собственные  жилища.
Срывали с домов соломенные кровли, его круглоголовые выгоняли женщин и детей
на большую дорогу. В  Ирландии  нет  цыган,  но  есть  собственные  бродячие
жестянщики. Это наследники тех,  кого  Кромвель  лишил  крова,  -  ирландцы,
обреченные скитаться по грязным проселкам до скончания веков. И не  находить
пристанища.
   Кивая, Ли делал какие-то пометки в бумагах, лежащих перед ним.
   - Вы упомянули о  плантациях.  Конечно,  речь  идет  не  о  сахарных  или
хлопковых плантациях?
   - Вовсе нет. Я имел в виду изгнание ирландцев-католиков  из  их  домов  в
Ольстере  и  передаче  опустевших  жилищ  протестантам  из  Шотландии.   Это
вражеское племя столь жестоко насаждено посреди нас. Посему  и  назвали  сие
плантациями. Можете перечесть по  именам!  В  каждом  городе  Ирландии  есть
часть, район, которые называются ирландскими. Там живут  истинные  ирландцы,
изгнанные из своих жилищ.
   - Значит, запланированное  вами  восстание  носит  религиозный  характер.
Ирландские католики против англичан и их союзников-протестантов?
   - Ничуть не бывало. Протестанты были в Ирландии всегда. Некоторые  из  ее
величайших патриотов и сами были протестантами. Но вообще-то да, вот  здесь,
на севере, живут несгибаемые, упрямые люди - здесь, в Ольстере.  Помню  одну
фразу,  которую  заставили  нас  заучить  священники  в  школе.  Это  сказал
англичанин, знаменитый сочинитель. "Ни разу не видел я более богатой  страны
или, откровенно говоря, более чудесного народа". Вот что он  сказал.  Но  он
продолжал: "И худшее в них - это горькая и ядовитая неприязнь,  испытываемая
ими друг к другу. Их клики испытывают  столь  давнюю  ненависть,  но  притом
сражаются на таком клочке суши, что напоминают людей, бьющихся на  шпагах  в
бочке". Это сказал сэр Вальтер Скотт еще в 1825 году.
   Подойдя к карте, Мигер притронулся в Белфасту и обвел вокруг него пальцем
кружок.
   - Они великие доки по части ненависти, вот так.  Они  ненавидят  римского
папу, но столь же сильно обожают толстую коротышку, сидящую  на  троне.  Эта
рознь тянется столетиями. Но не спрашивайте меня - сам я никогда не  был  на
севере. С кем вам следует поговорить, так это с доктором из нашей Ирландской
бригады - военврачом Фрэнсисом Рейнольдсом. Он родом из Портстюарта в Дерри,
на самом северном побережье. Но он  изучал  медицину  в  Белфасте,  а  потом
практиковал там несколько лет. Если вам хочется узнать побольше  о  делах  в
Ольстере, он как раз тот самый, кто вам нужен.
   - А он надежен? - поинтересовался Ли.
   - Это самый непоколебимый фений среди нас!
   - Значит, надо уделить особое внимание Белфасту и  северу,  -  проговорил
Ли, быстро набрасывая что-то на бумаге. - Подумать о консультации  с  врачом
Рейнольдсом. Итак, что вы можете сказать о британском военном присутствии  в
Ирландии?
   - Обычно в стране находится от  двадцати  до  тридцати  тысяч  британских
солдат.  Наиболее  массированное  скопление  вот  здесь,   в   Каррике,   на
высокогорье к югу от Дублина. Оккупационные войска стоят там испокон  веков,
а теперь они расквартированы в кирпичных зданиях и постоянно готовы  перейти
к действию.
   - А в других местах?
   - Конечно, в Белфасте. И в Дублине, и Касле, и в Корке на юге, а еще  вот
здесь и здесь.
   Ли подошел к Мигеру, стоящему перед картой.
   - А что вы можете сказать о дорогах и поездах?
   - Почти все они идут из Дублина. На север к Белфасту. Затем еще поезда на
юг из Дублина вдоль побережья до Корка. На запад из Дублина через Шэннон  до
Голуэя и Керри. Ах, какое там замечательное побережье -  цветущие  заводи  и
синие реки!
   Приглядевшись к карте поближе, Ли провел  пальцем  вдоль  железнодорожных
линий.
   - Вы имеете в виду вот эту линию? Она не доходит до Дублина.
   - Вообще-то нет. Эта местная ветка, связывающая Лимерик с  Корком.  Точно
такие же идут на севере между Дерри, Колрейном и Белфастом.
   Мигер улыбнулся, полуприкрыв глаза; он  видел  не  карту,  а  страну,  из
которой его изгнали столь жестоко.
   Неужели мечта о свободе, на которую уповали ирландцы  веками,  наконец-то
сбудется?

***

   Бригадир Сомервилл пустил лошадь рысцой посреди дороги.  Шкура  животного
лоснилась от пота, хотя оно почти всю дорогу шло шагом, лишь иногда переходя
на рысь на ровных, утрамбованных участках. Черт бы побрал эту  вечную  жару!
Бригадир миновал роту сипаев, копавших дренажную канаву  вдоль  дороги.  Эти
люди  куда  лучше  приспособлены  к  подобному  климату,  чем  он.   Впереди
показалась группа офицеров, сгрудившихся вокруг стола  на  козлах.  Заслышав
его приближение, они обернулись, и Сомервилл узнал их командира.
   - Все идет по плану,  Уолсли?  -  спросил  он,  спешившись.  И  козырнул,
отвечая на приветствие офицера.
   - Во время вашего отсутствия все было в порядке, генерал! -  отрапортовал
полковник  Гарнет  Уолсли  из  королевских  инженерных  войск,   командующий
постройкой дороги. - Выравниваем по миле в день с тех самых пор, когда сняли
часть людей с укреплений, - указал он на груду свежевырытой земли и  гладкую
поверхность дороги позади нее. - Постройка бастионов заняла больше  времени,
чем мы рассчитывали. Теперь укрепления - лучше и не придумаешь. Кроме  того,
для их обороны нужно куда  меньше  солдат,  чем  для  постройки.  Располагая
хорошей дорогой, мы можем быстро перебросить войска к  обороняемым  пунктам,
подвергшимся атаке.
   - Вот уж, право, воодушевляющая новость.
   - Искренне  надеюсь,  что  я  не  слишком  много  на  себя  возьму,  если
поинтересуюсь, как продвигается более обширный план?  Я  по  уши  зарылся  в
землю и почти ничего не знаю о том, что происходит в окружающем мире.
   - Тогда радуйтесь - все идет, как задумано. Транспорты ныне собираются  в
портах вдоль  побережья  Британских  островов.  А  из  Индии  уже  отплывают
последние войска. Когда все будет готово,  мы  нанесем  удар...  -  заслышав
дальний рокот канонады,  он  замолк  и  наклонил  голову,  прислушиваясь.  -
Атака?
   - Сомневаюсь, что крупная, - покачал головой Уолсли. - Судя по звуку, они
снова нас прощупывают. Хотят посмотреть, хорошо ли мы обороняем определенный
отрезок дороги.
   Пропели трубы,  и  полк  гуркхов  рысцой  побежал  на  звук  перестрелки.
Сомервилл пришпорил коня, направляя его следом за солдатами.  Грохот  орудий
непрерывно  нарастал,  пока  к  нему  не  присоединился  визг  снарядов  над
головами. Сомервилл придержал коня рядом с ротой солдат в красных  мундирах,
стоявших по стойке "вольно". Капитан, командовавший ими, приказал одному  из
солдат подержать его лошадь под уздцы, пока бригадир спешивался, и отдал ему
честь.
   - Пока что только одна пушка. Мы отвечаем на  их  огонь.  Это  уже  не  в
первый раз. Но если они бросят на штурм войска, мы  здесь.  Этот  генерал  -
упрямец. Пытается истерзать нас постоянными обстрелами. А если  почувствует,
что есть хоть малейшая возможность, бросит вперед войска.
   - Ваш противник - настоящий бульдог. Американские газеты только об этом и
трубят. Улисс С. Грант, не знающий поражений.
   - Ну, здесь-то его ждет поражение, если это лучшее, на что он способен.
   - Искренне надеюсь, что вы правы, капитан. Пожалуй, я бы хотел  взглянуть
лично, как развивается атака.
   Капитан повел его по крутой дорожке к гребню укреплений. Пушки  грохотали
совсем близко по обе стороны.
   - Лучше не высовываться, - заметил капитан.  -  Их  снайперы  знают  свое
дело. Но вы вполне можете все рассмотреть сквозь амбразуру.
   Пушка в соседнем редуте выстрелила, и потные артиллеристы, обнаженные  до
пояса, откатили ее, чтобы перезарядить.
   - Прекратить огонь, -  приказал  Сомервилл,  проходя  мимо  пушки,  чтобы
выглянуть через щель между бревнами,  сквозь  которую  она  стреляла.  Внизу
почти ничего не было видно. Только кучка  бурой  мертвой  растительности,  а
дальше джунгли. Пушка стреляла из укрытия, хотя облако дыма  и  выдавало  ее
позицию. Ядро, отскочив от наклонного земляного вала, с визгом пролетело над
головой.
   Сомервилл довольно улыбнулся. Все идет в точности по плану.

В ТЫЛУ ВРАГА

   До начала гражданской войны Аллистер Пейсли чересчур  часто  пребывал  на
грани голода. Он сошел на берег с эмигрантского корабля  из  Англии  в  1855
году, меньше десяти лет назад, почувствовав громадное облегчение, как только
вступил на американскую почву. Не то чтобы ему в самом деле нравилась  новая
родина - правду говоря, он скорее презирал ее. Он уж  наверняка  никогда  бы
добровольно не пересек океан, чтобы поселиться в этом голом и грязном  краю.
К незапланированной эмиграции из Британии его вынудили  бейлифы,  шедшие  за
ним по пятам. Примерно то же самое  произошло  несколькими  годами  ранее  в
Шотландии, которую его  вынудили  поспешно  покинуть  практически  такие  же
обстоятельства, какие погнали его из Англии. Обвинения были известны  только
ему - да еще властям и полиции. У него не было друзей,  которым  он  мог  бы
открыться, - да он и не хотел заводить друзей. Он  был  просто  отчаявшимся,
одиноким человеком, мелким воришкой и мошенником, не преуспевшим даже в этом
неприглядном ремесле.
   Первая удача в  Америке  ждала  его,  как  только  он  сошел  с  корабля.
Выкарабкавшись из каютки третьего класса в трюме навстречу  холодному  свету
дня, он впервые почувствовал, что почти ничем не связан со столь же  жалкими
и зловонными попутчиками. В сутолоке на палубе он умудрился затесаться среди
хорошо одетых пассажиров и  даже  подобраться  к  одному  из  них  настолько
близко, чтобы стащить его карманные часы. Позади раздался крик: "Вор!":
   - но к  тому  времени  он  уже  давным-давно  был  на  берегу.  Повинуясь
инстинкту,  он  пробрался  в  трущобы  Манхэттена  и  отыскал  там  ломбард.
Процентщик надул его при расчете, и все же он получил достаточно  скомканных
банкнот и диковинно выглядевших монет, чтобы упиться до бесчувствия; выпивка
в то время была его единственной отрадой и пороком.
   И снова благосклонное провидение улыбнулось ему. Прежде чем  напиться  до
потери сознания, он сообразил, что мужчина, сидевший рядом  с  ним  в  баре,
вышел через заднюю дверь, чтобы справить нужду.
   Пейсли смутно помнилось, что незнакомец засунул что-то под  лавку,  когда
садился. Поерзав на  сиденье,  Пейсли  сдвинулся  и  пощупал.  Да,  какой-то
чемоданчик. Так уж получилось, что никто в этот  момент  в  его  сторону  не
смотрел. Он ухватил чемоданчик за ручку, поднялся и незамеченным выскользнул
через переднюю дверь. Обогнув достаточное количество углов и  удалившись  от
питейного заведения на приличное расстояние, он  остановился  на  заваленном
мусором пустыре и открыл чемоданчик.
   Фортуна и вправду улыбнулась ему. Это оказался чемоданчик коммивояжера  с
образцами патентованных снадобий.  Основным  снадобьем  была  "Флетчеровская
кастория" - универсальное лекарство от детских болезней  и  прочих  недугов.
Гордый девиз на  каждой  этикетке  гласил:  "Дети  умоляют  о  ней".  Вполне
вероятно,  поскольку   внутри   оказался   алкоголь,   сдобренный   изрядным
количеством опиума. Пейсли тут  же  пристрастился  к  снадобью,  но  у  него
хватило здравого смысла не выпивать все, поскольку  этот  чемоданчик  должен
был стать его пропуском в новую жизнь.
   Путешествовать по этой дикой стране  было  легко  и  недорого,  а  личина
разъездного  фармацевта   была   идеальным   прикрытием   для   его   мелких
преступлений. Он обворовывал коллег-коммивояжеров в дешевых гостиницах,  что
еще больше облегчалось американской практикой селить вместе  по  четыре-пять
человек. Он всегда вставал до рассвета, забирая  с  собой  все  ценное.  Эти
мелкие кражи в магазинах и мелкие  грабежи  обеспечивали  его  средствами  к
существованию - пока приближение войны не дало ему идеальный шанс  приложить
свои исключительные дарования.
   Все сводилось исключительно к деньгам и не имело ни малейшего отношения к
рабству или правам южан.
   Так уж получилось, что он в тот момент был  в  Ричмонде,  штат  Виргиния,
когда прочел об обстреле Форт-Самтера. Гражданская война в Америке  началась
12 апреля, после того как Форт-Самтер  на  острове  Чарлстон  был  обстрелян
войсками генерала Борагара. Будь Пейсли в Нью-Йорке, он бы начал работать на
правительство янки. Но при сложившихся обстоятельствах он отправился  искать
ближайшее   военное   учреждение   конфедератов.   Посреди   неразберихи   и
замешательства первых дней войны ему потребовалось некоторое  время  обивать
пороги, прежде чем удалось найти человека, готового его выслушать. Но он  не
сдавался  и  в  конце  концов  нашел  офицера,  прислушавшегося  к  нему   и
распознавшего уникальную  возможность,  которую  означал  этот  чужестранец,
говоривший с сильным заморским акцентом.
   С этого момента Аллистер Пейсли стал чуть ли не первым шпионом на  службе
южан.
   Война была благосклонна к  нему,  он  челноком  мотался  туда-сюда  между
воюющими сторонами. Его шотландский акцент и пузырьки с лекарствами  служили
идеальным  прикрытием,  никто   ни   разу   не   заподозрил   его   истинной
специальности.  Он  выставлял  свои  образчики  на  обозрение   маркитантов,
сопровождавших каждый полк  и  военный  лагерь.  Вскоре  он  обнаружил,  что
солдаты-северяне разделяют его пристрастие к алкогольным напиткам. Поскольку
денег у них было маловато,  а  то  и  вовсе  не  было,  они  были  вынуждены
пускаться на ухищрения, выделывая брагу и перегоняя  ее  в  самогон  низкого
пошиба. Как только Пейсли узнал об  этом,  дрожжи,  изюм  и  прочие  сушеные
фрукты стали непременным атрибутом его багажа. Деньгами ему  платили  редко;
но  выпивкой  -  всегда.  За  собранные  сведения  ему  всегда   приходилось
расплачиваться головной болью,  трясущимися  руками  и  мучительной  рвотой.
Названия и номера полков, количество орудий и боевой распорядок  -  все  эти
военные сведения он терпеливо запоминал и записывал. Узенькие полоски бумаги
в полнейшей безопасности путешествовали  в  запечатанной  пробирке,  скрытой
внутри большой темной бутылки "Флетчеровской кастории".  Его  темный  секрет
так никогда и не был раскрыт.
   Сверх того в пробирке  находился  пропуск,  подписанный  самим  генералом
Робертом Э. Ли. Когда Пейсли возвращался в тыл южан, пропуск обеспечивал ему
быструю доставку к работодателям в Ричмонд.  Получив  плату,  он  пил  более
пристойные алкогольные напитки, пока  бедность  или  военная  надобность  не
отправляли его в дорогу снова.
   А когда в газетах напечатали об афере "Трента"  и  ультиматуме  Британии,
Пейсли увидел шанс расширить диапазон своей деятельности. Он  знал  англичан
просто великолепно, а еще знал, как выудить  у  них  деньги.  Добравшись  до
Вашингтона, он без труда отыскал  резиденцию  лорда  Лайонса  -  британского
посланника в американской  столице.  В  соответствующий  момент,  когда  его
светлость наверняка был дома, Пейсли добился возможности повидаться  с  ним.
Лайонс признал факт, что в случае  войны  весьма  небесполезен  будет  шпион
вроде Маклеода - под этим именем представился ему шотландец на  тот  случай,
если он все еще числится в розыске.
   К счастью для Пейсли, война пришла, и он без труда сменил привязанности и
хозяев. Именно на этой новой службе  он  снова  оказался  в  филадельфийском
порту, возобновив старое знакомство.
   Хорст Кречманн, как и его шотландский работодатель, не испытывал любви  к
своей новой родине. Он был владельцем весьма затрапезной  пивной  неподалеку
от филадельфийской военно-морской верфи. Здесь он варил собственное  пиво  -
очень крепкое и совершенно омерзительное на  вкус.  Но  поскольку  оно  было
весьма дешево, посетители не жаловались. Зато  они  толковали  между  собой,
быстро пьянея от гадостного пойла.  Хорст  внимательно  прислушивался  к  их
словам, каждую ночь записывая услышанное в  своем  замусоленном  дневнике  в
кожаном переплете. Записи он делал крохотными витиеватыми буковками на своем
родном баварском диалекте. Теперь, когда гражданская война подошла к  концу,
он решил, что уже никогда не свидится со своим работодателем.  И  потому  он
весьма обрадовался, увидев Schotte, явившегося однажды утром, когда Кречманн
надраивал полы в пивной.
   - Не ждал тебя видеть тута, раз война кончилася. Пейсли не ответил,  пока
владелец пивной не запер дверь за ним на засов.
   - Мы все еще воюем, разве нет?
   - Правда? - Кречманн принес бутылку шнапса и поставил ее на стол; ни  тот
ни другой не пили тошнотворного пива. - Разве мы не погнали британцов  прочь
с поджатыми хвостами?
   - Пожалуй, что так, но они настырное племя. И хорошо платят за новости.
   - Это очень приятно слышать. Prosit.
   Облизнувшись, Хорст наполнил стаканы снова. Осушив  свой,  Пейсли  громко
рыгнул; немец одобрительно кивнул.
   - Что поговаривают моряки? - осведомился Пейсли.
   - Да мало чего. Со времени конца  войны  корабли  плавают  мало.  Но  они
жалуются, моряки вечно  жалуются.  Теперь  насчет  угольной  пыли  на  борту
"Диктатора". Его бункеры набиты до отказа, да еще мешки в коридорах.
   - Значит, долгое путешествие,  -  заинтересовался  Пейсли.  -  Не  знаешь
куда?
   - Да вроде бы никто из них не знает. Но сейчас в доках загружаются  углем
три корабля. Schwwarzen , которые грузят, они выпивают тута.
   - Им что-нибудь известно?
   - Да, но понять их трудновато. Один все ж поминал Южную Америку.
   Кивнув, Пейсли выудил из кармана стопку засаленных долларов, свернутых  в
рулончик. С этими сведениями и сведениями о перемещениях войск,  которые  он
уже записал, у него вполне довольно, чтобы  рапортовать.  Как  раз  вовремя,
поскольку "Примавера" через три дня отплывает в Бельгию. Как раз столько ему
понадобится, чтобы зашифровать послание, за неимением  лучшего  пользуясь  в
качестве шифровальной книги Библией.

***

   Визит на родину для Патрика Джозефа Кондона был  совершенно  неожиданным.
Он бежал  из  Дублина  в  1848  году,  преследуемый  по  пятам  королевскими
ирландскими констеблями и солдатами. Мятеж, затеянный  Юными  Островитянами,
не удался. О'Брайен, как и Мигер, и Макманус, был  схвачен  и  приговорен  к
пожизненной каторге на Тасмании. Но Кондона предупредили вовремя,  он  бежал
через заднее окно в том, в чем был. С тех пор ему довелось немало  пережить.
Теперь он капитан армии  Соединенных  Штатов  и  прибыл  с  совершенно  иным
заданием.
   Дублин не изменился. Направляясь в город из Кингстонского порта, он будто
возвращался в прошлое.
   Сквозь  трущобы  Ирландского  квартала,  мимо  Тринити-колледжа.  Он  там
учился, но был вынужден  оставить  учебу,  чтобы  присоединиться  к  мятежу.
Проходя по Нассау-стрит, он смотрел  сквозь  решетку  ограды:  все  осталось
точь-в-точь таким, как ему запомнилось. Они пересекли мост Ха'Пинни, уплатив
причитающийся сбор,  затем  зашагали  по  набережной  вдоль  Лиффи.  Память,
память...
   Но для Джеймса Галлахера, шагавшего рядом с ним, все это было в  новинку.
Он вырос в крохотной деревушке в Голуэе и помнил  только  голод  и  холодные
зимние ветры, дующие с Атлантики.  Ему  было  пятнадцать  лет,  когда  семья
эмигрировала  в  Америку,  воспользовавшись  билетами,  присланными  старшим
братом, устроившимся в Бостоне.  Теперь,  когда  ему  едва-едва  исполнилось
двадцать, он был рядовым американской армии и никак не мог взять в толк, что
же он делает здесь, в Ирландии. Он только  и  знал,  что  всех  поголовно  в
Ирландской бригаде попросили  написать,  из  какого  места  в  Ирландии  они
приехали. Из  Голуэя  было  добрых  два  десятка  человек,  но  по  каким-то
неведомым ему причинам выбрали  его.  Хотя  среди  них  хватало  куда  более
сообразительных, чем он,  даже  более  храбрых  и  желающих  снова  повидать
Ирландию,  вполне  подходящих  кандидатов.  Но  только  у  него  есть  дядя,
работающий машинистом на железной  дороге.  Выбор  его  не  обрадовал,  даже
напугал, и Джеймс старался не дрожать, когда они проходили мимо  человека  в