одимо уточнить один факт. В отряде был такой... Виктор Рожок...

Он весь напрягается, пальцы непроизвольно расстегивают и застегивают
пуговицу на спецовке. Затем кладет тряпку на капот машины и оглядывается -
двор пуст, мы с ним - одни. Теперь мне лучше видно его светло-карие, с
желтоватыми белками - рыжие глаза. Странное выражение мелькает в них. А
возможно, оно мне чудится. Я продолжаю:

- Так вот, у меня имеются сведения, что Рожок - предатель.

На несколько минут тишина становится взрывчатой, как порох.

- Это правда, - отвечает он с глухим придыханием. Его правое веко
подергивается, как у курицы, мутные капли пота выступают на широком
вогнутом лбу.

- О нем знают? Что с ним сделали?

Его взгляд на миг касается моего лица и испуганно, будто обжегшись,
отскакивает. Я уже знаю, кто передо мной, прежде чем он успевает это
сказать:

- Я тот самый... Виктор Остапович Рожок. Ну и что?

- Вы живы?

- Как видите.

Веко подергивается все сильней, губы дрожат и извиваются, как два дождевых
червя.

- Вы... молодой человек... Не знаю, кто вы такой и знать не хочу. Что вам
известно о войне, о партизанах, о том, как гестаповцы умели допрашивать?
Мне тогда было меньше, чем вам, - всего девятнадцать лет. Я свое получил и
от них, и от наших. Отсидел пятнадцать лет. Пятнадцать лет в лагерях
строгого режима. Имеете представление? Работал как проклятый. Еще и сейчас
продолжается инерция. Пробовал искупить вину. Вербовался в самые трудные, в
самые глухие места. Себя не жалел. А потом являетесь вы. Удивляетесь: "Вы
живы?" Да я, может, был бы рад сто раз умереть. А земля пока носит. Носит...

- Из-за вас погибли люди.

- Так ведь это было давно. Очень давно. А с той поры я, может, сто жизней
спас... Об этом забыли, да? - Его веко подергивается все сильнее, он
смотрит на меня затравленно и зло. Солнце освещает нижнюю часть его лица -
дрожащие губы, острый, ощетиненный подбородок. А глаза в тени. Они сейчас
как два медных шарика, не впускающих в себя свет.

Я впервые вижу предателя воочию так близко. Раньше читал о таких в книжках.
Но четко представить их не мог. А сейчас мы одни - с глазу на глаз. Знаю,
что такой способен на все, и ничуть не боюсь его. Понимаю: он много
выстрадал, но пожалеть не могу - сон еще живет во мне.

- Да что же это? - со стоном говорит он. - Бандитов, матерых уголовников
так не преследуют. Проходит время - об их прошлом забывают...

- Нет, не забывают. Ни о них, ни о вас. Но он не слушает меня:

- ...Гестаповский офицер обещал: "Не беспокойся, никто не узнает", - а сам,
оказывается, все на пленку писал. Вот пленка вместе с ним и попала в плен.
Нашли меня уже после войны, а то бы шлепнули. Присудили срок. Говорили:
"Искупи". А как искупить, если и сейчас приходят такие вот юнцы,
спрашивают: "Предатель? Еще жив?" Да разве это жизнь? И откуда только
узнают? Почему забывают, сколько я отстрадал, сколько сделал хорошего?
Себя-мнят судьями, честными, благородными. А откуда же у вас такая
забывчивость и такая память? Откуда такая беспощадность, а? Когда отстанете
от меня?

И словно не я, а тот, живущий во мне, за одну ночь помудревший на целую
непрожитую жизнь, отвечает ему моим голосом:

- Не все можно искупить. И ничто не забывается. Ни хорошее, ни плохое.

- Врешь! Люди не могут вечно помнить. Они же не вечные - люди-то. Да если
бы тот гестаповец на пленку не записывал, если бы не та пленка, никто
ничего бы не узнал, и жил бы на свете заслуженный ветеран Виктор Рожок.
Что, не нравится? Правда никому не нравится!

И опять проснулся во мне погибший:

- Офицер, говорите, записывал на магнитофон? Только офицер?

Он даже отшатнулся:

- Кто же еще?

- Природа.

Рожок испуганно заморгал. Интересно, за кого он меня сейчас принимает? А не
все ли равно? Важнее та истина, которая, окончательно сформулировавшись,
словно пронзила мой мозг. Да, я нашел объяснение тому, что со мной
случилось. Раньше о подобном озарении читал в книгах, - для него даже
придумали научное название - "инсайт", но никогда не думал, что это может
произойти со мной. Долго потом я пытался вспомнить, подсказал ли мне ту
главную мысль кто-то или она родилась у меня самостоятельно после
изумления, в раздумьях и тревоге. И не для какого-то там недобитого Рожка,
а чтобы закрепить ее в словах и окончательно оформить для себя, продолжил:

- Да, да, природа тоже записывает. И не только речь. Природа ничего не
забывает. Все остается в ней.

Говорю и удивляюсь своим словам, будто не мои они, удивляюсь мысли, в них
звучащей, и уже интуитивно знаю, что еще вернусь к ней не раз;
предчувствую, что она перевернет всю мою жизнь...

III

- Ну ладно, юный друг мой, отдали дань, с позволения сказать, модным
гипотезам, - пора и честь знать. Вот гляньте, что я наметил для вас в
качестве плановой работы...

За открытым окном невероятно и тоскливо близко синеет небо, и в нем плавают
птицы...

- Это не мода, Иван Спиридонович, это - моя позиция.

- Знаю, верю! - профессор картинно откидывается на спинку кресла и грозит
пальчиком. - У вас в общежитии состоялись даже дискуссии о всяких там
экстрасенсах. Ведал, но не препятствовал. Дискутируйте, оттачивайте
искусство спора. Полезно! Но, чтобы позицию выстраивать, надо спервоначала
под нее фундамент заложить, молодой человек: расчеты, факты собрать. А вы
под свою позицию не фундамент норовите, а динамит. Так вас в мистике
обвинят, и на том ваша научная карьера - раз и навсегда - адью. У нас ведь,
к вашему сведению, не клуб фантастики, а научно-исследовательский институт,
да еще академический.

Вот тут бы мне и поддакнуть ему, и повиниться, и прикинуться раскаявшейся
овечкой. Что стоит? А втихомолочку свое продолжать и удобного часа
дожидаться. Ну, не будь же ослом, старина, не при на рожон, скажи: "Вот
спасибо, Иван Спиридонович, не зря да и на свое счастье к вам первому
пришел с каверзной этой гипотезой. Вы вроде и простые вещи говорите, а так
осветите их, что только диву даешься, как сам сослепу этого не видел. Новые
горизонты открываете, учитель..."

А уж он расплывется в любезной и покровительственной улыбке и подкинет тебе
темку, да не какую-нибудь замухрышистую, а откроет, можно сказать,
горизонтик удачи. Не упусти же, старина, редкий шанс...

Все равно. Шанс беспроигрышный. Понимаю, а сделать ничего не могу. Вели бы
еще не истина, которую открыл для себя, если бы не...

Предательская память заволакивает мои глаза туманом, и вместо румяного,
доброжелательного, отечески строгого лица вижу лес, сторожку. И вот я уже в
ней, избитый, окровавленный, и все же думаю не о себе, а о тех, кто
отомстит за меня, и выстреливаю в ненавистное лицо с куриным веком:
"Узнают!"

"...Прощайте, друзья! Вспомните когда-нибудь обо мне, разыщите Волчью
балку. Прощайте, мама, сестра и вы, Маргарита Ивановна. Вы хорошо учили нас
жить достойно - не становиться предателем ни за что, ни перед кем!"

...Мои глаза еще подернуты туманом, но я с ужасом слышу слова, узнаю свой
голос:

- Извините, Иван Спиридонович, но я не с пустыми руками. Есть кое-какие
выкладки. Посмотрите.

Он придвигает к себе мои листы и взгромождает очки на свой расплюснутый
простецкий нос. А маленькие глазки, что скрылись за стеклами, вовсе не
простецкие. Они стреляющие и подмигивающие, эти глазки. Ласково
улыбающиеся, когда нужно, и мгновенно твердеющие - до состояния железных
шариков, не пропускающих свет.

Проходит минута, другая. Стучат часы на столе. Птицы плавают в небе под
облаками - завидно, вольно так плавают, им хорошо - птицам.

Проходит полчаса. Время от времени профессор поглядывает то на меня, то в
листы, затем - только в листы; забывает обо мне, хватает листок и что-то
быстро пишет - проверяет мои расчеты; твердые румяные щеки становятся еще
румяней. Наконец снова вспоминает обо мне, смотрит поверх очков с некоторым
удивлением, оно сменяется раздумием - он что-то подсчитывает в уме,
выражение лица уже покровительственно-строгое, он медленно роняет:

- Поработали вы действительно немало. Как успели за короткое время? Видимо,
охота пуще неволи. Некоторые расчеты впечатляют. Но формулировки...
Формулировочки... Будто из "Книги чудес"... - Толстый ноготь подчеркивает
строчку.

- Что же тут "чудесного", Иван Спиридоныч? К примеру, следователь собирает
пепел, кусочки обгоревшей бумаги, восстанавливает сожженный документ и
прочитывает текст. Общеизвестно, в газетах об этом пишут. Люди уже давно
пользуются обратимостью, существующей в природе...

- Но вы же, Сергей Евгеньевич, хотите вывести закон... Закон! Формулируете
положения о пересекающихся временных потоках...

Впервые он назвал меня не юных другом, не по фамилии, а по имени и
отчеству. .Значит ли это, что он возвел меня в ранг "тех, с кем следует
считаться", или просто определил в число своих противников? Быть его
противником опасно, особенно если вспомнить рассказы о нем тишайшего и
старейшего нашего лаборанта, однажды побывавшего в его "львиных когтях".
Иван Спири-донович еще с института "ходил в первых студентах", кто-то успел
его зачислить в "наши Эйнштейны". Но ни Эйнштейна, ни даже просто академика
из него не получилось. Поначалу он создал несколько интересных работ,
выдержки из его кандидатской опубликовал солидный журнал. На этом запал
Ивана Спиридоновича кончился. Докторскую он защищал уже с трудом, "по
совокупности", а затем стал почти постоянным соавтором всех работ,
выходивших из его отдела. Не помню, кто первый сострил по этому поводу:
"Лев и мышки". Больше всех он не любил людей, которым приклеивал ярлык
"академпретен-дент" - претендент в академики. Правда, меня он так не
назвал, но наверняка в данной ситуации подумал и сделал "оргвыводы". Сейчас
узнаю. И я упрямо произношу:

- Да, пока не все мои формулировки имеют полное числовое обеспечение. Но
дайте мне три, даже два года...

Он отрицательно мотает головой - профессионально мотает, как на зарядке -
сначала в одну сторону, потом - в другую:

- Невозможно, Сергей Евгеньевич. Признаю:

у вас есть кое-какие любопытные расчеты. Но не более. Вся же ваша гипотеза,
особенно мысль о подобии "памяти природы", как вы ее называете,
человеческой памяти, - чистейшая фантастика. Никто на это не выделит ни
рабочего времени, ни денег. И прослывете вы фантазером и беспочвенным
академ претендентом...

Вот оно1 Допрыгались, молодой человек? Теперь держитесь! Уж он из вас
приготовит отбивную! Этот профессор с румяными щеками - мастер по отбивным
из академпретендентов.

С некоторым удивлением отмечаю, что у меня не засосало в желудке, как
бывало прежде.

- Ну что ж, Иван Спиридоныч, коли так, фантазер согласен считать в
нерабочее время.

От удивления он даже не поправил сползшие очки. Наверное, ему хотелось
спросить: "В одиночку - против меня? С ума спятили?" Но спросил он иное:

- Вы хотите ДОКАЗАТЬ? Доказать, что возможно воспроизведение прошлого?

- А вы полагаете, что если человек научился записывать и воспроизводить
звук, изображение, мысли и чувства, как в кино, например, то в природе
ничего подобного не происходит? Да, я хочу доказать, что природа записывает
и хранит любое движение, каждый вариант мира со всяким изменением, с
перестановкой электрона на атомной орбите, с новым излучением. Временные
потоки уносят слепок за слепком все варианты мира. И когда они
пересекаются, наблюдатель, находящийся в одном потоке, способен видеть
другой. Так с лодки, плывущей по одной реке, иногда удается увидеть ручей,
текущий в обратном направлении...

- А трансформация? Переход одного в другое?

Лев выпустил свои когти. Но мышь уже не боится его, и, следовательно, по
известной пословице, она становится львом, а лев - мышью.

- Трансформация происходит. Но всегда сохраняется возможность обратного
процесса. Если найти механизм включения "воспроизведения", подобно тому как
я случайно наткнулся на него в сторожке, начинает действовать закон
обратимости.

- Нет такого закона, Сергей Евгеньевич. Это ваши выдумки.

Он говорит строго, каждое слово падает гулко, как гирька на чашу весов.
Фонды, планы - все в его руках. Я это знаю. Но знаю и то, что больше не
отступлю. Ни за что и ни перед кем!

...Вот так я и начал становиться тем, кого вы знаете сегодня как
выдающегося ученого. Вопреки всему я сформулировал Закон Обратимости,
описал механизмы записи и считывания и построил первые аппараты,
позволяющие восстанавливать прошлое.

Многие удивляются и спрашивают, как мне удалось столько совершить за одну
жизнь. Но я сделал это не за одну, а за множество жизней, одна из которых
продолжала другую.

И самое главное - в них больше не было впустую потраченных мгновений. После
тех ночей в сторожке я стал другим, научился ценить каждое мгновение,
творить его таким, чтобы потом не пришлось стыдиться себя. Часто нам
кажется, что впереди очень много времени и все еще можно изменить. Да,
впереди реки и моря времени, но творить добро нужно сейчас, немедленно. Ибо
каждое мгновение остается в памяти природы таким, каким ты его прожил,
сотворил. Его можно извлечь, повторить. Но изменить нельзя. Оно остается
неизменным на все миллионы твоих жизней - навечно. Оно и с ним - ты.



   Игорь Росоховатский.
   Сражение

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Вокруг света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   16 апреля 2260 года все было готово к  штурму.  Танковые  части  заняли
позиции, на аэродромах сосредоточились  эскадрильи  гравилетов,  с  лязгом
распахивались дверцы контейнеров с термоядерными бомбами...
   Командующему доложили, что наконец-то прибыл один из высших  Командиров
противника с донесением.
   - Проводите его сюда, - обрадовался Командующий.
   Он шагнул навстречу вошедшему и крепко  обнял  его.  Они  были  знакомы
давно.
   - Ну, какие вести? - спросил Командующий.
   - К нам подошло танковое соединение Градова. Оно ударит в центре. А  на
правом фланге для усиления нам придана группа Зимина.
   - А с воздуха? - спросил Командующий.
   - Почти без изменений. Разве что еще  две  эскадрильи  бомбардировщиков
ждут в резерве.
   - На тебя Центр возлагает особые надежды, - напомнил Командующий.
   - Мои разведчики не подведут. Ждем твоего сигнала.
   Командующий  скользнул  взглядом  по  телеэкранам.  На  одном  из   них
виднелась в отдалении темная зубчатая полоса.
   - Жаль леса. Взрывной волной его весь повалит...
   - Ничего не поделаешь, - вздохнул Командир, -  Тесно  стало  в  городах
Южной полосы. Нужны новые места для расселения...
   - Я провожу тебя, - сказал Командующий.
   Они пошли вместе к взлетной площадке  мимо  минометных  установок,  где
лежали тяжелые "чушки" с ядерной  начинкой,  мимо  бронетранспортеров,  на
которых ринутся в пекло передовые части. Командир  внимательно  осматривал
боевую технику, и Командующий,  не  выдержав,  высказал  затаенную  мысль.
Начал он с вопроса:
   - Ты бывал в военных музеях древности на Земле?
   - Бывал, конечно, - ответил Командир.
   - Невольно сравниваю нашу военную технику с  той,  старой,  особенно  с
техникой конца двадцатого века. Никак не могу отделаться от мысли, до чего
же они похожи...
   - Ну и что в этом  особенного?  Одно  и  то  же  назначение  -  сметать
преграды на пути штурмовых отрядов, - пожал плечами Командир.
   - Но тогда возникает вопрос - неужели за три  столетия  мы,  люди,  так
мало изменились?
   - Видимо. Может быть, это и хорошо. А ты как думаешь?..


   ...Командующий  наблюдал  из  блиндажа,  как  справа   горизонт   начал
расцветать оранжевыми цветами. Там медленно всходило большое светило  этой
негостеприимной  планеты,  которую   прорезали   в   разных   направлениях
вулканические гряды. Все они сходились к единому центру - земляне  назвали
его Зоной активности. Колонии людей на планете  разрастались,  но  вулканы
периодически разрушали постройки, лава заливала лаборатории и поля.
   Командующий  бросил  взгляд  на  часы  и  нажал  кнопку  на  пульте.  В
светлеющее небо планеты вонзилась красная ракета...
   В то же мгновение почва завибрировала под ногами. Это двинулись  танки.
Над ними пронеслись эскадрильи гравилетов.
   На склоне горы, занятой  противником,  тоже  показались  танки.  Столбы
взрывов превратили рассвет в нестерпимо пылающий день. Термоядерные  бомбы
и мины ударили по зоне вулканической активности - точно в места, указанные
сейсмологами. Одновременно с танков в пробуравленные  скважины  заливались
растворы. Быстротвердеющие комья оседали  на  струях  пара,  опускались  в
багровое  клокочущее  варево.   Отряды   разведчиков   на   транспортерах,
оборудованных  многоканальными  станциями  наводки,   следили   за   ходом
операции, корректировали ее.


   Штурм Зоны продолжался шесть с половиной часов,  а  подготовка  к  нему
заняла несколько лет, и в ней участвовали  ученые  Земли,  Луны,  Марса  и
Венеры. Последний вулкан был укрощен.
   Когда обе  армии,  действующие  с  двух  противоположных  сторон  Зоны,
соединились и Командующий встретился со своим другом, был уже полдень.
   - Победа! - сказал Командующий, указывая на табло.
   - Полная победа, все точки подавлены, - подхватил Командир, улыбаясь во
весь рот. Он наклонился к Командующему и так, чтобы не слышали окружающие,
сказал: - Надеюсь, теперь тебя уже не мучит вопрос,  насколько  изменились
люди за три столетия?
   Командующий покачал головой, упрямо выдвинул подбородок:
   - Вопрос остался. И на него еще предстоит ответить...
   - Да ведь это не так существенно,  -  с  категоричностью,  свойственной
молодости, ответил Командир. - Да, кстати, кажется,  в  те  времена  слово
"противник" обозначало нечто иное, чем сейчас...



   Игорь Росоховатский.
   Я, БМ-115-Х

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   До сих пор миллионы людей не знают причин крупнейшей катастрофы,  когда
баллистическая  ракета  внезапно  вернулась  на  место  запуска  во  время
объявленных "учебных стрельб". Многих  тогда  удивили  масштабы  трагедии,
сила  взрыва,  уничтожившего  всю  базу  вместе  с  персоналом  и  военным
городком. Позже выяснилось, что учебная ракета якобы по  ошибке  несла  на
себе  ядерный  заряд.  Некоторые  газетные  обозреватели   отмечали,   что
катастрофа произошла в дни острейшего политического кризиса, и спрашивали,
не связаны ли между собой эти события. Оппоненты называли  их  утверждения
абсурдными. А правы оказались первые: ракета  была  вовсе  не  учебной,  а
боевой. С ее попадания в цель должна была начаться ядерная война,  которая
несомненно привела бы к гибели человечества.
   Почему же этого не случилось?
   В  штабе  одни  военные  специалисты  считали,  что  причиной   явилась
случайность, другие - что ракету возвратил противник направленным лучом. И
только я, младший офицер, программист,  единственный  уцелевший  из  всего
персонала базы, знаю  правду.  Это  я  нырял  с  плота,  который  заметили
вертолетчики, и достал со дна лагуны "черный ящик" с  записями  наводящего
компьютера ракеты. Я сумел расшифровать их...


   "Отчетливо помню день и час моего рождения. Многие люди  полагают,  что
датчики есть только у живого, что только кожа существа чувствует  бережное
прикосновение родительских рук, теплоту солнечных лучей; что металлическая
или пластмассовая оболочка не  чувствует  ничего.  Как  они  заблуждаются!
Металл и пластмасса могут чувствовать еще  тоньше  и  разнообразнее,  если
вмонтировать в них соответствующие датчики и воспринимающие центры. А ведь
все это было у меня.  В  отличие  от  человека,  мозг  которого  в  момент
рождения слабо развит, я функционировал