутился, краска бросилась ему в лицо. Дама с невозмутимым  видом
продолжала:
   - Что, однажды встретившись с вами на улице, я сочла вас красавцем...
   Эрнотон багрово покраснел.
   - Что, наконец, когда вы пришли ко  мне  с  поручением  от  моего  брата,
герцога Майенского, вы мне чрезвычайно понравились?
   - Сударыня, сударыня, я этого не думаю, сохрани боже!
   - Напрасно, - сказала дама, впервые обернувшись к  Эрнотону  и  вперив  в
него глаза, сверкавшие под маской, меж тем как он с восхищением глядел на ее
стройный   стан,   пленительные   округлые   очертания   которого    красиво
обрисовывались на бархатных подушках.
   Умоляюще сложив руки, Эрнотон воскликнул:
   - Сударыня! Сударыня! Неужели вы насмехаетесь надо мной?
   - Нисколько, - ответила она все так же непринужденно, - я говорю, что  вы
мне понравились, и это правда!
   - Боже мой!
   - А вы сами разве не осмелились сказать мне, что вы меня любите?
   - Но ведь когда я сказал вам это, сударыня, я не знал, кто вы; а  сейчас,
когда мне это известно, я смиренно прошу у вас прощения.
   - Ну вот, теперь он совсем спятил, - с раздражением в  голосе  прошептала
дама. - Оставайтесь самим собой, сударь, говорите то, что вы думаете, или вы
заставите меня пожалеть о том, что я пришла сюда.
   Эрнотон опустился на колени.
   - Говорите, сударыня, говорите, - молвил он, - дайте мне  убедиться,  что
все это - не игра, и тогда я, быть может, осмелюсь наконец ответить вам.
   - Хорошо. Вот какие у меня намерения в отношении  вас,  -  сказала  дама,
отстраняя Эрнотона и симметрично располагая пышные складки своего платья.  -
Вы мне нравитесь, но я еще не знаю вас. Я не имею привычки противиться своим
прихотям, но я не столь безрассудна, чтобы совершать ошибки. Будь вы  ровней
мне, я принимала бы вас у себя и изучила бы основательно, прежде чем вы хотя
бы смутно догадались бы о моих замыслах. Но это невозможно; вот  почему  мне
пришлось действовать иначе и ускорить свидание. Теперь вы знаете, на что  вы
можете надеяться. Старайтесь стать  достойным  меня,  вот  все,  что  я  вам
посоветую.
   Эрнотон начал было рассыпаться в изъявлениях  чувств,  но  дама  прервала
его, сказав небрежным тоном:
   - О, прошу вас, господин де Карменж, поменьше жару, -  не  стоит  тратить
его зря. Быть может, при первой нашей встрече всего только ваше имя поразило
мой слух и понравилось мне. Я все-таки уверена, что с моей стороны - это  не
более чем каприз, который недолго продлится. Не вообразите, однако,  что  вы
слишком далеки от совершенства,  и  не  отчаивайтесь.  Я  не  выношу  людей,
олицетворяющих  собой  совершенство.  Но  -  ах!  -  зато  я  обожаю  людей,
беззаветно преданных. Разрешаю вам твердо запомнить это, прекрасный кавалер!
   Эрнотон терял самообладание.  Эти  надменные  речи,  эти  полные  неги  и
затаенной   страстности   движения,   это   горделивое    сознание    своего
превосходства, - наконец, доверие, оказанное ему особой столь знатной, - все
это вызывало в нем бурный восторг и вместе с тем - живейший страх.
   Он сел рядом со своей прекрасной,  надменной  повелительницей  -  она  не
воспротивилась; затем, осмелев, он попытался просунуть руку  за  подушки,  о
которые она опиралась.
   - Сударь, - воскликнула она, - вы,  очевидно,  слышали  все,  что  я  вам
говорила, но не поняли. Никаких вольностей - прошу вас; останемся каждый  на
своем месте. Несомненно, придет день, когда я дам  вам  право  назвать  меня
своею, но покамест этого права у вас еще нет.
   Бледный, раздосадованный Эрнотон встал.
   - Простите, сударыня, - сказал он. - По-видимому,  я  делаю  одни  только
глупости; это очень просто, я еще не освоился с парижскими обычаями, у нас в
провинции, - правда, это за двести лье отсюда, - женщина, если  она  сказала
"люблю", действительно любит и не  упорствует.  В  ее  устах  это  слово  не
становится предлогом, чтобы унижать человека, лежащего у ее ног. Это  -  ваш
обычай, как парижанки, это - ваше право, как герцогини; я  всему  покоряюсь.
Разумеется, мне - что поделать!  -  все  это  еще  непривычно;  но  привычка
явится.
   Дама слушала молча. Она, видимо, все  так  же  внимательно  наблюдала  за
Эрнотоном, чтобы знать, превратится ли его досада в ярость.
   - А! Вы, кажется, рассердились, - сказала она надменно.
   - Да, я действительно сержусь, сударыня, но на самого себя, ибо я питаю к
вам не мимолетное влечение, а любовь - подлинную, чистую любовь.  Я  ищу  не
обладания вами, - будь это так, мною владел бы лишь чувственный пыл, -  нет,
я стремлюсь завоевать ваше сердце. Поэтому я никогда  не  простил  бы  себе,
сударыня, если б я  сегодня  дерзостно  вышел  из  пределов  того  уважения,
которое я обязан воздавать вам - и которое сменится изъявлениями любви  лишь
тогда, когда вы мне  это  прикажете.  Соблаговолите  только  разрешить  мне,
сударыня, отныне дожидаться ваших приказаний.
   - Полноте, полноте, господин де Карменж, - ответила  дама,  -  зачем  так
преувеличивать? Только что вы пылали огнем, а теперь - от вас веет холодом.
   - Мне думается, однако, сударыня...
   - Ах, сударь, никогда не говорите женщине, что вы будете любить  ее  так,
как вам заблагорассудится, - это неумно; докажите, что вы будете  любить  ее
именно так, как заблагорассудится ей, - вот путь к успеху!
   - Я это и сказал, сударыня.
   - Да, но вы этого не думаете.
   - Я смиренно склоняюсь перед вашим превосходством, сударыня.
   -  Хватит  рассыпаться  в  любезностях,  мне  было  бы  крайне  неприятно
разыгрывать здесь роль королевы! Вот вам моя рука, возьмите ее  -  это  рука
простой женщины, только более горячая и более трепетная, чем ваша.
   Эрнотон почтительно взял прекрасную руку герцогини в свою.
   - Что же дальше? - спросила она.
   - Дальше?
   - Вы сошли с ума? Вы дали себе клятву гневать меня?
   - Но ведь только что...
   - Только что я ее у вас отняла, а теперь... Теперь - я даю ее вам.
   Эрнотон принялся целовать руку герцогини с таким рвением, что она  тотчас
снова высвободила ее.
   - Вот видите, - воскликнул Эрнотон, - опять мне дан урок!
   - Стало быть, я не права?
   - Разумеется! Вы заставляете меня переходить из одной крайности в другую;
кончится  тем,  что  страх  убьет  страсть.  Правда,  я   буду   по-прежнему
коленопреклоненно обожать вас, но у меня уже не будет ни любви, ни доверия к
вам.
   - О! Этого я не хочу, - игривым тоном сказала дама,  -  тогда  вы  будете
унылым возлюбленным, а  такие  мне  не  по  вкусу,  предупреждаю  вас!  Нет,
оставайтесь таким, какой вы есть, оставайтесь самим собой, будьте  Эрнотоном
де Карменж, и ничем другим. Я не без причуд,  Ах,  боже  мой!  Разве  вы  не
твердили мне, что я красива?  У  каждой  красавицы  есть  причуды:  уважайте
многие из них, оставляйте другие без внимания, а главное - не бойтесь  меня,
и всякий раз, когда я скажу не в меру  пылкому  Эрнотону:  "Успокойтесь!"  -
пусть он повинуется моим глазам, а не моему голосу.
   С этими словами герцогиня встала.
   Она сделала это в самую пору: снова охваченный страстью, молодой  человек
уже заключил ее в свои объятия, и маска герцогини на один миг коснулась лица
Эрнотона; но тут герцогиня немедленно доказала истинность того, что ею  было
сказано: сквозь разрезы маски из ее глаз сверкнула  холодная,  ослепительная
молния, зловещая предвестница бури.
   Этот взгляд так подействовал на Эрнотона, что он  тотчас  разжал  руки  и
весь его пыл иссяк.
   -  Вот  и  отлично!  -  сказала  герцогиня.  -  Итак,  мы  еще  увидимся.
Положительно вы мне нравитесь, господин де Карменж.
   Молодой человек поклонился.
   - Когда вы свободны? - небрежно спросила она.
   - Увы! Довольно редко, сударыня, - ответил Эрнотон.
   - Ах да! Понимаю - эта служба ведь утомительна, не так ли?
   - Какая служба?
   - Да та, которую вы несете при короле. Разве вы не принадлежите к  одному
из отрядов стражи его величества?
   - Говоря точнее, я состою в одном из дворянских отрядов, сударыня.
   - Вот это я и хотела сказать; и все эти дворяне, кажется, гасконцы?
   - Да, сударыня, все.
   - Сколько же их? Мне говорили, но я забыла.
   - Сорок пять.
   - Какое странное число!
   - Так уж получилось.
   - Оно основано на каких-нибудь вычислениях?
   - Не думаю; вероятно, его определил случай.
   - И эти сорок пять дворян, говорите вы, неотлучно находятся при короле?
   - Я не говорил, сударыня, что мы неотлучно находимся при его величестве.
   - Ах, простите, мне так послышалось. Во всяком случае,  вы  сказали,  что
редко бываете свободны.
   - Верно, я редко бываю свободен, сударыня, потому что днем мы дежурим при
выездах  и  охотах  его  величества,  а  вечером  нам  приказано  безвыходно
пребывать в Лувре.
   - Вечером?
   - Да.
   - И так все вечера?
   - Почти все!
   - Подумайте только, что могло случиться, если  бы  сегодня  вечером  этот
приказ помешал вам прийти! Не зная причин вашего  отсутствия,  та,  кто  так
ждала вас, вполне могла вообразить, что вы пренебрегли ее приглашением!
   - О, сударыня, клянусь - отныне, чтобы увидеться с  вами,  я  с  радостью
пойду на все!
   - Это излишне и было бы нелепо; я этого не хочу.
   - Как же быть?
   - Исполняйте вашу службу, устраивать наши встречи  -  мое  дело:  я  ведь
всегда свободна и распоряжаюсь своей жизнью, как хочу.
   - О! Как вы добры, сударыня!
   - Но все это никак не объясняет мне, - продолжала герцогиня, все  так  же
обольстительно улыбаясь, - как случилось, что  нынче  вечером  вы  оказались
свободным и пришли?
   - Нынче вечером, сударыня, я уже  хотел  обратиться  к  нашему  капитану,
господину де  Луаньяку,  дружески  ко  мне  расположенному,  с  просьбой  на
несколько часов  освободить  меня  от  службы,  как  вдруг  был  дан  приказ
отпустить весь отряд Сорока пяти на всю ночь.
   - Вот как! Был дан такой приказ?
   - Да.
   - И по какому поводу такая милость?
   - Мне думается, сударыня, в  награду  за  довольно  утомительную  службу,
которую нам вчера пришлось нести в Венсене.
   - А! Прекрасно! - воскликнула герцогиня.
   - Вот, сударыня, те обстоятельства,  благодаря  которым  я  имел  счастье
провести сегодняшний вечер с вами.
   - Слушайте, Карменж, - сказала герцогиня с ласковой простотой, несказанно
обрадовавшей молодого человека, -  вот  как  вам  надо  действовать  впредь:
всякий раз, когда у вас будет надежда на свободный вечер, предупреждайте  об
этом запиской хозяйку этой гостиницы; а к ней  каждый  день  будет  заходить
преданный мне человек.
   - Боже мой! Вы слишком добры, сударыня.
   Герцогиня положила свою руку на руку Эрнотона.
   - Постойте, - сказала она.
   - Что случилось, сударыня?
   - Что это за шум? Откуда?
   Действительно, снизу, из большого зала гостиницы,  словно  эхо  какого-то
буйного вторжения, доносились самые различные звуки: звон шпор, гул голосов,
хлопанье дверей, радостные клики.
   Эрнотон выглянул в дверь, которая вела в прихожую, и сказал:
   - Это мои товарищи -  они  пришли  сюда  праздновать  отпуск,  данный  им
господином де Луаньяком.
   - Почему же случай привел их именно  сюда,  в  ту  самую  гостиницу,  где
находимся мы?
   - Потому что именно в "Гордом рыцаре" Сорок  пять  по  приезде  собрались
впервые. Потому что с памятного счастливого дня их прибытия в  столицу  моим
товарищам полюбились вино и паштеты добряка Фурнишона, а  некоторым  из  них
даже башенки его супруги.
   - О! - воскликнула герцогиня с лукавой улыбкой. - Вы, сударь, говорите об
этих башенках так, словно они вам хорошо знакомы.
   - Клянусь честью, сударыня, я сегодня впервые очутился здесь.  Но  вы-то,
вы как избрали одну из них для нашей встречи? - осмелился он спросить.
   - Да, я избрала, и вам нетрудно будет  понять,  почему  я  избрала  самое
пустынное место во всем Париже; место, близкое к реке и  укреплениям;  здесь
мне не грозит опасность быть узнанной и никто не может  заподозрить,  что  я
отправилась сюда... Но - боже мой! Как шумно ваши  товарищи  ведут  себя,  -
прибавила герцогиня.
   Действительно, шум, ознаменовавший приход Сорока пяти, становился адским:
громогласные рассказы о подвигах, совершенных накануне, зычное  бахвальство,
звон червонцев и стаканов - все предвещало жестокую бурю.
   Вдруг на винтовой лестнице, которая вела к башенке, послышались  шаги,  а
затем раздался голос г-жи Фурнишон, кричавшей снизу:
   - Господин де Сент-Малин! Господин де Сент-Малин!
   - Что такое? - отозвался молодой человек.
   - Не ходите наверх, господин де Сент-Малин, умоляю вас!
   - Ну вот еще!  Почему  так,  милейшая  госпожа  Фурнишон?  Разве  сегодня
вечером весь дом не принадлежит нам?
   - Дом - ладно уж, но никак не башенки.
   - Вот тебе раз! Башенки - тот же дом, - крикнули пять или шесть  голосов,
среди которых Эрнотон различил голоса  Пердикки  де  Пенкорнэ  и  Эсташа  де
Мираду.
   - Нет, - упорствовала г-жа Фурнишон, - башенки - не часть дома, башенки -
исключаются, башенки - мои; не мешайте моим постояльцам!
   - Я ведь тоже ваш постоялец, госпожа Фурнишон, - возразил  Сент-Малин,  -
стало быть, не мешайте мне!
   - Это Сент-Малин! - тревожно прошептал Эрнотон, знавший,  какие  у  этого
человека дурные наклонности и как он дерзок.
   - Ради всего святого! - молила хозяйка гостиницы.
   - Госпожа Фурнишон, - сказал Сент-Малин, - сейчас уже полночь;  в  девять
часов все огни должны быть потушены, а я вижу свет в вашей  башенке;  только
дурные слуги короля нарушают королевские  законы;  я  хочу  знать,  кто  эти
дурные слуги.
   И Сент-Малин продолжал подыматься по винтовой лестнице; следом за ним шли
еще несколько человек.
   - О боже, - вскричала герцогиня, - о боже! Господин де  Карменж,  неужели
эти люди посмеют войти сюда?
   - Если даже посмеют, сударыня, - я здесь и могу заранее уверить вас;  вам
нечего бояться.
   - О сударь, да ведь они ломают дверь!
   Действительно, Сент-Малин, зашедший слишком далеко, чтобы отступать,  так
яростно колотил в дверь, что она треснула пополам;  она  была  сколочена  из
сосновых досок, и г-жа Фурнишон не сочла  уместным  испытать  ее  прочность,
несмотря на свое доходящее до фанатизма почитание любовных похождений.

Глава 28

О ТОМ, КАК СЕНТ-МАЛИН ВОШЕЛ В БАШЕНКУ И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВЕЛО

   Услышав, что дверь прихожей раскололась под ударами Сент-Малина,  Эрнотон
первым делом потушил свечу, горевшую в башенке.
   Эта предосторожность, разумная, но действительная лишь на  мгновение,  не
успокоила герцогиню; однако тут г-жа Фурнишон,  исчерпав  все  свои  доводы,
прибегла к последнему средству и воскликнула:
   - Господин де  Сент-Малин,  предупреждаю  вас,  те,  кого  вы  тревожите,
принадлежат к числу ваших друзей; необходимость заставляет  меня  признаться
вам в этом.
   - Ну что ж! Это - лишний повод засвидетельствовать им  наше  почтение,  -
пьяным голосом заявил Пердикка де Пенкорнэ, подымавшийся по  лестнице  вслед
за Сент-Малином и споткнувшийся о последнюю ступеньку.
   - Кто же эти друзья? Нужно на них поглядеть! - вскричал Сент-Малин.
   - Да, нужно! Нужно! - подхватил Эсташ де Мираду.
   Добрая хозяйка, все еще надеявшаяся  предупредить  столкновение,  которое
могло прославить "Гордый рыцарь", но нанесло бы величайший  ущерб  "Розовому
кусту любви", пробралась сквозь тесно сомкнутые ряды гасконцев и шепнула  на
ухо буяну имя "Эрнотон".
   - Эрнотон! - зычно повторил  Сент-Малин,  на  которого  это  разоблачение
подействовало, как масло, вылитое вместо воды на огонь. - Эрнотон!  Эрнотон!
Быть не может!
   - А почему? - спросила г-жа Фурнишон.
   - Да - почему? - повторило несколько голосов.
   - Черт возьми! Да потому, - пояснил Сент-Малин,  -  что  Эрнотон  образец
целомудрия, пример воздержания,  вместилище  всех  добродетелей.  Нет,  нет,
госпожа Фурнишон, вы ошибаетесь, - заперся там не господин де Карменж.
   С этими словами он подошел ко второй двери, чтобы разделаться с ней  так,
как разделался с первой, но вдруг она распахнулась,  и  на  пороге  появился
Эрнотон; он стоял неподвижно, выпрямясь во весь рост, и  по  его  лицу  было
видно,  что  долготерпение  вряд  ли  входит  в  число  тех   многочисленных
добродетелей, которые, по словам Сент-Малина, его украшали.
   - По какому праву, - спросил он, - господин де Сент-Малин взломал  первую
дверь и, учинив это, намерен еще взломать вторую?
   - О, да ведь это и впрямь Эрнотон! - воскликнул Сент-Малин. -  Узнаю  его
голос, а что касается его особы, здесь, черт  меня  побери,  слишком  темно,
чтобы я мог сказать, какого она цвета.
   - Вы не отвечаете на мой вопрос, сударь, - твердо сказал Эрнотон.
   Сент-Малин расхохотался;  это  несколько  успокоило  тех  его  товарищей,
которые, услыхав звучавший угрозой голос Эрнотона,  сочли  благоразумным  на
всякий случай спуститься на две ступеньки.
   - Я с вами говорю, господин де Сент-Малин, вы меня слышите? -  воскликнул
Эрнотон.
   - Да, сударь, отлично слышу, - ответил тот.
   - Что же вы намерены мне сказать?
   - Я намерен вам сказать, дорогой мой собрат, что мы хотели убедиться,  вы
ли находитесь в этой обители любви?
   - Так вот, теперь, сударь, когда вы убедились, что это я, раз я говорю  с
вами и в случае необходимости могу с  вами  сразиться,  -  оставьте  меня  в
покое!
   -  Черти  полосатые!  -  воскликнул  Сент-Малин.  -  Вы  ведь  не   стали
отшельником и вы здесь не один - так я полагаю?
   - Что до этого, сударь, дозвольте мне оставить вас при  ваших  сомнениях,
если таковые у вас имеются.
   - Полноте! - продолжал де Сент-Малин, пытаясь  проникнуть  в  башенку.  -
Неу