на   рукояти   меча.
Рассекающий, одушевленное оружие, не менее знаменитое, чем его носитель,
и, по слухам, не уступающее ему по возрасту. Не ко  времени  приходит  в
голову мысль: этот клинок ?он? или,  как  и  Ллигирллин,  при  ближайшем
знакомстве окажется Рассекающей?  Вглядываюсь  чуть  пристальней.  Не-е,
определенно ?он?. О чем, вообще, я думаю?
   - Как благородно,  что  вы  пришли  отдать  последние  почести  столь
безвременно  покидающей  нас  Хранительнице.  -  Он   подчеркнул   слово
?благородно?, будто это неприличное ругательство.
   Нет,  то,  что  Древние  умудряются  проделывать  со  своим  голосом,
все-таки несравнимо с жалкими попытками  арров.  Зимний  еще  не  сказал
ничего особенного, а я уже всей кожей ощущаю опрокинутое на наши  головы
ведро помоев. Вот что такое ?облить презрением?.
   - Благородно, - Раниэль-Атеро  перекатывает  звуки  на  языке,  точно
пробует их на вкус, - Прекрасное слово. Я слышал, тот, кто  однажды  был
благородным, уже никогда не сможет вытравить из себя привычку быть им до
конца жизни.
   Пристально смотрю на белоснежного  воина.  У  меня  создается  четкое
впечатление, что я чего-то не понимаю.  Сен-образы,  которыми  эти  двое
сопровождают свою речь, настолько не похожи  ни  на  что  виденное  мной
раньше, что и попыток не делаю в них разобраться. За словами  скрываются
слои и слои  смысла,  совершенно  недоступного  посторонним.  Ясно,  что
Древние хорошо друг друга знают, так воспоминания и чувства сильны,  что
почти ощутимы физически.
   Улыбку  Зимнего  нельзя  назвать  приятной.   Хотя   клыки   у   него
великолепные.
   - Ну,  я  очень  стараюсь,  признай.  Раниэль-Атеро  как-то  невесело
шевелит ушами.
   - Признаю, - и в голосе его лишь печаль.
   - Прибереги свою жалость для тех, кто в ней действительно  нуждается,
Атеро! Видит Ауте, их много появится в ближайшем будущем!
   Ярость, перекатывающаяся за словами, швыряет меня на  колени.  Но  за
яростью, за гневом, за силой, за смертью...  где-то  в  глубине  ледяных
глаз таится надрывная, грызущая, до ужаса знакомая мне  боль.  Та  самая
боль, что пожирает твое существо кусок  за  куском,  пока  не  останется
ничего: ни чувства, ни  чести,  ни  воли.  Закрываю  глаза  и  обреченно
склоняю голову. Ауте, будь милосердна к непутевым детям твоим...
   Отчим, должно быть, тоже это услышал.
   - Этот путь не приведет тебя никуда, takan moi. Месть сладка, но  она
не может повернуть  ход  событий  вспять.  Лишь  увеличивает  количество
смертей в геометрической прогрессии.
   Черты Зимнего искажаются в маске чистейшей ярости,  уши  откидываются
назад. Я вжимаюсь в пол, безуспешно пытаясь прикрыться крыльями.
   - Убирайся в Бездну со своей философией, taka mitari, valAter!  Месть
ничего не повернет вспять, но она утоляет боль, и этого достаточно!
   Раниэль-Атеро  просто  смотрит  на  Зимнего,   и   ярость   исчезает,
поглощенная  неземным  спокойствием.  Так  вода,  пролитая  в   пустыне,
втягивается в песок, не оставляя и следа. Но сможет ли  песок  поглотить
океан?
   - Утоляет боль? Вот как? - Теперь уже  в  голосе  отчима  позванивают
далекие нотки гнева. - И что, много боли ты утолил, глядя на ее  смерть?
- Отчим кивает туда, где среди черных простыней и запаха цветов  угасает
золотоволосая жрица. - Доставляет ли это тебе удовольствие?  Наслаждение
достаточное, что стоило являться сюда смотреть на дело своих рук?
   Я удивленно  поднимаю  голову.  Дело  его  рук?  Разве  убийца  -  не
Нуору-тор?
   Зимний отводит глаза.
   - Ответь на вопрос, traidos valma! - Незнакомые слова давно  забытого
языка хлещут спокойной властностью. -  Исцеляют  ли  ее  страдания  твою
боль?
   - Нет.
   Фиалковые глаза вновь встречаются с темно-синими, но  в  них  нет  ни
сомнения, ни стыда.
   - Но страдания людей исцелят.
   - Ты уверен?
   Голос Раниэля-Атеро тих и глух. Из них  обоих  будто  выпустили  весь
гнев, все чувства. Осталась лишь  усталость.  Древние  смотрят  друг  на
друга, и я понимаю, что когда-то эти  двое  были  очень  близки.  Только
настоящая любовь может превратиться в такое горькое  сожаление.  Печаль,
сожаление, нежность... Что Учитель  имел  в  виду,  когда  говорил,  что
Зимний ответствен за смерть Эвруору?
   - Да, я уверен.
   Раниэль-Атеро безнадежно качает ушами. Зимний говорит тихо, страстно,
будто для него очень важно быть понятым:
   - Драйоне была всем для меня, всем, понимаешь? Впервые за тысячелетия
встретить женщину и не бояться ее потерять. Не просто еще одна  ученица,
еще одна бабочка-однодневка из бесконечного ряда ей подобных,  мимолетно
пригревшаяся на твоей груди, чтобы назавтра  исчезнуть  навсегда.  Жена.
Спутница жизни. Друг до скончания Вечности. А они  отобрали  ее.  Убили.
Уничтожили ее и даже не поняли этого, походя,  случайно,  бездумно.  Они
должны ответить, должны заплатить. Я прослежу за этим.
   - И попутно уничтожишь... сколько еще ты уничтожишь таких,  как  она?
Единственных? Особенных? Бесконечно дорогих  для  кого-то?  Скольких  ты
затопчешь походя, случайно и бездумно?
   Молчание длится бесконечно долго. Затем:
   - Скажите, val Atero, takari Raniel, только скажите честно.  Если  бы
тогда, во время Эпидемии, ваша ученица немного опоздала... Если  бы  она
совсем чуть-чуть опоздала  и  не  успела  спасти  Даратею,  если  бы  вы
потеряли вашу жену... Вам бы было дело  до  того,  кого  вы  уничтожите,
стремясь отомстить?
   И снова молчание. Вязкое, плотное,  тягучее.  Молчание  нависает  над
нами неподъемными глыбами, давит на грудь, не дает вздохнуть.
   Ответ Раниэля-Атеро столь тих, что его почти невозможно услышать:
   - Нет. Затем громче:
   - Нет. Но если ты получишь то, что хочешь, я рано или поздно  потеряю
Даратею. Сам ведь  знаешь,  что  такое  практика  эль-э-ин.  Обязательно
возникнет ситуация, когда ей придется пожертвовать  собой.  Пожертвовать
ребенком, который, возможно, будет моим. И даю тебе  свое  слово,  я  ни
перед чем не остановлюсь, чтобы не допустить этого.
   И в том, как это было произнесено, слышалась пугающая, нет, ужасающая
решимость. Он  придавал  значение  каждому  слову.  Ни  перед  чем.  Для
существа такого возраста и такой  силы  это  могло  означать...  Скажите
лучше, чего это НЕ могло бы означать?
   Белоснежный воин чуть склоняет уши в понимании.
   - Я не позволю так просто убить себя, val. И  даже  если  вы  сумеете
убрать меня, остается Нуору. Ее не остановить.
   Лицо Раниэля-Атеро вдруг становится пустым. Страшным.
   - Нуору, Пламенеющее Крыло... Зимний, как ты мог...
   Шипение, сорвавшееся с бледных губ, скорее напоминает змеиное.  Клыки
сверкают даже на фоне абсолютной белизны его лица.
   - Не говори мне о том, что я смог и смел! Кто ты такой, чтобы судить?
Сколько твоих детей погибло на алтаре ту ауте?
   Они еще о чем-то говорят, но я уже не слышу.
   Меня точно ударили по  голове,  жестко  и  больно.  Понимание  пришло
резко, грубо,  все  детали  головоломки  совместились  в  единое  целое.
Калейдоскоп изменил рисунок, и мир окрасился новыми цветами.

***

   "За каждым женским решением стоит  не  утруждающий  себя  маскировкой
мужчина?.

***

   "... Кое-кто воспользовался ее болью, чтобы достичь своих собственных
целей, умело подталкивая к последнему краю...?

***

   "Единственное состояние, котором можно спровоцировать Ту-Истощение  -
последняя стадия беременности?.

***

   Ауте Многоликая, леди Бесконечности...
   Чтобы атаковать Хранительницу, леди  Нуору-тор  должна  сама  ожидать
ребенка. Девочку. Ребенка, которого она, без сомнения, сожжет в  туауте,
как только займет  освободившееся  после  матери  место.  Этакая  первая
ласточка грядущей кровавой бани. Но сама бы она до такого не додумалась,
Ауте, ни одна дочь  до  такого  не  додумается.  Кто-то  же  должен  был
аккуратно заронить  идею,  проработать  все  детали  исполнения.  Кто-то
должен был стать отцом в конце концов. Кто-то, достаточно древний, чтобы
не обращать внимания  на  мелочи,  вроде  обязательных,  закрепленный  в
генофонде  моральных  установок.   Кто-то,   настолько   погруженный   в
собственную боль, что проклясть весь остальной мир и  приложить  усилия,
дабы проклятие сбылось, для него лишь облегчение и боль.
   ...в мудрости твоей, защити неразумных детей твоих от самих себя...
   В глазах темнеет, мир погружается в неразборчивый, фоновый шум. Точка
обозрения медленно перемещается вверх - должно  быть,  я  поднимаюсь  на
ноги. Рывок - я приблизилась к ним на шаг. Еще рывок  -  окружающий  мир
вновь меняется, перспектива чуть искажается, две фигуры оказываются  еще
на шаг ближе.
   ...в милосердии твоем, прими их, какие есть, и не  дай  им  сотворить
ужас больший, нежели способны они выдержать, не допусти...
   Я оказываюсь между ними, спиной  к  Раниэлю-Атеро,  глаза  впились  в
несколько  озадаченного  этим  вмешательством  Ледяного  лорда.  Учитель
испускает сен-образ, нечто среднее между ?О, я  безмозглый  идиот!!!?  и
?Антея, девочка, пожалуйста, успокойся?.  Его  рука  замирает  над  моим
плечом, не решаясь прикоснуться. Игнорирую. Сейчас для меня есть  только
Зимний, синева его силы, серебро его крыльев.
   Тень изумления сменяется яростью. Бледные пальцы сжимаются на рукояти
меча, губы напрягаются, готовясь произнести ритуальный вызов  на  дуэль.
Отчетливо понимаю, что никогда еще не была так близка к  смерти,  как  в
этот  момент.  Причем  в  его  ненависти  нет  ничего  личного,  ничего,
направленного против Антеи Дериул. Гнев Древнего вызван  моими  глазами,
многоцветием камня, сияющего во лбу, запахом ночи и гор в моих  волосах.
Что бы там ни сотворили со мной мама  и  Эвруору,  Зимний  вычислил  это
мгновенно и его реакция однозначна: ?Убить!?
   Но мне, если честно, наплевать, что  он  думает.  Наплевать,  что  он
планирует. Меня несет на волнах чистой ярости,  какой  я  не  испытывала
даже после смерти Иннеллина. Весь организм, все мое  существо  оказалось
подчинено одной эмоции, и существо это сейчас очень недовольно.
   Рычание  зарождается  не  в  горле  -  где-то   в   районе   желудка,
вибрирующими волнами поднимается наверх,  вырывается  наружу,  заполняет
все вокруг. Раниэль-Атеро шарахается  назад,  держа  на  весу  сведенную
судорогой руку, Зимний останавливается на середине ритуального вызова, в
голубизне его глаз, в этом  бездонном  море  гнева  и  боли,  появляется
слабая искра искреннего недоумения.
   - ЭТО ТВОЯ ДОЧЬ!
   Я все вложила в этот сен-образ.
   Ловлю его последнее дыхание, откидываюсь назад  и,  как  ни  страшусь
этого, все же успеваю увидеть, как тускнеют полночные глаза,  как  жизнь
уходит из имплантатпа, превращая его в обычный черный камень.
   (Иннеллин, любимый...)
   "Ты маленькая, безмозглая дура! Ты убиваешь не только своего ребенка,
ты убиваешь ЕГО ребенка!?
   (Папа, как же ты был прав.)
   "Я не пущу тебя?.
   (Аррек, ну  почему  ты  не  хочешь  понять,  что  уже  ничего  нельзя
сделать?)
   На фоне этой полночной темноты особенно ярко полыхает золотое зарево:
точно отрицая смерть и слабость, ее волосы  непослушным  живым  каскадом
разбегаются  по  простыням,  окутывают  тающее   болью   тело,   мерцают
собственным, непонятно откуда взявшимся светом.
   (Хранительница Эвруору-тор, как же так?)
   (Виор, не плачь так, девочка)
   (Мама, что же ты делаешь?)

***

   Все, все, что накопилось во мне за последние пять лет, все, что зрело
подспудно, не допускаемое не то что в сознание, даже во сны, -  все  это
выплеснулось единым  потоком,  спаянное  в  неразделимый  клубок  гнева.
Камень между бровей вспыхивает острой болью, по телу от его многоцветной
пульсации прокатывается крупная дрожь. Океан энергии,  безбрежный  океан
силы, знания, памяти, поднимается на поверхность насильно вживленного  в
меня древнего минерала, заливает мое сознание, захлестывает  все  вокруг
изменчивым потоком. Сила чуждая, и в то же время моя, более моя, чем это
возможно описать словами. Спутанный  комок  эмоций  подхватывается  этой
силой,  мгновенно  структурируется  в  сен-образ   огромной   сложности,
наливается энергией, резкостью, точностью...
   ...и швыряется в стоящего передо мной эль-ин.
   Лишь мгновение спустя понимаю,  что  это  смертельный  удар.  Что  от
такого не спастись, не закрыться, что ТАКОЙ сен-образ просто размажет по
стенке любого, оказавшегося на пути. Тонким-тонким слоем.
   И совершенно ничего по  этому  поводу  не  чувствую.  Это  белобрысое
чудовище  там,  напротив,   хладнокровно   спланировало   смерть   своей
собственной дочери. А также матери своей дочери и ее матери тоже. И  все
это - через ужас туауте. Плевать, что он - один из  Древнейших,  что  он
уникален, прекрасен, великолепен. Плевать, что он друг моего наставника.
Плевать, что он дышать не может под грузом своей боли. Сейчас я хочу его
смерти. Я очень-очень этого хочу.
   Время остановилось. Медленно-медленно, со скоростью мысли,  сен-образ
летит к белоснежной  фигуре.  Медленно-медленно  выгибаются  вперед  его
крылья,  образуя  непроницаемый  щит,  подобного  которому  я   еще   не
встречала. Куда уж там Вероятностным потугам дараев.
   Ломкий звон бьющегося стекла - сен-образ  встречается  с  его  щитом.
Время срывается с цепи, пространство темнеет.  Сияющая  белизной  фигура
даже не дрогнула, лишь голова его откидывается назад, как от пощечины.
   Три удара  сердца.  Медленно-медленно  Древний  поворачивает  ко  мне
бледное лицо. Поднимает руку, проводит ею по длинному, глубокому порезу,
украшающему правую щеку. Неверяще смотрит на окрашенные алым пальцы.
   Красная кровь на белой щеке.  Золотые  волосы  на  черноте  простынь.
Синие-синие глаза.
   Он не погиб, но он ощутил  этот  образ.  Он  прочувствовал,  пережил,
прострадал все, чем я в него швырнула. И даже не пошатнулся.
   ...милосердная госпожа наша, прости нам  все,  что  в  слепоте  нашей
делаем мы идущим по Ту рядом с нами...
   Судорожно дышит Раниэль-Атеро.
   Пальцы  Зимнего  пачкают  кровью  белоснежную  рукоять  меча.   Свист
извлекаемой из ножен стали.
   Океан чувств вновь  поднимается  во  мне,  запах  белоснежных  цветов
ударяет  в   ноздри.   Бесконечно   изменчивые   глаза   встречаются   с
льдисто-фиалковыми, и в них лишь пустота. Непонятно  как  оказавшаяся  в
моей руке кинжал-аакра поднимается в ритуальной позиции. Еще одна, точно
такая же, сжимаемая бледными пальцами  невообразимо  древнего  существа,
очерчивает плавную окружность. Раниэль-Атеро напрягается за моим  плечом
несокрушимой скалой, его силы,  до  сих  пор  сдерживаемые  тысячелетним
самоконтролем,  разливаются  в  воздухе  холодной   темнотой   открытого
космоса.
   Три удара сердца. Три бесконечных, безумно долгих удара сердца.
   Что-то меняется в фиалковых глазах. Какое-то чувство, не боль,  и  не
гнев, и даже не удивление, мелькает на лице, чтобы тут же исчезнуть.
   Плавным, невыносимо грациозным движением Зимний  опускается  на  одно
колено.  Голова  склонена.  Крылья  отведены  назад.  Обнаженное  оружие
ложится к моим ногам.
   Поза подчинения.
   Одним слитным движением преодолеваю расстояние между нами, прикасаюсь
к его лбу, пачкая пальцы в крови, отшатываюсь.
   -  Убирайся.  Вон  отсюда,  сейчас  же,  пока   я   еще   могу   себя
контролировать.
   Сама не узнаю  собственный  сдавленный  хрип.  Зимнего  точно  ветром
сдуло. Впрочем, скорее всего, так оно и  есть.  Я  настолько  выбита  из
колеи, что даже не замечаю, как силы  имплантанта  оставляют  меня,  как
исчезает давящее присутствие Раниэля-Атеро. Стою, не зная,  куда  девать
аакру.
   По социальным  законам  эль-ин,  я  гораздо  выше  Зимнего.  Женщина,
наследница второго по старшинству клана, вене... Но чтобы Первый  клинок
Эль-онн склонился перед  сопливой  девчонкой?  Да  он  с  Хранительницей
Эвруору ограничивался в лучшем случае вежливым  наклоном  ушей!  Что  же
все-таки здесь только что произошло?
   Машинально слизываю кровь  с  пальцев.  Электрическая  волна  энергии
ударяет в язык,  пронзает  насквозь  все  тело.  Аут-те.  Отправляю  все
приобретенное в нескольких каплях  древнейшей  крови  знание  в  глубины
подсознания. Позже разберусь.
   - Антея? - Голос Раниэля-Атеро звучит несколько неуверенно. Мои плечи
напрягаюгся, медленно поворачиваюсь к нему.
   На его лице написано некоторое беспокойство.
   - Малыш, ты в порядке?
   Отвожу руку и смачно, со всей силы впечатываю кулак в эти безупречные
черты. Его голова откидывается назад, совсем как у  Зимнего  несколькими
минутами раньше. Губы разбиты в кровь, тонкая алая дорожка сбегает  вниз
по подбородку. Пинаю его ногой в лодыжку и, когда  лишенное  опоры  тело
падает на колени, еще раз бью в лицо. Все происходящее кажется  далеким,
нереальным. Это я - Я! - сейчас избиваю существо, которое всегда считала
равным Богу. И это  происходит  на  пороге  дома,  где  умирает  Великая
Хранительница. Бред.
   Впиваюсь  пальцами  в  его  подбородок,  поднимаю  лицо  и   стараюсь
встретиться взглядом с этими синими-синими глазами.  Голос  мой  пугающе
спокоен, слишком спокоен.
   - Что вы со мной сделали?
   Молчание.
   Еще один удар.
   - Что я теперь?
   Молчание.
   В бессильной ярости отталкиваю его от себя, бросаюсь в одну  сторону,
в другую. Замираю на месте, продолжая глядеть ему прямо в глаза.  Фигура
Учителя все так же коленопреклоненна и так же спокойна.
   - Значит, еще одна ученица. Еще одна бабочка-однодневка в бесконечном
ряду ей подобных. Одна из тех, кого можно вырастить,  научить,  а  затем
смотреть, как они умирают, утонченно смакуя свои благородные страдания.
   Молчание.
   - Сколько их было? Сколько было у тебя таких учениц?  Я?  Виор?  Юные
создания, глупые, неразумные. Такие, с кем можно не считаться? Кем можно
манипулировать, управлять, как вздумается  вашей  древнейшей  светлости,
кем можно и пожертвовать, если ситуация будет того требовать?
   Молчание.
   - Сколько твоих детей погибло на алтаре туауте? Сколько,  vai  Atero,
takari Ranie!
   Он вздрагивает. Реакция наконец-то.
   - Неужели мы значим для вас так мало? Неужели можно вот так,  походя,
уничтожить три жизни, осквернить  самое  святое?  Вот  так  глупо,  ради
мести!
   Мой голос, спокойный, ясный голос, предательски срывается. Стена дома
перед глазами  расплывается,  ноги  подкашиваются.  Раниэль-Атеро  вдруг
оказывается рядом, его руки подхватывают мое оседающее  тело,  прижимают
мою голову к своему плечу. Какой дурацкий жест.  Аррек  тоже  все  время
делает это  именно  так.  Может,  мужчины  перед  очередной  инкарнацией
проходят краткий курс ?Как обращаться с падающей к твоим ногам дамой?? С
них станется.
   Издаю  яростный,  высокий  крик,  выпускаю  когти.  Бьюсь   пойманным
зверенышем, кусаясь, царапаясь. С тем же успехом можно было бы сражаться
с горой. Да нет, с горой проще, на ней бы хоть царапины остались,  а  на
этом все заживает едва ли не быстрее,  чем  я  успеваю  наносить  удары.
Сражаться с океаном - такая аналогия будет точнее.
   Наконец затихаю в его руках. Древний ниже меня, но  почему-то  всегда
кажется  таким  большим,  таким  надежным.  До  крови  закусываю   губу,
сотрясаясь от раздирающих изнутри противоречивых эмоций.
   Самое мерзкое даже не в том, что я вовсе не сержусь на Учителя,  а  в
том, что он это прекрасно  понимает.  Я  просто  воспользовалась  первым
подвернувшимся под руку, чтобы сорвать гнев, боль, чтобы  избавиться  от
отвратительного знания, что никто ни в чем не виноват.
   Все здесь в какой-то степени жертвы, а в какой-то палачи. Мерзко.
   Он шепчет, волны выдыхаемых прямо в кожу звуков  проносятся  по  телу
успокаивающими теплыми волнами:
   - Вы значите для меня все, малыш. Все. Ты и твоя мама  -  для  вас  я
сделаю все.
   Напрягаюсь,  чтобы  тут  же  расслабиться  под   его   успокаивающими
прикосновениями.
   - Ashhe, ashshsh-sh-e. Тише, малыш. Valina a moi. Все будет хорошо.
   - Valina - это учен