не таков! - Станар бросил  внимательный  взгляд
на Фаргала.
   - Просто более ленив! - махнул рукой сокт. - Я предложил ему...
   - Довольно! - воскликнул Фаргал с напускным гневом. - Станар! Как  ты
желал бы развлечься?
   - Я? - посол подумал немного. - Говорят, ты держишь во дворце лучшего
поэта и певца Карнагрии!
   Фаргал удивленно поднял бровь.
   - Он имеет в виду Сурнаш-Гина! - пояснил Люг. - Позови, кстати! Давно
хочу отрезать ему уши!
   - Только уши?
   - У него единственный недостаток, мой царь! Он очень не  любит  тебя!
Но ведь и Йорганкеша, твоего предшественника, он тоже не  любил!  Да  за
что вас любить, государи Карнагрии?
   Сокт рассмеялся и опрокинул в себя еще одну порцию вина.
   - Зови Сурнаш-Гина, мой царь!  Станару  он  понравится  -  у  эгерини
хороший слух!
   - Он немного безумен, мой поэт! - сказал послу Фаргал.
   - А я? - снова перебил сокт. - Будь я в своем уме, пил бы сейчас вино
у себя дома, и не думал, почему уже третий дегустатор царских яств  умер
за этот год!
   - Так серьезно? - спросил Станар.
   - Не очень, - ответил Фаргал. - У меня еще  есть  маги!  Я  плачу  им
достаточно, чтобы не беспокоиться о ядах и порче!
   - Я точно ненормальный! - заявил Люг.  -  Будь  я  нормален,  пил  бы
сейчас хорошее вино и трижды в день развлекался  бы  с  самыми  славными
девушками  и  самыми  красивыми  мальчиками  на  своем  островке!  И  не
размышлял о погрязшей в мерзости Карнагрии!
   - По-моему, у меня тоже неплохое вино! - заметил царь.
   - По-твоему! Ладно, - согласился сокт. - Пусть придет твой  поэт!  Но
если к его скверному характеру прибавится и скверное искусство, я отрежу
ему не только уши!
   Фаргал потянулся к бронзовому гонгу:
   - Позови Сурнаш-Гина! - приказал он явившемуся прислужнику.
   Первый  придворный  поэт  и  певец  Карнагрии,  переживший  уже  двух
императоров, несмотря на репутацию безумца (или -  благодаря  ей!),  был
доставлен парой стражников.
   - Я не желаю развлекать тебя, узурпатор! - закричал он еще с  порога.
- Я буду плясать на твоих похоронах! Услышь меня, Ашшур!  Я  повеселюсь!
О, как я повеселюсь, когда твой труп бросят собакам!
   - Меня уже пытались скормить львам!  -  сказал  Фаргал,  обращаясь  к
Станару. - Став царем, я, конечно, уже недостоин подобной  чести!  Всего
лишь собаки, да, Сурнаш?
   - А лучше - крысы! - свирепо заявил сумасшедший певец.
   - Что за дивный голос! - воскликнул сокт в притворном  восхищении.  -
Ашшур! Будь у меня такой голос, такой дивный  голос,  на  что  мне  меч?
Лучшие мужчины падали бы к моим ногам!
   Поэт злобно уставился на Люга.
   Сокт картинно похлопал в ладоши:
   - А как он  красив!  -  с  еще  большим  восхищением  воскликнул  он,
оборачиваясь к Фаргалу. - Эти локоны! Эти пухлые губы!
   По правде сказать, губы растрескались, а "локоны" представляли  собой
свалявшуюся копну давно не мытых волос. Но Сурнаш-Гин  так  ненавидел  и
боялся сокта, что принял все за чистую монету. Стоило тому сделать  вид,
что он влюблен в  певца  и  жаждет  разделить  с  ним  ложе,  Сурнаш-Гин
приходил в ужас. Вот  и  сейчас  он  попятился,  всерьез  опасаясь,  что
царский любимчик от намеков перейдет к делу. Поэт,  вообще,  был  не  из
тех, кто делит ложе с мужчинами, от мысли о  том,  что  он,  благородный
карнит, будет  изнасилован  черным  островитянином,  бедняга  покрывался
липким холодным потом.
   Развлечение Люга продолжалось не первый год, и Сурнаш-Гин, верно, был
бы поражен, узнав, что чистоплотному и очень разборчивому сокту мысль  о
близости с ним внушает не меньшее отвращение.
   - Вот он! - сказал Фаргал Станару. - Голос у него, верно,  хорош!  Но
поэт из него... Держу при  себе  только  из  жалости!  Куда  он  пойдет?
Попрошайничать на рынке?
   - Я? Я? - Сурнаш-Гин захлебывался от возмущения. - Ты... Ты...
   - Эй! - крикнул Фаргал прислужнику.  -  Подай  ему  лютню!  Спорю  на
золотой, он не способен слепить и двух строк!
   Сокт подмигнул изумленному Станару.
   Поэт заскрипел зубами. Но лютню взял.
   - Играть для тебя не буду! - прорычал он. -  Не  дождешься!  Но  твой
золотой - заберу!
   - Дай мне стул! - крикнул он топтавшемуся позади стражнику.
   Усевшись, поэт перевернул лютню струнами  вниз,  положил  на  колено.
Тонкие  пальцы  его  забарабанили  по  инструменту.  Ритм  был  быстрый,
тревожный, будоражащий.
   Поэт вскинул на Фаргала черные глаза. В них была ничем  не  прикрытая
ненависть.
 
   - Тишина не имеет имен!
   Темнота не имеет границ!
   То глядит Расчленитель Времен
   Из слепых запрокинутых лиц.
   А над выжженной плешью холма
   Расползается липкий туман,
   И стекает багровая тьма
   Из оскаленных ртов обезьян!
   Я бреду под зашедшийся вой,
   Зарываясь коленями в грязь.
   И визжит над моей головой
   Красный коршун по имени "Страсть".
   Я иду, но не слышу шагов.
   А по сердцу, водой, холодок.
   А сиреневый плащ облаков
   Равнодушно плывет на восток.
 
   - Торопись! Торопись! Торопись!
   Это булькает воздух в груди.
   И взирает рассеянно вниз
   Нашептавший во сне: "Уходи!"
   А дороги, пусты и черны,
   Не спеша, расползаются прочь.
   И белесый огрызок луны
   Возвещает грядущую ночь.
 
   Никогда никого не прощать!
   Не щадить укрывающий дом!
   На устах пламенеет печать,
   А вверху, между Камнем и льдом,
   Бог уснул. Он уснул. Не глядит.
   Спит, безумные очи закрыв.
   И не видит, как в алой груди
   Свежей падали роется гриф.
 
   Ветер косо толкает в плечо.
   Он относит удушливый чад.
   Где у пламени черный зрачок.
   Там пути обрываются в Ад.
   Я один. Ты один. И гоним
   В никуда: оглянись и падешь!
   И летят надо мною, как дым,
   Облака, уносящие дождь.
 
   Там живут мои вещие сны.
   Там пылает божественный взор.
   Там стоят на плечах Тишины
   Обнаженные головы гор.
   Там вокруг только небо и лед.
   Только небо и облачный бег.
   Там кончается птичий полет.
   И качается звездный Ковчег.
   Там уходят во Тьму навсегда.
   Задыхаясь, в грязи и поту.
   И сбегает по склону вода,
   Та, в которую я упаду!
 
   Сурнаш-Гин оборвал песню  и  долго  кашлял,  задыхаясь  и  отхаркивая
мокроту на великолепный ковер.
   Царь откинул крышку шкатулки, что стояла у его  ложа,  вынул  золотой
собственной чеканки и бросил певцу.
   - Я проиграл! - признал он, подмигнув Станару.
   Сурнаш-Гин подобрал золото, оглядел, попробовал на зуб:
   - Царь фальшивый, а золото настоящее, карнитское! - заявил он.
   - Прочь! - добродушно сказал Фаргал.
   Стражники схватили певца и выволокли его из царских покоев.
   - Будь мы  поласковей!  -  произнес  Люг.  -  И  он  бы  окончательно
свихнулся!
   - Поэт - не летописец! - улыбнулся Фаргал. - Нельзя  смотреть  ему  в
рот. Кстати, я не держу летописцев! С Сурнаш-Гином говорят боги, а  боги
не любят довольных, по себе знаю! Нет, пусть он меня ненавидит, но  зато
не станет забивать мои уши патокой, как прочие!  Ты  знаешь,  Станар,  я
тоже пишу стихи!
   - Мне понравился твой поэт! - вежливо произнес посол.
   - Еще бы! - сказал Люг и зевнул. - Я пока помолился Ашшуру, чтобы  он
послал нам что-нибудь веселое! - сообщил сокт.
   - Веселое?
   - Да! Что-нибудь захватывающее! Вроде мятежа или войны, а, царь?  Что
стоит,  например,  Эгерину,  объявить  тебе  войну?   Мы   все   неплохо
повеселились бы!
   - Я должен заботиться о своих подданных! - серьезно ответил Фаргал. -
Для них война - несчастье!
   - В первую очередь, царь, ты должен заботиться о престоле!  -  заявил
Люг. - Решая все эти вопросы допустимости  брака,  -  взгляд  в  сторону
Станара, -  все  эти  денежные  и  земельные  дрязги,  ты  сохнешь,  как
виноградник без дождя! А твои войска забыли, как выглядит их  император!
Вот от этого, точно, жди беды!
   - Чушь! - отмахнулся Фаргал.
   Хотя в глубине души понимал, что сокт прав.
   Озабоченный Станар переводил с одного  на  другого  взгляд  блестящих
глаз.
   - Может, завоевать  Священные  острова?  -  предложил,  усмехнувшись,
царь.
   - Неплохая идея!  Мне  она  понравится!  Хотя  бы  потому,  что  тебе
придется обзавестись достойным флотом. На твоих лоханях и до  Фетиса  не
доплыть!
   - Нет, как насчет Эгерина? - сокт повернулся к послу. - Не желает  ли
эгеринский Дракон повоевать с Карнагрийским Львом?
   - Ты присоединяешься к вопросу, государь? - повернулся к царю Станар.
   - Пошли его к демонам! Люг! Сходи-ка за фехтовальными мечами! А то  и
впрямь в моих суставах заведется плесень!
   - Скажи! Ты боишься, что я поссорю тебя с Эгерином  и  тебе  придется
присоединить к своей короне еще одну империю!
   Станар нахмурился, а потом, не выдержав, расхохотался.
   - Сам пойдешь в оружейную? - спросил Фаргал. - Или послать?
   - Сам! Твои придворные жополизы разбираются  в  оружии,  как  я  -  в
румянах. На вкус!
   - Не вздумай с ним спорить! - сказал царь, когда сокт вышел. -  Когда
вождь пьян, ему ничего не стоит полезть в драку!
   - Я  не  боюсь!  -  ответил  сын  кушога.  -  Даже  Люга,  что  "Бьет
насмерть!". Трезвого или пьяного. Но за Люгом, как я понимаю, стоишь ты,
государь! А с тобой я ссориться не хочу!
 
*** 
 
   - Он осторожен, как фетский  шакал!  -  сказал  Люг,  когда  ближе  к
полуночи он и царь остались вдвоем.
   - Тем опасней! - ответил Фаргал. - Таких  надо  держать  поближе,  на
коротком поводке! Зря Хар-Азгаур отослал его от себя!
   - Он послал Станара поближе к тебе! - усмехнулся сокт. - Твой поводок
- крепче!
   Когда вождь Люг, прозванный Смертным Боем  за  сокрушительные  удары,
которые наносил в битве, покинул Священные  Острова  Сок  и  появился  в
Великондаре, ему исполнилось двадцать пять лет.  На  архипелаге  у  Люга
оставались три  жены  и  восемь  детей.  Вождь  не  думал  о  них:  свои
позаботятся о своих. Вождь шел навстречу новой  судьбе,  ибо  удостоился
Посвящения в жрецы Великого Яго.
   Большую часть жизни  благородный  сокт  проводит  на  раскачивающейся
палубе военного корабля.  Флотилии  Священных  островов  бороздят  океан
вдоль  побережий  Четырех  Империй,  не  зная  равных   в   быстроте   и
беспощадности к врагам, будь то беловолосые пираты  кушога  или  мечущие
дротики варвары с архипелага Табе. Три из древних Империй: Эгерин, Фетис
и даже могучая  Карнагрия  уже  несколько  веков  безропотно  платят  им
морскую дань. Четвертая Империя, Самери, лишь недавно присоединила  свою
долю к остальным. Причиной ее упорства было то, что в Самери  до  самого
последнего времени все еще оставались сильны приверженцы  Змеебога  Аша,
Мудрого Аша. Острова же Сок, Острова Великого Яго, для  самерийцев  были
не Священными, а Проклятыми. Но, по мере того, как умалялась  сила  Аша,
слабела ненависть самерийцев  к  соктам.  И  наконец  четвертая  Империя
примкнула к трем остальным. Тем более, что кушога,  неуязвимые  с  суши,
отделенные от Самери цепью скалистых гор, собирали дань куда  большую  и
куда более кровавую.
   Люг жег селения кушога, плавал и дальше, к берегам диких племен  Дан.
Ходил и на юг, за Фетис,  мимо  земель  Кансу,  пожирателей  человечьего
мяса, к южным пределам мира. Как-то полный месяц плыли его корабли вдоль
пустынных побережий Джехи, страны демонов. Видели и самих демонов, но не
поддались страху. Известно ведь: огненные  демоны  боятся  моря.  Однако
через месяц пришлось Люгу повернуть обратно, так и  не  достигнув  Земли
Мертвых. На кораблях кончалась вода и появилась опасность, что  отважные
сокты окажутся в стране Мертвых самым обычным путем.
   Таков был  вождь  Люг,  воин  опытный  и  бесстрашный,  искушенный  и
благочестивый, когда прибыл, по велению Яго в столицу Карнагрии.  Прибыл
не как посланник Островов, а как простой воин. Такова была воля  Яго.  И
свела Судьба Люга с могучим Фаргалом,  не  императором  еще,  а  простым
сотником  наемников  на  службе   у   царя   Аккарафа,   предшественника
Йорганкеша, свергнутого Фаргалом.  Здесь,  в  Карнагрии,  несколько  лет
спустя получил Люг в дополнение к прежнему  прозвищу  еще  одно  -  Друг
Царя. И сохранил  его  на  протяжении  всех  шестнадцати  лет  правления
Фаргала. Самого долгого правления за летописный срок,  если  не  считать
Шаркара-Победителя.
 
Глава шестнадцатая 
 
   Ночью к царю пришел Сон. Сон, который следовал за  Фаргалом  вот  уже
двадцать с лишним лет. Лики Сна  менялись,  но  одно  всегда  оставалось
неизменным: Фаргал карабкался вверх по скале.
   Царь понимал, что спит. Хотя бы потому, что он лез  вверх,  не  зная,
что ему нужно там, наверху. Хотя бы потому, что запах жареной козлятины,
поднимающийся снизу, отдавал пряностями карнагрийской, а  не  эгеринской
кухни. Хотя бы потому, что его спутники-цирковые, расположившиеся вокруг
потрескивающего пламени, словно и не заметили, что мальчик-акробат ни  с
того ни с сего вдруг встал и полез  наверх,  вместо  того,  чтобы  взять
кусок жареного мяса, протянутый ему старшиной Тарто.
   Сон был знаком. Руки царя  легко  отыскивали  трещины  и  подтягивали
вверх тело там, где не было опоры для пальцев  ног.  Фаргал  лез  вверх.
Долго, бесконечно долго,  а  край  гребня,  казавшегося  таким  близким,
почему-то становился все  дальше  и  дальше.  И  Фаргалу  не  показалось
странным, когда стена перед ним вдруг стала опрокидываться на него.
   Фаргал вцепился в сухие пучки травы, повис, не удивляясь и тому,  что
тонкие, режущие кожу стебельки выдерживают его вес.
   Бездна была внизу, твердь -  наверху.  Гибельное  нарушением  законов
Ашшура. И только он, Фаргал, мог спасти мир от гибели. Но не знал - как.
   Фаргал помнил тот, первый, раз.
   Тогда он просто разжал руки и полетел вниз. Отроку повезло:  он  упал
не на камни внизу, а на  свернутый  шатер.  До  сих  пор  Фаргал  помнил
ужасную боль в голове и хруст ломающихся костей. Только спустя три  дня,
выйдя из забытья, мальчик узнал: хрустели не  его  кости,  а  деревянный
шест, на котором была подвешена над землей свернутая ткань.
   Три дня видений, притягательных и тошнотворных. Три ночи странствий в
мирах безумия. Трое суток между жизнью и смертью.
   Фаргалу рассказывали, что он даже не бредил: просто лежал неподвижно,
глядя вверх  широко  открытыми,  ничего  не  видящими  глазами.  Колдун,
которого пригласил Тарто, не закончив  и  первого  заклинания,  поспешно
собрал  свои  амулеты  и  сбежал,  не  дав  никаких  объяснений.  Только
безусловное повиновение старшине, запретившему трогать Фаргала, удержало
цирковых от того, чтобы унести полуживое тело подальше  от  лагеря.  Или
перенести сам лагерь подальше от Зла, так напугавшего колдуна-лекаря.
   Трижды взошла луна, пока душа юного Фаргала  странствовала  по  грани
мира живых. К исходу же третьей ночи, когда душа Фаргала истончилась  до
последнего предела, он впервые увидел Ее.
   Свора демонов, слизывающая жизненную  силу  Фаргала,  как  псы  лижут
кровь беззащитной жертвы, растаяла, словно их и не было  никогда.  Глаза
Фаргала ослепли, но он мог чувствовать прикосновение к своей груди. Ожог
наслаждения. Неизгладимый след.  Тавро,  которым  пастырь  метит  агнца.
Невидимый знак власти, коим боги помечают избранных.
   Весь дрожа, Фаргал силился открыть глаза, но когда непомерным усилием
воли  он  сумел  сделать  это,  то  увидел  лишь  желтую  ткань   шатра,
просвеченную утренним солнцем.
   Фаргал вернулся в мир людей.
   Лишь через несколько лет вновь встретил ту, оставившую на  его  груди
невидимую печать.
   И с тех пор никогда  не  забывал  о  величайшей,  чье  имя  на  языке
смертных: Таймат.
   Сон  всегда  оставался  неизменным.  Словно  выполняя   обряд,   царь
карабкался вверх, повисал и, разжав руки, падал в бездну,  соединяя  два
мира своим крохотным человеческим телом.
   Вот и сейчас Фаргал просто разжал руки и  полетел  вниз.  Сердце  его
прыгнуло к горлу в  ожидании  боли...  Но  боли  не  было.  На  сей  раз
Повелитель снов избавил его: Фаргал проснулся.
   Но не там, где уснул.
   Царь лежал на плоской каменной  плите  посреди  невероятных  размеров
пещеры. Совершенно пустой и освещенной так ярко,  словно  наверху  сияло
солнце. Только не было  солнца  под  уходящим  на  тысячи  локтей  вверх
сводом.
   Фаргал попытался встать, но тело его будто прилипло к камню. Все, что
удалось: закрыть и открыть глаза. Камень был твердым и теплым. Почему-то
в голову Фаргала пришла  мысль  о  жертвоприношении.  Но  где  тот  бог,
которому  он  предназначен?  И  как  его  могли  украсть  из   тщательно
охраняемого дворца?  Как  чужое  колдовство  осталась  незамеченным  его
магами?
   Руки царя были раскинуты по сторонам. Между  ступнями  -  около  двух
локтей. Фаргал не мог двигаться, но мог шевелить пальцами. Почему-то это
успокоило царя.  Нет,  не  это:  он  вспомнил  Сон.  Сон,  так  внезапно
оборвавшийся. Или - это лишь продолжение Сна?
   Фаргал  прошептал  тайное  имя  и  послал  вдогонку  ушедшим   словам
мысленный зов.
   И Она пришла.
   Возникла из воздуха прямо  над  ним.  Будто  высеченные  из  розового
мрамора ступни плавали на высоте локтя над коленями лежащего царя.
   Сказать, что  Таймат  -  красива,  значило  оскорбить  ее.  Она  была
Богиней! От одного взгляда на ее тень  у  людей  перехватывало  дыхание.
Один взгляд на  нее  саму  -  и  никакая  женщина  больше  не  покажется
желанной.
   Богиня!
   Она  взирала  на  царя  сверху  и   все   посторонние   чувства   его
растворились, как мед - в горячем вине.
   Царь-воин, никогда не знавший  близости  с  женщиной,  и  никогда  не
желавший ни одной женщины,  знал,  почему  он  -  таков.  Если  смертный
удостоен внимания Богини, у него не будет наследников.  Разве  что  сама
Богиня пожелает этого. Но Фаргал не  мечтал  о  подобном.  Ему  довольно
было, что Таймат - перед ним.
   - Здравствуй!
   Глас Ее был подстать облику.  Фаргал  нежился  в  звуке,  не  понимая
смысла  сказанного.  Минута  понадобилась  ему,  чтобы  понять:   Богиня
приветствует его!
   - Здравствуй и Ты, Госпожа!  -  проговорил  он,  и  собственная  речь
показалась омерзительной, как хрюканье вепря.
   - Ты не забыл Меня, царь? Ты не забыл?
   - Да, я не забыл Тебя! - пробормотал Фаргал,  понимая,  что  имеет  в
виду Таймат,  и  передернувшись  от  кощунственного  звука  собственного
голоса.
   Целую  вечность  освещенный  нежностью  лик  Богини  склонялся  к  Ее
любимцу. Потом чудесные уста открылись  и  песнь  Таймат  наполнила  все
вокруг:
 
   Тебе грозит опасность, царь!
   Но не твоя вина!
   Твоя Карнагрия, мой царь,
   Великая страна!
   И древностью своих корней,
   Проросших сквозь века,
   Твоя Карнагрия, о царь,
   Темна и глубока!
   И кровью трон ее залит,
   Ты знаешь сам, о царь,
   Как белизну дворцовых плит
   Чернит пожарищ гарь!
   Не медли, царь, седлай коня,
   Сзывай свои полки!
   И для нее, и для Меня -
   Вся мощь твоей руки!
   И для нее, и для меня
   Сзывай полки, о царь!
   Твой враг главу свою поднял!
   Не медли, царь!
   Ударь!
 
   - Я сделаю... Все, что Ты скажешь... - прохрипел Фаргал, чьи глаза не
отрывались  от  ослепительного  лица  Богини,  а  тело   корчилось,   от
невыносимой тоски.
   О! Теперь он знал, почему держит его Камень!
 
   - Я сделаю... Только скажи...
   - Ты все узнаешь, царь. В свой срок.
   Когда придет пора,
   В полночный час, когда глубок
   Сон смертных, ты с одра
   Восстанешь, царь! Тогда скачи,
   Туда, где вязов кров,
   К Венчальной Роще. Там, в ночи,
   Найдет тебя Мой зов.
   И там узнаешь ты, о царь,
   Что суждено узнать!
   Да будет верен твой удар
   И пламеносна рать!
 
   - Но, - в смятении воскликнул Фаргал. - Ты... Я не смогу... жить!
   Рука Богини простерлась над ним:
 
   - Чиста забвения вода.
   Тонка златая нить.
   Луч солнца ранит грани льда,
   Но смертный должен жить
   В страданьи, чтоб острей впитать
   Миг счастья, Мой Фаргал!
   Живи, не уставая ждать,
   Живи, чтоб час настал!
   Будь тверд: когда придет твой