иначе.
   Сейчас гнев и  ненависть  достигли  высочайшего  накала.  А  газеты?!  Вы
читали, что пишет "Таймс"?
   - Разумеется, читал. Эти так называемые "Городские вести".  Там  напрямую
сказано,  что  Линкольн  и  Сьюард  пытаются  замаскировать  свою   вопиющую
внутреннюю распрю, затеяв войну с иноземной державой. Вздор несусветный!
   - Совершенно верно. А "Дейли ньюс" и того  почище.  Там  пишут,  что  все
англичане  считают,  будто  Сьюард  каким-то  неведомым  способом  самолично
организовал весь этот инцидент с "Трентом".
   Трубка Адамса погасла, и он встал, чтобы поджечь лучинку от камина.
   Раскурив трубку снова, он выдохнул облако ароматного дыма от  виргинского
табака и продолжал:
   - Политики беспокоят меня куда больше, чем газеты. Косная элита  вигов  -
вроде нашего общего знакомого графа Кларендона - люто ненавидит  демократию.
Им кажется, будто демократия угрожает Их классовой системе и их  могуществу.
Для них Соединенные Штаты воплощают собой  оплот  дьявола,  заразу,  которую
надо искоренить, пока она не поразила здешние низы  общества.  Войну  против
нашей страны они встретят с восторгом.
   - Королева тоже, - мрачно заметил Кэбот, делая долгий глоток  из  кружки,
словно стремясь избавиться от дурного привкуса во рту. - Она  одобряет  все.
Более того,  предрекает  неминуемое  поражение  янки.  Хоть  это  и  кажется
полнейшей нелепостью, но в смерти принца Альберта она винит именно нас.
   -  Одними  угрозами  здесь  не  кончается.  В   рождественский   день   я
прогуливался вдоль Темзы, и даже в праздник у  самого  Тауэра  вовсю  кипела
работа - грузили оружие. В одно лишь это утро я насчитал восемь барж.
   - Неужели ничего нельзя сделать? Неужели  мы  должны  сидеть,  беспомощно
сложа руки, пока Соединенные Штаты и Великобритания катятся навстречу войне?
Разве не могут вмешаться иноземные державы?
   - Если бы, - вздохнул Адамс. - Император Луи  Наполеон  совершенно  обаял
королеву Викторию. А он согласен  с  ней,  что  Америку  надо  поставить  на
колени. По крайней мере, в  этом  французы  его  поддерживают.  Они  считают
Британию своим извечным врагом и будут только рады ее бедам. Далее, конечно,
имеется Пруссия и прочие германские  государства.  Все  они  так  или  иначе
связаны с  королевой.  Они  не  будут  ничего  предпринимать.  Россия  после
Крымской войны не питает любви к британцам, но царь не  станет  вмешиваться,
чтобы пособить Америке. Да и все равно он слишком глуп. Нет, боюсь, мы  одни
перед целым миром и не можем рассчитывать на помощь со  стороны.  Затевается
нечто ужасное, и никто не находит способа предотвратить это.
   Небо затянули черные тучи, заслонившие солнце, и в комнате стало темно.
   Так же пасмурно было и на душе у  сидевших  в  ней  людей,  так  что  они
окончательно погрузились в молчание. Чем же это кончится, чем кончится?
   А неподалеку, в нескольких  минутах  быстрой  ходьбы  от  этого  дома  на
Гросвенор-сквайр до Парк-лейн, находится самый знаменитый дом  в  Лондоне  -
Эпсли-хаус, номер один, Лондон. В это самое  время  перед  ним  остановилась
карета из Уайт-холла, и лакей поспешил распахнуть дверцу. Кряхтя от  усилия,
морщась от боли в подагрической ноге, лорд Пальмерстон спустился на землю  и
заковылял к дому. В доме слуга принял у него пальто, а  дворецкий  распахнул
дверь и ввел пред очи хозяина дома, лорда Уэлсли, герцога Веллингтона,  чуть
ли не самого знаменитого человека в Англии и уж наверняка самого знаменитого
из живущих генералов.
   - Входите же, Генри, входите,  -  донесся  голос  Веллингтона,  сидевшего
перед огнем в кресле с высокой спинкой, голос тонкий, скрипучий от старости,
Но все еще не утративший отзвуков былой зычности.
   - Спасибо, Артур, давненько мы не виделись. - Лорд Пальмерстон со вздохом
опустился в кресло. - Выглядите вы на славу.
   Веллингтон издал скрипучий смешок.
   - Когда человеку девяносто два, уже неважно, как он выглядит.
   Первостепенную роль тут играет то, что он вообще может как-то выглядеть.
   Да, герцог исхудал, пергаментно-тонкая кожа  обтянула  череп,  еще  более
подчеркнув пропорции огромного носа Веллингтона. "Носяра", как любовно звали
его солдаты. Ныне все они почили, все лежат в могилах - тысячи, сотни  тысяч
воинов. Перевалив за девятый десяток, человек обнаруживает,  что  ровесников
можно счесть по пальцам одной руки.
   Раздался негромкий стук: безмолвный слуга поставил бокал на стол у  локтя
Пальмерстона.
   - Последняя бутылка из последнего ящика портвейна двадцать восьмого года,
- пояснил Веллингтон. - Берег для вас. Знал, что вы заглянете как-нибудь  на
днях.
   Отхлебнув, Пальмерстон испустил вздох.
   - Ну и ну, музыка, музыка небес, а не напиток! За ваше неизменное  доброе
здравие.
   - Да сбудется ваш тост! Тысяча восемьсот двадцать восьмой... Помните  тот
год?
   - Его трудно забыть. Вы были премьер-министром, а я - неоперившимся юнцом
в Кабинете. Боюсь, тогда я был не так покладист, как следовало бы...
   - Было и быльем поросло. Когда потихоньку близишься  к  вековой  отметке,
очень многие вещи, прежде  казавшиеся  важными,  теряют  свое  значение.  Со
времени болезни в пятьдесят втором мне кажется, что  я  живу  в  долг,  и  я
намерен насладиться этим подарком.
   - Для нас то было время великих тревог...
   - Для меня тоже, уверяю вас. Я стоял на пороге  смерти,  но  сии  ужасные
врата так и не распахнулись. А теперь перейдем к делу. Вас ведь  привело  ко
мне не желание насладиться портвейном или предаться воспоминаниям.  В  вашей
записке говорилось, что речь идет о делах великой важности.
   - Так и есть. Как я понимаю, вы читаете газеты?
   - Отнюдь. Но секретарь зачитывает мне выдержки из большинства.
   Полагаю, речь идет об этом инциденте с американцами?
   - Совершенно верно.
   - Тогда зачем же вы здесь?
   - Меня просили прийти. Сама королева.
   - Ах-х... - Веллингтон поерзал в  кресле  и  костлявыми  руками  подтянул
сползший плед. - Дорогая  моя  Виктория.  Она  была  весьма  привлекательным
ребенком, знаете ли - круглолицая, румяная, прямо-таки пышущая энергией.
   Частенько приходила ко мне за советом, даже после замужества и коронации.
   Не подавая особых надежд, пережив столь странное детство,  она  превзошла
себя на голову. Полагаю, она стала королевой не только по титулу,  но  и  по
деяниям своим. Чего же она ждет от меня теперь?
   - Думаю, мудрого совета.  Ее  донимают  со  всех  сторон  противоречивыми
мнениями касательно того, как следует поступить с американцами. Сама же  она
считает, что в смерти Альберта повинны именно они. Но притом опасается,  что
чувства ее возобладают над рассудком.
   - В этом она одинока, - с теплом в голосе отозвался Веллингтон. -  Вокруг
этого дела раздута  слишком  большая  истерия.  Слишком  много  истерических
чувств и ни малейших попыток мыслить логично. Народ, пресса, политики -  все
шумно требуют войны. Во время своей военной карьеры  я  всегда  считал,  что
политики служат только себе  и  более  верны  своей  партии,  нежели  родной
стране. Когда же я начал свою политическую карьеру, то  обнаружил,  что  был
прав куда более, нежели мог  вообразить.  Теперь  же  они  криком  кричат  о
безрассудной, ненужной войне.
   - А вы нет? Виконт Веллингтон, барон Дюоро?
   - Баронство Дюоро пожаловано мне после Талаверы (Талавера де ла  Рейна  -
городок  в  центральной  Испании  юго-западнее  Мадрида,  где  в  1809  году
британские и испанские  войска  одержали  победу  над  французами.).  Титулы
даруют только победителям. Вы умышленно  выбрали  именно  эти  титулы,  дабы
напомнить о моей военной карьере.
   - Да.
   - Рассматривая проблему, поставленную передо мной ныне,  я  предпочел  бы
помнить о своей политической карьере. В вопросах внешней политики  я  всегда
выступал за невмешательство, и вам это  известно.  Начать  войну  легко,  но
прекратить ее ужасно трудно. Мы не  подверглись  агрессии,  никто  из  наших
соотечественников не пострадал, наши владения  не  претерпели  ни  малейшего
урона.
   - Английский корабль был остановлен в открытом море.  Но  более  вопиющий
противоправный акт - на нем захвачены двое иностранных подданных.
   - Согласен, акт вопиюще противоправный. По международным законам пакетбот
должны были отвести в нейтральный порт. Далее была бы определена  надлежащая
процедура. Обе заинтересованные державы затеяли бы тяжбу в суде.
   Буде таковое прошло бы подобающим образом и буде обоих отдали бы  в  руки
американцев, у вас не было бы к ним никаких претензий. Так почему бы вам  не
привлечь юристов, раз уж речь зашла о нарушении закона? Нехватки в последних
не наблюдается, и они с радостью возьмутся за подобное дело.
   -  Что  я  должен  передать  королеве?  Откинувшись  на  спинку   кресла,
Веллингтон тихонько вздохнул.
   - И в самом деле, что? Со всех сторон - что добрые и великие, что  низкие
и глупые - криком кричат о войне. Ей трудно будет идти против  течения,  тем
более что она и сама склоняется к тому же самому. Да вдобавок, вы  говорите,
в смерти супруга она винит американцев и инцидент с "Трентом".
   - Именно так.
   - У нее всегда был дар к иностранным языкам. Но  в  остальных  отношениях
дарованиями она не блистала. Частенько ударялась в слезы и  была  склонна  к
истерикам.  Скажите  ей,  чтобы  спросила  совета  у  собственного   сердца,
поразмыслив  о  несметных  тысячах  людей,  живущих  ныне,  каковым  суждено
умереть, если грянет война.  Скажите,  чтобы  отдавала  разуму  предпочтение
перед чувством. Хотя она вряд ли прислушается. Скажите, пусть ищет мира,  не
теряя чести, если сумеет.
   - Это будет нелегко.
   - Ни в воинском искусстве, ни в  политике  не  бывает  легких  дел,  лорд
Пальмерстон. Вы должны сказать Ее Величеству, что ей следует весьма серьезно
подумать  о  последствиях,  подумать,  позволять  ли  и  дальше  этому  делу
катиться,  как  прежде.  Я  видел  чересчур  много  битв  и  смертей,  чтобы
наслаждаться ими. Прошу вас, выпейте еще вина перед уходом.  Больше  вам  на
своем веку уже не отведать подобного.
   Веки старика опустились, он задышал ровнее и Чуточку громче.
   Пальмерстон  допил  остатки  портвейна   и   вздохнул   об   окончившемся
удовольствии. Затем поднялся, стараясь не издать ни шороха, и удалился.

ПОБЕДА В БИТВЕ

   Пробудившись, как всегда, на  рассвете,  генерал  Уильям  Тикамси  Шерман
полюбовался, как разгорается заря за окном гостиницы. Элен крепко  спала,  и
ее ровное дыхание чуть-чуть не переходило в  легкое  похрапывание.  Тихонько
встав, он оделся и вышел. В  вестибюле  царило  совершенное  запустение,  не
считая ночного портье, дремавшего в кресле. Заслышав чеканный звук шагов  по
мраморному полу, портье вскочил на ноги.
   - Доброе утро, генерал! Намечается хороший денек. - Распахнув  дверь,  он
вскинул руку в крайне цивильном  приветствии.  Шерман  не  обратил  на  него
внимания. Президентский особняк расположен почти  напротив  "Уильямс-отеля",
так что генерал направился в сторону Белого дома. При его  приближении  двое
солдат в синих мундирах, стоящие у въезда в особняк, вытянулись в струнку, и
Шерман козырнул, в ответ на приветствие.
   Денек намечается хороший. Если говорить о погоде.  Насколько  удачным  он
окажется для генерала,  зависит  от  хозяина  Белого  дома.  Шерман  зашагал
быстрей, будто стремился убежать от собственных мыслей. Потом остановился на
минутку, чтобы понаблюдать  за  стаей  ворон,  круживших  над  недостроенным
памятником Вашингтону, стараясь занять свои мысли чем угодно, только  бы  не
думать о предстоящей встрече с президентом. Зная себя, он понимал, как легко
может впасть в могильную мрачность, превращающую жизнь в пытку.
   Только бы не сейчас. Не сегодня Резко развернувшись, он зашагал  обратно,
по-военному четко печатая шаг, глядя прямо перед собой  и  стараясь  держать
мысли в узде.
   Учуяв на подходе к гостинице аромат кофе, он направился прямиком в  буфет
и немного поболтал с официантом. Минута мрачности  миновала;  кофе  оказался
превосходным, и Шерман заказал вторую чашку.
   Когда он вернулся в номер, Элен причесывала свои  длинные  черные  волосы
перед зеркалом, установленным на туалетном столике.
   - Ты сегодня на ногах с раннего утра, Камп, - заметила она.
   - Как только я проснулся и начал думать...
   - То начал тревожиться и изводить себя попусту,  вот  что  ты  сделал  Но
сегодня тебе не о чем тревожиться.
   - Но сегодня такой важный день...
   - Теперь важен каждый день. Тебе следует забыть о случившемся в Кентукки.
С той поры ты проделал работу, которой генерал Халлек  просто  гордится.  Он
поддерживает тебя, как и твой друг Грант.
   - Однажды я его подвел и забыть этого не могу.
   Обернувшись, она взяла его  за  руки  и  крепко  сжала  их  между  своими
ладонями,  словно  хотела  поддержать  еще  и  физически.   Шерман   пытался
улыбнуться, но не сумел. Встав, Элен прижалась к нему своим худеньким телом.
   - Мне ли не знать тебя лучше других? Мы  познакомились,  когда  мне  было
всего девять лет. С той поры много воды утекло, мы давным-давно женаты, а ты
ни разу не подвел ни меня, ни детей.
   - Я потерпел крах с банком в Калифорнии, да вдобавок с армией в Кентукки.
   - Халлек вовсе так не считает, иначе  не  поставил  бы  тебя  командовать
снова. И в Сан-Франциско ты выплатил все свои  долги,  хотя  отнюдь  не  был
обязан.
   -  Нет,  обязан.  Лопнул  банк  не  по  моей  вине.  Но  это   я   подбил
товарищей-офицеров вкладывать деньги в этот  банк.  Когда  же  они  лишились
денег, долг чести требовал, чтобы я уплатил им. Все до цента.
   - Да, ты сделал это, и я горжусь тобой. Но цена оказалась немалой.
   Жить так долго, так далеко друг от друга! Жизнь была нелегка, я первая же
признаю это, и мы пробыли порознь слишком долго. Мне было очень одиноко.
   - Мне тоже, - мягко отстранившись, он присел на  край  кровати.  -  Я  не
делился этим ни с кем, но не раз и не два... мне так хотелось... покончить с
собой. Но ради тебя и детей... Только видя Минни, Лиззи  и  Вилли,  думая  о
них... если б не это, я мог бы броситься в Миссисипи.
   Элен знала, что, когда  на  мужа  находит  сумрачное  расположение  духа,
урезонивать его бесполезно. Она глянула на часики, приколотые к платью.
   - Сегодня слишком важный день, чтобы  ты  позволил  себе  нервничать.  Во
сколько вы встречаетесь с Джоном?
   - Он сказал, что в девять будет ждать меня в вестибюле при входе.
   - Значит, времени более чем достаточно, чтобы ты успел сменить сорочку. А
пока ты будешь переодеваться, я хорошенько вычищу твой мундир.
   Тяжело вздохнув, Шерман встал и потянулся.
   - Конечно, ты права. Идет война, а я солдат и не боюсь сражений.
   Правду говоря, я рвусь в бой. И первое  сражение  я  должен  выдержать  с
этими черными мыслями, отбросить их и думать только о  предстоящей  встрече.
От ее успеха зависит мое будущее.
   Конгрессмен Джон Шерман только-только закурил свою первую за день сигару,
когда увидел пару, спускающуюся по лестнице.  Загасив  сигару,  он  поспешил
через вестибюль, чтобы по-отечески поцеловать невестку в щеку.
   Потом с довольной улыбкой повернулся к брату.
   - Ты выглядишь как нельзя лучше, Камп. Готов к встрече с дровосеком?
   Шерман улыбнулся, но взгляд его  остался  холоден  как  лед.  Сегодняшняя
встреча чересчур важна, чтобы подшучивать над ней.

***

   - Неужто эти претенденты на должности не могут подождать? Неужели всякий,
кто претендует на государственный поет, должен  являться  лично  ко  мне?  -
спросил  президент,  приподнимая  толстую  кипу  непрочитанных   документов,
неподписанных писем, неразрешенных проблем, неотложных дел.
   - Тех, у кого дело не горит,  я  вынуждаю  ждать  -  иных  неделями  -  и
разубеждаю самых неприемлемых или отказываю им в приеме, - ответил  Николай.
- Однако вы самолично назначили  нынешнюю  встречу  с  конгрессменом  Джоном
Шерманом. А он хочет, чтобы вы повидались с его братом генералом Шерманом.
   Тяжко вздохнув, Линкольн уронил бумаги на стол.
   - Что ж,  эту  войну  приводит  в  движение  политика,  так  займемся  же
политикой. Пригласите их.
   С виду пришедшие не очень-то располагали к себе. Несмотря  на  молодость,
сенатор уже начал лысеть. Генерал, щеголяющий остроконечной рыжей  бородкой,
оказался  невысоким  и  коренастым,   зато   держался   по-военному   прямо;
безупречная выправка выдавала в нем вест-пойнтского выпускника. Взор его был
холоден и бесстрастен, как взгляд хищной птицы.  Сидел  он  молча,  устремив
взгляд за окно, на реку Потомак и далекие вспаханные  поля  Виргинии  по  ту
сторону, не раскрывая рта, если только к нему не обращались напрямую.
   Очевидно, политика его совершенно не интересовала. Линкольн следил за ним
краешком глаза, упорно пытаясь разбудить воспоминание, затаившееся где-то  у
самой поверхности сознания. Ну конечно!
   -  Что  ж,  конгрессмен,  -   перебил   президент   тираду,   мало-помалу
переходившую в слишком уж знакомую аболиционистскую речь,  -  все  сказанное
вами весьма резонно. В ответ на это я могу  лишь  повторить  слова,  которые
проговорила девушка, натягивая чулок: "Сдается мне, в этом что-то  есть".  Я
приму  ваши  мысли  к  сведению.  А  сейчас  мне  бы  хотелось  перекинуться
словцом-другим с вашим братом. - Он развернулся в  кресле,  чтобы  оказаться
лицом к Шерману. - Генерал,  поправьте  меня,  если  я  заблуждаюсь,  но  не
встречались ли мы хотя бы однажды?
   - Встречались, мистер Линкольн, - кивнул Шерман. - Вскоре после битвы при
Булл-Ране.
   - И конечно, по поводу небольшого  дисциплинарного  вопроса  в  одном  из
ваших ирландских полков, насколько припоминаю.
   - Можно сказать и так. Насколько помнится мне, это произошло перед  самым
вашим визитом. Один капитан, адвокатишка, простите за выражение,  пришел  ко
мне для беседы, когда нас могло слышать множество его  солдат,  находившихся
неподалеку. Он вполне  недвусмысленно  заявил,  что  его  трехмесячный  срок
завершен и он отправляется домой. Я не мог стерпеть подобного  на  глазах  у
его подчиненных. - Лицо Шермана, переживающего прошедшее  заново,  окаменело
от гнева. - Подобные поползновения надобно пресекать в корне. Особенно перед
лицом людей, однажды уже бежавших с поля боя. Так что я сунул руку  за  борт
шинели, сказав: "Попытка покинуть полк без приказа считается  мятежом,  и  я
пристрелю вас, как собаку". На этом вопрос был закрыт.
   - Не совсем, - Линкольн улыбнулся при этом воспоминании. -  Должно  быть,
чуть позже в тот же день, когда мы  с  государственным  секретарем  Сьюардом
верхом объезжали лагерь, этот самый капитан приблизился к нам и, указывая на
вас,  сказал:  "Господин  президент,  у  меня  жалоба.   Сегодня   утром   я
разговаривал с полковником Шерманом, и он грозился застрелить меня".
   Как всегда, смакуя  добрую  байку,  Линкольн  выдержал  мелодраматическую
паузу, прежде чем продолжать:
   - Я чуточку выждал, потом наклонился к нему и прошептал, что  называется,
театральным шепотом. Что ж, будь я на вашем месте, сказал я, и он грозил  бы
меня застрелить, я бы ему доверял, поскольку он и вправду на такое способен!
   Все трое рассмеялись хорошему, умело поданному анекдоту.
   - Конечно, - добавил Линкольн, - суть дела я узнал, когда ее изложил  мне
полковник Шерман, ибо тогда вы были в этом звании. Поскольку я ничего толком
не знал, то решил довериться вашему суждению, чувствуя, что вы  знаете  свое
дело.
   - После поражения при Булл-Ране войска были  деморализованы,  и  подобные
разговоры следовало пресекать тотчас же.
   - На лад Вест-Пойнта.
   - Так точно.
   - А ведь покинув Вест-Пойнт, вы одно время были  начальником  Луизианской
государственной военной академии? Это правда?
   Мне действительно выпала такая честь.
   - Камп чересчур скромничает, - встрял Джон. - Он  основал  эту  академию,
чуть ли не построил ее собственными  руками.  Начал  в  голом  поле,  возвел
Здания, организовал учебное