пытается преградить ему  путь...  Его  действия  были
похожи на действия Анта, как будто у него была... та же цель...
   Волнение Анта достигло предела, распахнуло невидимое окно, показало то,
что до сих пор было скрыто.
   "Цель.  Цель...  Цель  действий,  цель  жизни,  цель  поиска,  единство
цели..." - стучало в мозгу.
   Сигом собрал энергию  в  психоизлучатель  и  всей  мощью  своего  мозга
подумал о своей цели - о познании и творчестве, о том, что надо изучить  и
перестроить. И еще он думал о своих создателях,  повторяя  слова,  которые
они придумали. И он услышал...



   4

   Сигом Фер наткнулся на нее при очередном  патрульном  облете  Солнечной
системы. Туманность была более чем странной -  она  двигалась  по  краткой
прямой, быстро меняла форму. Фер включил локаторы, но лучи  отразились  от
туманности, не проникнув в нее.
   Устав Патрулей точно указывал, что  следовало  предпринять  в  подобных
ситуациях, и Фер, определив нужную точку в пространстве, быстро метнулся к
ней, чтобы преградить путь туманности.  Но  туманность  повела  себя  так,
будто обладала разумом. В мгновение она преодолела колоссальное расстояние
и подошла к заветной точке раньше Фера.
   "Может  быть,  она  и  мыслит,  но  психоволны  гасятся  энергетической
оболочкой, и поэтому я не могу их поймать. Так было в созвездии Андромеды,
где я впервые существенно изменил свой организм, -  подумал  Фер.  -  Пока
ясно лишь одно: необходимо закрыть ей путь в Солнечную систему".
   Сигом понимал, что это опасно, - туманность уже продемонстрировала свою
силу. В памяти Фера всплыл облик первого учителя - человека, рано умершего
от болезни: бледное лицо с синими кругами усталости под  глазами.  Он  был
математиком  и  музыкантом,  работал,  пока  не  отказало  сознание.   Его
понимание чисел и звуков, его память, отношение к  миру,  любовь,  грусть,
ненависть - все, что составляло личность, осталось в сигоме. Учитель сумел
отдать ему еще больше - свое доверие. В последние минуты,  когда  сознание
угасало, он подключился к мозгу сигома, чтобы тот -  бессмертный  -  знал,
что такое боль и смерть, и чтобы его выбор был всегда свободным.
   Внезапно  в  мозгу  Фера  появилась  посторонняя   мысль,   послышалось
удивленное; "И я думаю о человеке..." Оно прозвучало так отчетливо,  будто
кто-то думал или говорил рядом. Откуда взялась эта  мысль,  это  радостное
удивление?
   Фер  все  еще  продолжал  безуспешные  маневры,  видя,  как  туманность
преграждает ему путь к отступлению. Она действовала так, будто у нее  была
та же цель, что у него. Они находились уже довольно близко друг от  друга,
их разделяли теперь всего лишь сотни километров, и Фер  изумленно  ощутил,
что от загадочного объекта исходит волна  дружелюбия.  В  тот  же  миг  он
услышал вопрос на человеческом языке:
   "Встречный, скажи мне о цели твоего существования".
   Он ответил, чувствуя, как радость запевает в его мозгу:
   "Познать и сделать счастливей".
   Прежде  чем  он  успел  задать  ответный  вопрос,  туманность   приняла
очертания человека и прозвучало обычное приветствие сигомов:
   "Удачи тебе, сын человека! Это я, Ант, возвращаюсь на Родину!"



   Игорь Росоховатский.
   Бесполезный эксперимент?..

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Признаю, критиковали  меня  правильно.  Действительно,  нельзя  тратить
средства впустую  -  на  удовлетворение  неистовых  желаний.  Как  говорил
академик Томчаний, силы  и  средства  необходимо  распределять  в  строгом
соответствии с важностью задач. А ведь я, руководитель лаборатории  генной
инженерии, потратил на эксперимент не только свои,  но  и  государственные
деньги,   я   использовал   лабораторию,   оборудование,   электроэнергию,
сотрудников для выведения  нового  вида  волка,  который,  по  утверждению
маститых оппонентов, никому не нужен, ни  для  каких  целей  не  пригоден.
Пожалуй, это так, если иметь в виду немедленную практическую пользу...
   И все же... признаюсь самому себе, что оппоненты  меня  не  убедили  до
конца, и я ни о чем не жалею, хотя понимаю,  что  толчком  к  эксперименту
послужили не насущная необходимость, не вывод о целесообразности опыта, не
раздумия о пользе науки, а эмоциональный порыв - именно то  самое,  против
чего я предостерегал своих учеников. Но вот теперь мне кажется, что бывают
порывы,  которые  оказываются  мудрей   раздумий   и   вычислений.   Порой
выясняется, что мы так же мало знаем свой эмоциональный, мир, как  и  свою
подкорку, в которой объединены и спрессованы в непонятных  нам  сочетаниях
жизнь и опыт  тысяч  поколений  предков.  Слышите  их  невнятные  властные
голоса? Попытайтесь же, пока не поздно, понять, куда они зовут...



   2

   Волчицу и двух полуярков убили охотники. В  логове  у  старого  дуба  я
нашел полуторамесячного волчонка. Он пытался удрать  от  меня,  царапался,
кусался, а потом лизнул мой палец и слегка подобрел, будто признал во  мне
опекуна, - тыкался в ладонь холодным носом и тихонько скулил.
   Я привез  его  на  дачу  и  пытался  поить  молоком  из  соски,  но  он
предпочитал  слизывать  его  с  пальца.  Через  несколько  дней   волчонок
освоился, приветствовал меня повизгиванием,  терся  головой  о  мою  руку,
забирался на колени и сворачивался калачиком. Он изучал  сначала  комнату,
затем - весь дачный участок,  замирал  от  ужаса  перед  большим  жуком  и
заигрывал  с  собачатами.  Любил  он  притаиться  где-нибудь  в  кухне  за
табуреткой,  дождаться  меня  и,  резко  выпрыгнув,  с  радостным   визгом
ухватиться за брючину - и ну трепать ее из стороны в сторону, изо всех сил
упершись в пол задними  лапами  и  зажмурясь  в  благостном  обожании.  Мы
мечтали в будущем окончательно одомашнить серого и уже загодя для  полноты
перевоплощения назвали его Джеком.
   Он рос значительно быстрее соседских собачат, вскоре подружился с козой
Нюркой, чьим молоком его поили, мог подолгу наблюдать, как она  безмятежно
щиплет траву, и даже пытался подражать ей в этом.  Однако  трава  пришлась
ему не по вкусу, хотя я вычитал в книжках, что серые любят посещать  летом
бахчу и лакомиться арбузами и  дынями.  Но  мой  подопечный  этих  статей,
конечно же, не читал и не  желал  питаться  растительной  пищей.  Едва  не
подавившись и выплюнув траву, он с изумлением взглянул на Нюрку. Весь  его
вид словно говорил: и как ты ешь такую гадость?
   По мере того, как Джек подрастал, его взаимоотношения с  внешним  миром
становились  все  сложнее.  Соседские  собаки,   естественно,   невзлюбили
волчонка, и все попытки подружиться с ними кончались для  него  укусами  и
царапинами. Вскоре я стал замечать,  что  и  волчонок  начинает  проявлять
агрессивность. Если вначале он только скреб задними лапами землю,  выражая
таким образом свое презрение, то затем уже ощетинивался и  предостерегающе
лязгал бритвенно-острыми зубами. Когда же собаки одолевали,  он  изо  всех
ног мчался во двор под защиту кормилицы Нюрки, выставлявшей рога навстречу
его преследователям, и отсюда рычал, посылая проклятия свирепым гонителям.
   Так продолжалось довольно долго, и все  мои  попытки  примирить  его  с
собаками ни к чему не приводили. Однажды Джек показал характер - беззвучно
бросился на молодого добермана-пинчера, сшиб его и едва не загрыз.
   После этого многие соседские собаки не то чтобы взлюбили его, однако же
стали побаиваться и будто бы зауважали,  во  всяком  случае,  предпочитали
облаивать издали. Но  когда  они  собирались  в  стаю,  Джеку  приходилось
спасаться бегством.
   Он рос и наливался силой, становясь красавцем. Серая шерсть  лоснилась,
на шее обозначился серебристый  воротник,  и  от  него  на  широкую  грудь
спускалась светлая манишка. А по спине вился роскошный коричневый  чепрак.
Длинный,  гибкий,  Джек  на  втором  году  жизни  уже   весил   шестьдесят
килограммов, жира на нем почти не было, большую часть его веса  составляли
кости и мышцы. Мощные  лапы,  особенно  задние,  позволяли  ему  совершать
типичные для волков "наблюдательные прыжки" свечкой до полутора  метров  в
высоту. Постепенно у него выработалась настороженно-гордая осанка с частым
поворотом головы вправо и вопрошающим взглядом искоса. Вместе  с  тем  это
был игривый веселый зверь, по-прежнему проказничающий с  моими  брючинами,
большой любитель эстрадной музыки.  Стоило  ему  услышать  мелодию,  и  он
начинал заинтересованно подвывать,  причем  его  голос  был  чист,  как  у
оперного певца, судорожно подергивать хвостом от нетерпения  и  перебирать
лапами. Особенно он любил итальянскую песню "Феличита".  Когда  он  слушал
ее, на его узкой морде появлялось блаженное, почти осмысленное  выражение,
которое и осклабом не назовешь, и улыбкой назвать кощунственно.
   Взаимоотношения его с собаками становились все сложнее и  ожесточеннее.
Назревала зловещая развязка, я пытался ее предотвратить, но  надежных  мер
изобрести не успел...
   Однажды, когда я уехал в город, собаки  загнали  Джека  в  лес,  и  там
произошло побоище, о чем свидетельствовали клочья шерсти на поляне,  кровь
на траве и кустах, разорванное ухо у соседской овчарки, раны на  спинах  и
головах у других собак. А молодой доберман, давний  недруг  Джека,  и  сам
Джек исчезли.
   Кто-то из охотников потом  говорил  мне,  что  Джек  якобы  примкнул  к
волчьей стае. Дескать, "как волка ни корми...". Я не поверил ему.
   Зимой, когда участились волчьи набеги, мне пришлось  помочь  соседям  в
охране участков и  тоже  взяться  за  ружье.  И  вот  лунной  ночью  среди
распластанных в беге волчьих теней на снегу одна показалась мне  знакомой.
Я крикнул: "Джек! Джек!" Тень приостановилась,  повернула  голову  вправо,
прислушиваясь.
   Но тут загремели выстрелы, и она прыгнула и  понеслась  к  спасительным
зарослям. Нырнула в них и пропала, будто  и  на  самом  деле  была  только
тенью. Но на молочно-белом снегу  остались  четкие  следы  волчьих  лап  с
прострочками от когтей.
   Зима выдалась лютой, снежной. Замело тропы.  Многие  звери  укрылись  в
своих норах. В дачном поселке стали исчезать собаки. Ошейники  находили  в
снегу рядом с обглоданными костями.
   Волчьи набеги становились все  более  дерзкими.  Случалось,  что  собак
утаскивали прямо из будок. Дачники  установили  круглосуточное  дежурство,
выставляли капканы, но все усилия оказывались тщетными.
   Мою дачу по неизвестным причинам серые душегубы обходили пока стороной.
Я замечал, как косятся на меня соседи, представлял, что они думают. И  сам
я терялся в подозрениях. К счастью, хозяйство мое было  невелико.  Кур  не
заводил. Нюрку на всякий случай закрывал на ночь в кухне.
   Так прошли январь и февраль. Наступил март. Волки беспокоили нас  реже.
Но около моей дачи появились волчьи следы. Их  цепочки  располагались  все
ближе к домику с каждым днем. Мне отчего-то казалось, что это следы Джека.
Я представлял, как  он  бродит  вокруг  дачи:  знакомые  дразнящие  запахи
притягивают,  голод  подталкивает,  но  чувство  опасности  и,   возможно,
какие-то воспоминания заставляют держаться подальше. И он уходит в  лес  к
стае  -  одинокий,  настороженный,  несчастный,  чужой  и  там,  и  здесь,
оттолкнувший былое и отринутый от него, не  в  силах  его  ни  забыть,  ни
переступить. Ибо в его мозгу звучат и свирепые  голоса  предков,  и  звуки
сытой неволи, и, кто знает, может быть, голоса существ, окружавших его  на
даче, а среди них были и ласковые, и добрые. Как умещается все это  в  его
мозгу, куда приведет?
   Ночью мне снились кошмары. Волчьи стаи окружали мою дачу. Я слышал звон
стекла, треск оконной рамы. Огромная морда лезла в окно, открывала  пасть,
лязгала зубами. Доносилось жалобное блеянье, хрип, топот...
   Внезапно я с ужасом понял, что это  уже  не  сон,  что  страшные  звуки
доносятся снизу, из кухни. И, еще окончательно не проснувшись, - раздетый,
босой, - я сорвал со стены ружье и стремглав  бросился  вниз  по  винтовой
лестнице.
   В расплывшемся мутном пятне света я увидел козью ногу в  луже  крови  и
горящие злобой янтарные глаза зверя. Вскинул ружье, навел стволы туда, где
светились точки глаз, и нажал на спуск.  Раз,  второй.  Послышались  сухие
щелчки курков. И тут я вспомнил, что вчера вечером перед чисткой  разрядил
ружье и забыл потом  вложить  в  ствол  патроны.  Я  взмахнул  ружьем  как
дубинкой, услышал глухой предупреждающий  рык,  понял,  что  сейчас  зверь
бросится на меня, его прыжок неизбежен. Еще что-то я успел увидеть в пятне
света, что-то, встревожившее и поразившее меня, но осознать,  что  же  это
такое, тем более размышлять  о  нем,  не  было  времени.  В  эти  решающие
мгновения полуосознанно, почти инстинктивно, я крикнул:
   - Джек! Джек!
   Огромный волчище с мощным загривком и  чепраком  на  спине  прижался  к
стене и лязгнул зубами.
   - Джек!
   Он метнулся к окну,  поджав  толстый  куцый  хвост.  У  меня  появилась
уверенность...
   - Джек!
   Он замер, повернул голову ко мне  знакомым  вопросительно-настороженным
движением.
   - Джек, бедный мой Джек...
   Он завыл. Смотрел не на меня, а куда-то в сторону и выл на одной  ноте,
потом задрал окровавленную морду к  окну,  продолжая  выть  и  не  решаясь
броситься в спасительный светлый квадрат.
   - Что же ты наделал, что наделал...
   Внезапно  зверь  исчез  из  лунного  пятна,  канул  в  темноту.  Оттуда
послышались странные чавкающие звуки и  тявканье,  отдаленно  напоминающее
собачье.
   Я пошарил по стене, щелкнул выключателем. Яркий свет залил кухню. Зверь
смотрел не на меня, как я ожидал, а на Нюрку - на то, что от нее осталось.
Он стоял над ее корытом, и сухая трава свисала из его пасти, как  когда-то
в его щенячьем детстве. Я не решался подойти к нему вплотную. А он жалобно
скулил, и тявкал, и ел сено, давясь им. Он скулил и жрал сено, а потом уже
не мог ни тявкать, ни скулить, потому что оно забило ему горло. Он  сделал
еще несколько  судорожных  движений,  пытаясь  то  ли  проглотить,  то  ли
отрыгнуть застрявший в горле  ком,  задохнулся,  упал  на  пол,  дернулся,
засучил лапами и затих...



   3

   Тогда я и задумал вывести  новый  вид  волка.  Я  взялся  за  это  дело
неистово, со всей страстью, на  которую  был  способен,  потратил  немалые
средства, необходимые моей лаборатории для решения более насущных задач, и
заслужил в свой адрес критику, порой граничащую с бранью. Но ничего не мог
с собой поделать. Вопреки всему, я создал вид травоядного  волка  -  lupus
herbivorus - не только как память и протест,  хотя  в  этом  акте  были  и
скорбь, и память, и протест. Да, мы живем  в  замкнутом  самообновляющемся
мире, в мире жертв и хищников, больных и санитаров, и все мы - будто пауки
в банке, главным образом потому,  что  наш  мир  замкнут,  как  колба  для
опытов, а опытов - судя по всему - в нем должно  совершиться  бесчисленное
множество, прежде чем установится гармония, где  "овца  уляжется  рядом  с
волком". Но я человек нетерпеливый, я не стану, не могу ждать. И мой  Волк
травоядный - это надежда. Надежда на будущее, которое когда-нибудь создаст
человек. И, может быть, в этом весь смысл его появления и существования...



   Игорь Росоховатский.
   Сосуд

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Я не вор. Не ради  богатства  полез  я  в  эти  пещеры.  Их  обнаружили
досточтимые господа,  приезжие  ученые,  и  наняли  меня  и  еще  двоих  в
помощники. Но помощником я буду завтра, если доживу до восхода. А  сегодня
я сам по себе. Пусть досточтимые простят меня -  я  не  возьму  лишнего  и
ничего здесь не нарушу. Не нанесу ущерба ни им, ни их делу. Упаси аллах!
   Если легенда подтвердится и это  действительно  вход  в  гробницу  царя
царей Айрамеша, то в ней должны храниться большие богатства. Я возьму себе
меньше малого. Ровно столько, чтобы можно было повезти  моих  ребятишек  в
город и показать их лекарю. И еще немного, чтобы хватило на  обильную  еду
после лечения. А если что-нибудь останется, я отдам  мулле  -  да  простит
аллах мои прегрешения!
   Сырые каменистые стены давят на меня  со  всех  сторон,  тьма  тихонько
шелестит,  шуршит.  Она  замыслила  против  меня  недоброе,   дала   приют
враждебным духам, и они затаились в ней.
   Я боюсь их, боюсь камней и тьмы. Но если поверну назад, мои дети умрут.
Болезнь сделала моих ребятишек такими жалкими  и  тихими,  а  глаза  их  -
большими и выразительными. Эти глаза я часто вижу во сне, они  говорят  со
мной молча, иногда просят, иногда требуют. И тогда я решаюсь на то, против
чего протестует душа.
   К моей спине привязаны факелы, которыми можно  пробить  окна  во  тьме,
рассеять ее на время, загнать в угол. Но  я  зажигаю  факелы  лишь  в  том
случае, когда пещеры разветвляются. Иначе факелов не хватит.
   Лучше бы и вовсе не приходилось пользоваться ими. Я бы привык ко  тьме,
как привык ко многому в жизни.
   Пещера  расширяется.   Становится   легче   дышать.   Имеющий   ум   да
насторожится! Здесь, наверное, выход на  поверхность  или,  скорее  всего,
душник. Зачем его пробили?
   В гробницах властителей много ловушек, каждая таит смерть для незваного
гостя.
   Зажигаю факел. Пламя колеблется  -  значит,  не  ошибся,  душник  есть.
Передо мной возвышается несколько камней.  Они  похожи  на  зубы,  готовые
стиснуть и раздавить жертву.  Но  почему  эти  камни  кажутся  мне  такими
страшными? И почему мои глаза прикованы к одному месту?  Не  могу  отвести
взгляда...
   Да, да, вот оно, оказывается, в чем дело... Там, под  огромным  камнем,
раздавленный человеческий скелет. Блестит череп. Камень упал на  человека,
как только он наступил вон на ту плиту. Я тоже наступил на нее, но он  был
здесь до меня. Он уже заплатил жизнью, а в  эту  ловушку  может  попасться
лишь одна жертва. Удача отметила меня своей печатью.  Но  сколько  ловушек
впереди? Достойнейший царь царей взял с собой на тот свет богатства не для
нищих и не для детей бедняков. Может быть, через минуту и  меня  настигнет
смерть. Повернуть, пока не поздно! Быстрей!
   Я так спешу, что больно ударяюсь  плечом  о  камень.  Вспоминаю  детей,
становится стыдно. Если вернусь ни с чем, они умрут. Я вижу их,  как  если
бы они были предо мной.  Скажите,  разве  не  удивительно,  что  мы  можем
увидеть тех, кто далеко от  нас?  Грамотные  люди  объясняют,  почему  это
происходит. Я тоже учился немного, но моих знаний хватает только для того,
чтобы удивляться. А для того, чтобы любить своих детей,  и  вовсе  никаких
знаний не надо. Зато, чтобы вылечить их...
   Вот и выходит, что дело тут не в любви. Чего стоит моя любовь  к  детям
без денег, которые необходимы, чтобы их вылечить? Может быть, любовь - это
очень хорошо, но сама по себе она что-то значит только в песнях. А в жизни
к ней всегда требуется много приправ, каждая из которых стоит больше,  чем
любовь. Это мне говорили и  отец,  и  мулла,  и  мать  моей  жены,  и  еще
многие...
   Я гашу факел - владения тьмы обширны. Продолжаю путь к гробнице. Аллах,
я вверяюсь в твои руки! А если  аллах  не  спасает  таких,  как  я,  пусть
поможет шайтан! Кто спасет, тому и буду молиться.
   Мое тело уже не болит, руки не ноют.  Прошло.  И  усталости  больше  не
чувствую. Наверное, если бы подсчитать зарубки, которыми  я  отмечаю  свой
путь, их наберется больше сотни. Смогу ли по ним отыскать обратный путь?
   Пробираюсь на четвереньках,  ползу...  Что-то  подсказывает  мне:  цель
близка. Протягиваю руку к потолку и не нахожу его. Зажигаю факел.
   Моя тень начина