решагнув рубеж.- Понимаете,  она
стала нервной, капризной. Если бы вы могли зайти иногда, поговорить  с  ней.
Просто прийти в гости и...
   Мы с Майей переглянулись.
   - Сейчас?- спросил я.
   Он улыбнулся во весь рот, и лицо его стадо довольным-довольным.
   Мы пошли за ним.
   - Здесь близко. Минут двадцать, если бежать. Мы побежали, сбивая  росу  с
травы. Мне становилось весело. Давно уже я не  бегал  вот  так,  в  гости  к
незнакомому человеку, с непонятной миссией.
   - Ну вот мы и прибежали,- сказал он, пропуская нас в свой дом.
   Молодая женщина поднялась навстречу, протянула руку:
   - Магда,
   Она радостно улыбалась" как будто в нетерпением ждала нашего  прихода,  Я
почувствовал за всем этим тайну, какой-то ход.
   Мы говорили о спортивных состязаниях в  Африке,  о  проблеме  обучения  -
Магда оказалась преподавателем эстетики в школе первой  ступени.  Перешли  к
вопросам воспитания...
   Настроение Магды часто менялось, она внезапно умолкала, замыкаясь в себе.
Тогда Ким с надеждой смотрел на нас, подстегивал взглядом - мы  бросались  в
наступление.  Я  вспоминал  всякие  поучительные  истории,   Майя   пыталась
развеселить Магду, и это ей легко удавалось. Пожалуй, слишком легко...
   Майя была довольна собой. Она подчеркнуто внимательно относилась ко  мне,
все время интересовалась моим мнением. Сначала просто играла  перед  ними  в
"примерных супругов", затем вошла в роль, увлеклась.
   Магда смотрела на Кима с ласковым восхищением. А он хмурил брови, выдавая
себя. Когда я перехватил его заговорщицкий взгляд, то начал понимать,  какая
сцена здесь разыгрывается. Хорошо, что Майя, кажется, еще не поняла.
   И все же мне не хотелось уходить от этих детей. Мне было хорошо с ними. И
Майе тоже. Она дала Магде  кучу  советов,  которых  сама  в  свое  время  не
выполняла. А я наблюдал, как они изо всех сил  пытаются  скрыть  радость  от
того, что им удалось развеселить нас, как она восхищается им, а он -  ею.  Я
отбросил необоснованные подозрения, будто они сговорились с Юрой и Аллой. По
всей видимости, они с ними не были и знакомы, а приход в один день -  чистое
совпадение. Странно, что их не очень искусная игра  оказалась  сильнее,  чем
расчет наших старых друзей.
   По дороге домой Майя была необычно ласковой и  задумчивой.  Легкие  тучки
пробегали по ее лбу, туманили глаза. Она прижалась к моей руке, спросила:
   - Ты не обижаешься на меня?
   - Что с тобой, милая? Она тяжело вздохнула:
   -  Мне  снятся  кошмары.  Что-то  чудится.  Ничего  не  могу   запомнить.
Забываю...
   - Что забываешь?
   - Все. О тебе, о  работе.  Забываю  самые  элементарные  сведения.  Такое
впечатление, как будто отказывает память.
   Я почувствовал, как у меня холодеют руки и ноги от жуткой догадки. Ничего
не мог ей  сказать.  Если  мои  подозрения  подтвердятся,  то  ничем  помочь
нельзя...
   Она смотрела на меня, ожидая утешения. Я сделал усилие над собой, пытаясь
улыбнуться. Очевидно, получилась отвратительная  гримаса,  потому  что  Майя
поспешно сказала:
   - Не надо.
   Мы шли молча, взявшись за руки. Я не мог защитить ее.

   *
   - Привет, старина! - рявкнул Стоп Степаныч, опуская  мне  на  плечи  свои
могучие руки.- В конце  концов  прибыл  договориться  о  новых  заказах.  По
знакомству выполните в первую очередь? Или посмеете поставить в общую?
   Он грозно-вопросительно изогнул правую бровь. Я изобразил легкий испуг, и
он довольно засмеялся, спросил:
   - Ну, выкладывай, как вы здесь живете?
   Его бас рокотал и гремел, как обычно, но я  его  слишком  хорошо  знал  и
между паузами различил тревожные потки. Понял, что  он  должен  говорить  со
мной о чем-то, о чем ему говорить не хочется.
   Он расспрашивал и сам рассказывал новости, явно оттягивая другой, заранее
подготовленный разговор. Это был один из его приемов.
   Но я в таких случаях действовал иначе. И сейчас спросил напрямик:
   - Не начнешь ли с главного? Он сердито свел лохматые брови:
   - Неужели двести пятьдесят лет не могли тебя изменить?
   Я не отозвался на шутку. И ему не оставалось ничего другого, как ответить
на мой вопрос:
   - Посоветоваться с тобой хотел. Понимаешь, как видно, я устал в последнее
время. Не могу запомнить никаких новых данных. Не лезут в голову, хоть она у
меня всегда была просторной. Конечно, это - временное явление,  но  досадно,
черт возьми! В  самый  разгар  работы!  Чего  доброго,  придется  еще  брать
внеочередной отпуск!
   Раз он так хорохорится, дело плохо. Я ловил его  взгляд,  но  он  отводил
глаза. Значит, и он понял,  в  чем  тут  дело.  (По  глазам  мы  безошибочно
определяли, когда кто-то из нас говорил  неправду.)  Он  знал,  что  это  не
"временное". Может быть, успел поставить и проверить диагноз, как это сделал
я. Собственно говоря, я мог бы поставить этот диагноз раньше, если бы не был
так упрям. Мог бы предвидеть его еще тогда, когда мы начинали опыт.
   Ведь память притупляется  не  из-за  возраста,  а  из-за  груза.  Ребенок
запоминает лучше, чем взрослый, в основном потому, что в его кладовой  много
свободного места, что доска его памяти чиста, свободна  от  записей,  каждое
слово на ней отчетливо видно.
   Но я ошибся, полагая, что когда человек забывает о чем-то, то  он  совсем
выбрасывает это из ячейки памяти, освобождая ее  для  нового  груза.  Память
ничего не выбрасывает. Она только задвигает это  в  дальние  углы  кладовок,
часто  опускает  в  самые  нижние  этажи,   производя   перемещения,   чтобы
ассоциативные области всегда имели поблизости, под рукой, то, что  в  данный
момент важнее. А  когда  момент  менялся,  снова  производились  перемещения
багажа памяти. В минуты сложных  теоретических  расчетов  человек  помнил  о
логарифмах и синусоидах, а в минуты опасности в его памяти  вдруг  всплывали
давно забытые сведения о том, как тушить пожар  или  как  перебраться  через
болото. Память человека многогранна, подвижна, скопидомна и не  безгранична.
Два последних ее качества и угрожали нам. Ведь мы погрузили  в  свою  память
все те миллионы бит информации, которые могли, а больше  там  не  оставалось
места.
   Теперь-то я понимал, что творилось со мной и с Майей,  почему  я  не  мог
запомнить новых сведений, почему видел страшные сны, где путалось прошлое  и
настоящее. У Майи состояние было не лучше, поэтому я и  увидел  тогда  ночью
перед ней аппарат для детей, начинающих обучение. Но я продолжал  надеяться,
отыскивая средства, которых не существовало.
   Дело в том, что  это  нельзя  было  назвать  болезнью,-  так  проявлялись
свойства наших  организмов.  И  чтобы  бороться  против  этого,  нужно  было
бороться против самих себя.
   - В конце концов все решается просто,- донесся будто  из-за  двери  голос
Степ Степаныча.- Необходимо хорошенько отдохнуть. Я переучился, как  студент
перед экзаменом.
   - Значит, мы готовились к нему вместе,- сказал я, и на  этот  раз  он  не
отвел взгляд.- Исчерпался лимит памяти - вот как это называется. И ты знаешь
все не хуже меня.
   - Нам придется на время оставить свою работу,  подыскать  новую,-  сказал
Степ Степаныч. (Я не ошибся: он немало думал об этом.) - Такую  работу,  где
не пришлось бы пополнять память. Ведь у каждого из нас колоссальный опыт.  А
тем временем медицина что-нибудь придумает.
   - Да, придется некоторое время побездельничать,- ответил я в тон ему, как
можно беззаботнее. Море и солнце.  Азартные  игры.  Пикники.  Путешествия  с
женами. Недаром говорят, что безделье тоже работа. Если бы это было не  так,
от него бы не уставали.
   - В конце концов люди принимаются за работу,  когда  хотят  отдохнуть  от
безделья!-рявкнул он.-Мы были идиотами! Помнишь, как отлично жили  некоторые
людишки без  всякой  работы?  Их  называли  рантье  или  тунеядцами,  и  они
гордились этими титулами.
   - Это было давно!-сказал я резко, потому что мне надоела игра и я слишком
хорошо понимал своего друга. (Впрочем, оказалось, что я его  понимаю  не  до
конца.) - Но нам все равно придется на некоторое время отстраниться от  дел.
Конечно, найдется такая работа, которую и мы сможем выполнять. А пока...
   - Я уже нашел место для отдыха,- сказал Степ Степаныч, вытаскивая карту.-
Вот этот заливчик, а? Потом - путешествие в лунные заповедники. Вы все могли
бы поехать раньше.
   - А ты?
   - Я - потом. Как только закончу одно дельце. Это недолго.
   - Но как же тебе удается?..
   Он понял, о чем я хотел спросить.
   - Стимуляторы. Принимаю их, когда необходимо что-то запомнить.
   - Интересно... Какие же именно?
   Он подал мне листок бумаги и поспешно сказал:
   - Не советую следовать моему примеру. Нужно все время  увеличивать  дозу.
Это небезопасно. Вот зачем он пришел!
   - Отправим жен на этой неделе,- предложил я.
   - А вы с Юрой?
   - Нам нужно закончить работу. Создание защитной  энергетической  оболочки
вокруг организма. Ты знаешь. А потом поедем и мы. Давно мечтал побродить  по
дну с тагикамерой.
   -  Вот  совпадение!  А  я  собирался  поохотиться,-  улыбнулся   он.-   И
волей-неволей...-  Его  лицо  снова  стало  озабоченным.-   Смотри   же   не
злоупотребляй стимуляторами. Закончишь работу  -  и  точка.  Иначе  наступит
отравление, появятся припадки, провалы сознания. Это похоже  на  безумие.  Я
испытал на себе.
   "Так вот что с ним было тогда - отравление стимуляторами!-подумал я.-  Но
какой выход? Безделье? Безоблачная жизнь? А чем это лучше безумия?"
   Я сказал:
   - За меня не беспокойся. Приказано бездельничать - будем бездельничать.
   Он недоверчиво спросил:
   - И на новую работу потом перейдешь? На такую, чтобы полегче?
   - А почему бы и нет? Так даже интереснее.
   - Вот это дело!-обрадовался он.-А то всегда выбираем такие  занятия,  что
впору надорваться. Признаюсь: я думал об этом, когда ничего  такого  еще  не
стряслось,
   - Главное, чтобы жизнь была интересной.
   Он поднялся, проговорил на прощание:
   - Увиделся с тобой, побеседовал - легче стало. И яснее. Нас поневоле ждет
безоблачная жизнь, старина!
   - Так договорились?
   - Конечно!
   Я протянул ему руку, но тут же передумал. Обнял его за плечи, притянул  к
себе. Он с готовностью закинул подбородок на мое плечо, щекой  касаясь  моей
щеки. Так не нужно смотреть друг другу в глаза...

   *
   Степ Степаныч дышал тяжело, с присвистом.  Крупные  выпуклые  черты  лица
искажались судорогами волнения, львиная голова то поднималась с подушки,  то
опускалась, как будто он всматривался во что-то и не мог увидеть или кого-то
ждал.  Он  смотрел  на  нас  глазами,  полными  мучительной   напряженности,
отчаянного усилия, и не видел нас.  Врач,  стоящий  за  его  спиной,  развел
руками...
   Юра кусал  губы,  Майя  бессильно  уронила  руки  на  колени,  жена  Степ
Степаныча смотрела куда-то поверх его  головы.  И  все  мы  думали,  думали,
пытаясь увидеть выход из ловушки.
   Конечно, закончив  одну  работу,  он  начал  другую.  Иначе  он  не  мог.
Злоупотреблял стимуляторами, все увеличивая дозу. Я знал еще во время нашего
последнего разговора, что все слова о безделье и  отдыхе,  о  другой  работе
ничего не стоят. Не потому, что море, путешествия, развлечения,  а  потом  -
легкая полуавтоматическая работа, где не  нужно  приобретать  новых  знаний,
хуже безумия и смерти. Но ведь мы были полны сил. Наши мышцы эластичны,  как
у юношей, дыхание ритмично и спокойно даже после быстрого бега. Мы не  могли
принять новую долю.
   Я прислушивался к тишине  мучительного  ожидания,  и  мне  казалось,  что
пахнет  мышами,  которые  остались  лишь  в  зоопарках.  У   нас   оставался
единственный выход, но говорить  о  нем  было  трудно.  Он  назывался  "смыв
памяти"- конечно, не всей, а ее части, но это было то же самое,  что  отсечь
часть своей личности; ведь наше "я"- это в основном то, что  мы  пережили  и
запомнили.
   - Чтобы спасти его,- я не узнавал  собственного  голоса,-  мы  произведем
смыв памяти излучениями в узком диапазоне...
   - Да, больше ничего не придумаешь,- сказал Юра и облегченно вздохнул.
   Я удивленно смотрел на него: как легко он воспринял  мое  предложение!  Я
ожидал другого...
   - Так мы спасем и его и себя,- прошептала  Майя  и  ободряюще  улыбнулась
мне, как в прежние времена.
   Жена Степ Степаныча задумчиво смотрела на мужа, опершись на  руку.  Может
быть, она гадала, вспомнит ли он ее после "смыва". Все они делали  вид,  что
не боятся опасности и не знают, кто в ней виноват. И я подумал: не  является
ли наивысшим достижением человека умение  правильно  воспользоваться  правом
выбора, сделать верный ход в шахматной партии после того,  как  уже  сделано
столько ходов наобум?..

   *
   Этот странный рыжий человек, сухощавый и гибкий, Как  юноша,  с  широкими
плечами и тонкой талией, ожидал Меня в моем доме.
   - Только взгляни, какой прекрасный гравилет я тебе предлагаю!-сказал  он,
увлекая   меня   на   эскалатор.-   Собственная    конструкция,    автопилот
руководствуется и твоими желаниями и безопасностью.
   Он тащил меня к гравилету, а я пытался вспомнить, где его видел и как его
зовут. И поэтому, когда он спросил: "Берешь?"- я согласно кивнул головой.
   Его веснушчатое задиристое лицо ослепительно заулыбалось, показав крепкие
белые зубы.
   - Спасибо за подарок!- воскликнул он, и я не понял, на что он намекает  и
чего от меня хочет за свой аппарат.
   Я растерянно смотрел на него, и вид у меня был, наверное, не очень умный.
Он еще несколько раз поблагодарил и направился к такому же аппарату,  как  и
подаренный. Но внезапно остановился и снова подошел ко мне. На  его  лице  с
острым птичьим носом отражалась нерешительность.
   -   Позволь   спросить   тебя...-   начал   он   и,   дождавшись   кивка,
продолжал:-Видишь ли, мне когда-то автомат сообщил о  совершенно  непонятных
людях, живших уже в двадцатом веке. Они назывались фашистами...
   Он умолк, и губы его дрожали. Но он  не  обратил  на  это  внимания.  Как
видно, этот человек не знал о том, что  его  губы  способны  дрожать.  Я  не
понимал, почему он так волнуется из-за событий далекого двадцатого века.
   - А потом то же самое мне рассказал  дед.  И  еще  о  нашем  предке,  имя
которого не сохранилось, так как оно недостойно памяти. Сначала ею  называли
грабителем- он занимался тем, что входил в чужие дома и забирал одежду...
   На его дрожащих губах мелькнула улыбка, а  я  но  видел  в  том,  что  он
рассказывает, ничего смешного. Потом понял: он не помнит того, что помню  я.
Именно поэтому он улыбается, вспоминая о воре.
   -  Его  схватили,  изолировали  в  специальном  доме,  где   стены   были
непрозрачны, а на вырубленных в них  квадратах  имелись  железные  решетки.-
Снова на один лишь миг его губы сложились в слабую улыбку.- А  потом  другие
люди освободили его, приняли в  свое  общество.  Он  стал  фашистом,  служил
начальником лагеря. Это был лагерь, куда людей сгоняли насильно.- Больше  он
не улыбался.- Дед рассказывал, что тот предок сжигал в печах живых  людей  и
получил за это крупный чин... Волнение рыжего все возрастало. Как видно,  он
готовился заговорить о самом важном. В воздухе пахло серой  и  цветами.  Его
светло-голубые глаза с испугом смотрели на меня.
   - Ты ведь жил ненамного позже того времени, должен знать... Дед  говорил,
что они внешне были как мы, так же улыбались, любили своих  детей.  Те,  что
сжигали в печах людей... Правда ли это?
   Я уловил в его взгляде слабую надежду. Пальцы то сжимались,  то  теребили
ткань костюма.
   - Да, - сказал я,- это правда. Надежда в его взгляде  начала  угасать.  И
все же он отчаянно цеплялся за нее:
   - Видишь ли, я, конечно, как все, немного знаком с биологией и медициной.
Но в основном, если помнишь, я конструктор.
   Теперь я вспомнил. Его звали Гей. Он создатель "Поиска". Я  видел  его  в
тот  день,  когда  "Поиск"  стартовал  с  космической  базы.  Гей  стоял  на
опускающемся наблюдательном пункте и все тянул голову вверх, чтобы еще и еще
видеть свое детище, которое  сейчас  унесется  к  звездам.  Он  казался  мне
человеком огромного роста, его лицо было неистовым,  а  глаза  зоркими,  как
следящие приборы. Мне даже не верилось, что сейчас  передо  мной  стоит  тот
самый человек.
   Как ни трудно ему было, но он решился высказать:
   - У нас в роду все темные, а у меня волосы рыжие, как у  того  предка.  И
глаза светло-голубые. Как у него. И когда работа не клеится, у  меня  бывают
припадки ярости,  такой  же  темперамент,  возбудимость.  То,  что  называют
неуравновешенной психикой. Случаются  минуты,  когда  я  способен  разорвать
чертежи, нагрубить товарищу. Понимаешь?
   Он заглянул мне в глаза. И я понял, что он еще не сказал самого главного,
что он боится не за себя.
   - У меня есть сын. И внешне он очень похож на меня... Что будет, если  он
окажется слабым и не сумеет подавить в себе наследственную память? Я  что-то
слышал о наследственных вспышках раз в несколько поколений...
   Наконец я понял, чего он боится. Теперь пришла моя очередь улыбнуться,  и
его лицо сразу же просветлело, как будто моя улыбка осветила и его.
   - Это не передается по наследству,- сказал я таким тоном, чтобы у него не
осталось сомнений.
   Мне казалось странным, что какой-то там фашист мог быть похожим, хотя  бы
и внешне, на создателя "Поиска". Но разве безразличие природы имеет границы?
   Он больно стиснул мою руку, его голос сразу же изменился, набрал силу:
   - Ну теперь спасибо тебе еще за один подарок. Большое спасибо!
   И тут, как при сполохе молнии, я понял,  почему  он  благодарил  меня  за
гравилет, который я принял от него, что он имел в виду под словом "подарок".
Память опять подшутила надо мной. Я живу в двадцать втором  веке,  но  слово
"подарок" воспринял так, как его  восприняли  бы  много  десятилетий  назад,
когда вещей для всех не хватало  и  люди  зависели  от  них.  А  сейчас  Гей
благодарил меня за то, что я принял созданный им гравилет, тем самым  сделав
подарок ему. Ведь я мог выбрать аппарат, предложенный другим конструктором.
   Мог  ли  Гей  не  улыбаться,  вспомнив  о  человеке,  который   занимался
совершенно непонятным ему делом - грабежом?

   *
   Я увидел Степ Степаныча в последний раз... Собственно говоря, не  его,  а
то, что от него осталось. Обломки аппарата, на  котором  он  летел,  мерцали
оранжевыми крапинками.
   Я терпеливо ожидал, пока  закончат  обследование,  предвидел  результаты.
Палочкой ковырял землю, разбивал слипшиеся комочки.
   - Он выключил автопилот и перешел на ручное управление,- сказал  один  из
членов комиссии.
   Другой испуганно посмотрел на меня, толкнул его локтем, и они перешли  на
шепот.
   "Ничего другого нам все равно не оставалось,- думал я,- смыв части памяти
или отравление стимуляторами..."
   - Он погиб из-за собственной неосторожности,  но...-  начал  председатель
комиссии. Я перебил его:
   - Не пытайтесь меня рассмешить. В данной ситуации это не пройдет.
   Он устало махнул рукой:
   - Вам придется прекратить смыв, пока мы окончательно не выясним... Вопрос
двух-трех дней...
   Я понимал, что они уже все  выяснили,  а  два-три  дня  им  нужны,  чтобы
поосторожнее сообщить мне, почему дальнейший "смыв" невозможен. Но ото я уже
понял и сам,
   Степ Стопаныч погиб потому, что из  его  памяти  были  "смыты"  сведения,
необходимые для управления гравилетом.  Мы  разгружали  нижние  слои.  Разве
могли мы знать, что выбрасываем из каждой  "кладовки"?  Мы  могли  выбросить
даже правила ходьбы или сведения о собственной личности. А у Степ  Степаныча
"смыли" понятия "вправо" и "влево",  и  один  поворот  рукоятки  разбил  его
бессмертие, как хрупкую старинную вазу.
   Почему мы не можем  иногда  предвидеть  самых  элементарных  вещей?  Наше
желание, как густой туман, заслоняет все камни и пропасти на дорого, которую
мы выбираем.
   Я уже не мог не думать о  том,  как  страшна  гибель  обычного  смертного
человека и для него и для окружающих.  Но  где-то  в  подсознан