допрос здесь не поможет. Нужно было
обдумать сложившуюся ситуацию и найти верный ход.

XXI

Валерий плыл, держась за "торпеду", которая предназначалась для почты.
Работал и двигатель скафандра. Журналист плохо помнил, где располагались
пещеры, надеялся на интуицию. Когда увидел знакомый выступ скалы, память
подсказала, что надо повернуть влево.

Показались коралловые скалы и гроты. Их создали с идеальной точностью,
повинуясь единой программе, миллионы крохотных существ. Им не нужны были
чертежи, каждый работал в одиночку. У них не было линий связи, известных
людям, но все-таки они представляли единое общество с единым хозяйством.
"Мы называем это инстинктом, а не коллективным разумом, - подумал Валерий.
- Но дело не в названиях".

Он бросил взгляд на фосфоресцирующий циферблат часов и ужаснулся: с
момента, когда он покинул "колокол", прошло двадцать минут. Если Евг еще
жив, то через восемь минут он задохнется.

Плыть быстрей Валерий не мог. Оставалось не смотреть на часы, а полагаться
на случай. Он закричал от радости, увидев темный вход в пещеру и услышав
стрекотанье счетчика Гейгера. Значит, это были именно те пещеры. Счетчик
указывал и на другое, но сейчас Валерий не думал об опасности.

Он нырнул в кромешную тьму, услышал писк локатора и почувствовал удар о
камни. Включил прожектор. Стены пещеры переливались, сверкали. Он достиг
заграждения из наваленных камней. Вверху виднелось отверстие, достаточное
для того, чтобы человек в скафандре мог протиснуться. "Торпеду" он оставил
на якоре, включив ультразвуковой маяк.

Как только Валерий миновал нагромождения камней, коридор стал иным. В
стенах было меньше выступов; казалось, что они обработаны каким-то грубым
орудием. Он приготовил патрубок от кислородного аппарата, чтобы сразу
подключить его к скафандру Косинчука, если тот найдется. Не удержался,
глянул на часы. Оставалось четыре минуты и... крохотная надежда на то, что
он ошибся и в запасе есть еще несколько минут.

Валерий увеличил яркость прожектора до предела. Коридор уходил далеко,
похожий на глотку какого-то длинношеего археоптерикса. Только теперь
Валерий понял, как мало у него шансов спасти Евга. Где он застрял? В
пещерах? Или по дороге к подводному дому? А может быть, его держат в плену
осьминоги? Вспомнилось предостережение Мудреца. Возможно, следовало взять
его с собой? Но ведь верить ему нельзя...

Валерий почувствовал чью-то чужую печаль, словно кто-то сожалел о
случившемся. Она звучала, как музыка, в ней слилось много оттенков:
нежность, грусть, боль... Звонили колокола - сотни больших и маленьких
колоколов и колокольчиков, медных, серебряных, стеклянных, отпевали, пели:
спасти нельзя, ничего не поделаешь, это замкнутый круг, не ищи напрасно
выхода, не пытайся порвать цепь, ты не прикован цепью, все значительно
проще и неизбежней - выхода нет. Покорись, непокорный, не безумствуй,
безумец, не геройствуй, герой. Все бесполезно: и безумие, и геройство, и
любовь, и ненависть... Выхода нет. Только в смирении победа, только в тебе
самом выход, но разве ты знаешь, куда он ведет, что за ним? Вот камень на
твоем пути, но где преграда - в камне или в тебе самом, в теле твоем,
которое не может пройти сквозь камень? Разве поймешь, для чего твой гнев,
если гневаешься не на того? Поверни назад, ты никого не найдешь и никому не
поможешь. Ничего сделать нельзя - это единственное утешение, потому что
другого все равно нет. Если с другом случилось несчастье, утешься тем, что
рано или поздно оно случится и с тобой. Если тебя постигло горе, знай, что
оно постигнет и всех других. Мы связаны одной цепью - мы все, люди и
осьминоги, скалы и водоросли, живые и мертвые. Прими эту истину и
успокойся...

Будто заколдованный этими чужими мыслями, звоном колоколов, печальной
мелодией, звучавшей в голове, Валерий остановился. Правая рука случайно
нажала на ручку тормоза, и водометный двигатель скафандра затих. Стали
расплываться цели, ради которых он спешил, медленно гасли воспоминания. Но
светящийся, неподвластный настроению циферблат его часов напомнил о себе. В
памяти мелькнули гибкие щупальца, улыбающаяся голова дельфина Пилота, лица
Людмилы и Евга. Валерий включил двигатель и снова ринулся вперед. Он
чувствовал, как по ногам бьют струи воды, выбрасываемые из сопла двигателя.

Коридор стал расширяться. Валерий увидел, что навстречу ему что-то плывет.
Он остановился, приготовив пистолет-лазер, повел прожектором. Луч осветил
скафандр...

Еще не веря в такое счастье, Валерий бросился к Косинчуку. Схватил его за
плечи, повернул лицом к себе. Губы Евга изогнулись в улыбке. Но его руки
висели, как плети. Валерий понял, что ошибся: Евг не мог плыть навстречу.
Возможно, его медленно несло течение... Губы Евга улыбались, но Валерий
боялся посмотреть в его глаза. Еще до того как увидел их - неподвижные,
остекленевшие, - он знал, что Евг мертв...

Двигатель скафандра продолжал работать и медленно тащил обоих. Они
оказались перед развилкой. Валерий услышал шум. Резко усилилось стрекотание
счетчика Гейгера, заглушило писк локатора. Валерий повернул за угол и
остановился. Выключил прожектор. Стрекотание становилось все громче и
громче. Появились очертания огненных пауков, тащивших фосфоресцирующие
ящики. Они промелькнули и исчезли в другом коридоре, и шум стал затихать.

Валерий осветил прожектором скафандр Косинчука. Заглянул через пластмассу в
его шлем на сигнальный щиток приборов, расположенный над глазами. Стрелка
кислородного прибора не дошла до красной черты. Значит, Евг не задохнулся.
Он умер по другой причине. Его убили. Валерий услышал чьи-то объяснения:
"Он видел то, чего не должен был видеть. Пришлось сделать так, чтобы он не
мог рассказать об этом другим людям. Мы не хотим, чтобы люди стали нашими
врагами. Возвращайся! Если увидишь то, что видел он, тебя ждет его участь".

"Нет, я не боюсь вас!" - мысленно ответил Валерий. Запомнив место, где
остался труп Косинчука, он сжал лазер в правой руке и поплыл в тот коридор,
где исчезли светящиеся пауки.

"Возвращайся!"

"Нет!"

Он услышал испуганный голос в себе самом, но знал, что этот голос
принадлежит не ему: "Не говори "нет". Помни: "да" - это жизнь, "нет" - это
отрицание жизни, смерть".

"Чепуха!" - ответил он себе и тому другому, и память, как награду за
смелость, преподнесла ему стихи: "Смерть начинается с отрицания жизни и,
отрицая все, отрицает себя..."

Ощутимее становилось давление на мозг. Его хотели заставить повернуть
обратно. Но он уже давно понял, что они могут командовать его мозгом, лишь
когда он не сопротивляется. А стоит ему мобилизовать волю - и их
воздействие становится бессильным.

"Возвращайся!"

"Нет! И еще раз - нет!" - ответил он и вспомнил еще две строчки из тех же
стихов: "Жизнь начинается с отрицания смерти и утверждается, утверждая
себя..."

"Это красивые слова - ничего больше. А жизнь - это ощущения, радость,
возможность изведать новое..."

"Слова - это мысли. Чего бы мы стоили без наших слов? - подумал Валерий. -
Может быть, мы и стоим столько, сколько стоят наши слова?"

Он оказался в большой пещере. Черная тень понеслась на него откуда-то
сверху, он едва успел увернуться. Палец сам собой нажал на кнопку лазера, и
тонкий, как игла, луч перечеркнул атаковавшего осьминога, разрезав его на
две обугленные части.

"Каждого, кто нападет на меня, постигнет та же участь", - угрожающе подумал
он и услышал ответ:

"Мы не желаем тебе зла. Но это наш дом. Уходи".

"Нет", - сказал он.

"Подожди, - прозвучал просительный голос. - Выслушай меня".

Невдалеке появился новый осьминог. Он выпустил фиолетовое облако -
"чернильную бомбу", тотчас принявшую очертания осьминога. Теперь октопусов
словно бы стало двое. Спрут пытался сбить с толку противника. Но Валерий
без труда определил, где находится истинный осьминог, луч прожектора
уверенно коснулся его, поймал, осветил. Что-то в нем показалось Валерию
знакомым. А может быть, знакомыми были волны, которые он излучал.

"Кто ты?" - спросил Валерий и почти не удивился, услышав:

"Мудрец". "Значит, тот..." "Да, то был другой осьминог". "Каким же образом
он знал то, что успел узнать о нас ты? Вы общаетесь между собой мысленно?"

"Не совсем понимаю тебя. Но может быть, ты прав".

"Это ты убил дельфинов?" "Я только исследовал дельфинку. Хотел извлечь из
ее памяти то, что она знает о вас, о людях. Она погибла..."

"Ты держал их обоих под гипнозом и подавлял все время, как только появился
в нашем подводном доме. Ты небось думал, что и на людей сможешь так
воздействовать?"

Осьминог промолчал. А Валерий, не ожидая его ответа, спросил:

"Почему вы убили четверых людей? Сначала троих, потом - моего товарища,
Косинчука. Ты же говорил, что любишь людей..."

"Люблю. Это правда. Мы не знали, что люди погибнут".

"Что вы сделали? Из-за чего они погибли?" "Мы исследовали при сильном
воздействии их память, центры их мозга".

"Как достигается сильное воздействие?" - спросил Валерий.

"Прикосновением. Когда наши руки сжимают руки человека, наша мантия
прилегает к его телу, а клюв прижат к его затылку".

"Это хотел сделать со мной тот осьминог, которого я только что убил?"

"Не знаю".

"Он всегда отвечает "не знаю", когда не хочет отвечать", - подумал Валерий,
ничуть не опасаясь, что Мудрец угадывает его мысли. Произнес твердо:

"А теперь проводи меня. Я должен увидеть то, что видел мой товарищ".

"Но я говорил: ты погибнешь. Мы уничтожим тебя".

"Почему?"

"Сколько раз людям надо повторять одно и то же? Если бы твои собратья
узнали о том, что видел он, они стали бы нашими врагами. А это не нужно ни
нам, ни людям. Мы не хотим ссориться с вами. Не из-за чего. Разделим мир.
Вам - суша и воздух, нам - остальное".

"Тот осьминог, который был у нас после тебя, уверял, что вы согласитесь
стать нашими помощниками и в Океане".

"Согласимся", - ответил осьминог, а Валерий подумал: "Врешь!"

"Мы поможем вам разводить водоросли и пасти рыб. Поможем бороться с другими
людьми".

"Еще бы! Это как раз то, что вам нужно, что было бы вам на руку. На все
ваши восемь рук. А теперь прочь с дороги, или я уничтожу тебя!"

"Но я предостерегал тебя. Люди не должны знать..."

"Люди должны знать все. Сначала знать, а затем уже становиться друзьями или
врагами. Это закон всех разумных. Вы сами хотели применить его к нам.
Сначала - знать".

Он включил двигатель, и Мудрец помчался перед ним, вырываясь из луча
прожектора и исчезая во тьме.

XXII

Перед Аркадием Филипповичем лежали две карты бухты - надводной и подводной
ее частей. Первая карта была довольно подробной, вторая - во многих местах
контурной. Ее начал составлять Слава, теперь вносились дополнения и
уточнения в соответствии с тем, что сообщали водолазы. Обе карты пересекали
линии, нанесенные разноцветными карандашами, испещряли цифры. На первой
было больше линий, на второй - цифр. Они отражали распространение и степень
повышения радиоактивности.

То и дело радист приносил новые сводки и молча протягивал их Славе, а тот
передавал Аркадию Филипповичу. Часть сводок затем подвергалась дальнейшей
обработке в вычислительных центрах и снова возвращалась на главное судно.
Сейчас на Славу и Аркадия Филипповича работали десятки учреждений и
лабораторий институтов.

В дверь каюты послышался стук, и на пороге вырос командир группы водолазов.

- Посмотрите, - сказал он, показывая металлическую пластинку с цифрами и
значками. - Это маркировка контейнера с обогащенным ураном.

- Где вы ее нашли? - спросил Аркадий Филиппович, придвигая карту.

- Вот в этом квадрате, - ответил командир. Его палец показывал на скрещение
нескольких линий - двух красных и черной.

- Можно считать установленным, что украденные контейнеры находятся здесь, -
сказал Слава.

- Предположительно, - уточнил Аркадий Филиппович. - Установим, когда
найдем. А установленным является другой и не менее важный факт, что
иностранных кораблей в эти дни в районе бухты не было. Значит,
предположение о диверсии становится все более шатким. А других версий,
которые могли бы с достаточной вероятностью объяснить пропажу, у нас нет...

Он произнес последние слова с вопросительными интонациями, показывающими,
что у него имеется своя версия.

- Давайте поговорим еще раз с осьминогом, - предложил Слава.

- Вы думаете... - блеснул стеклами очков следователь.

- Думаю.

Они оба хорошо понимали, о чем идет речь, хотя догадка казалась совершенно
фантастической. Но когда все версии отпадают одна за другой, остается
фантастика. И, как ни странно, она-то зачастую и оказывается самой верной
догадкой.

- Пошли, - сказал Аркадий Филиппович, складывая карты. - До того, как лодка
будет готова к погружению, у нас остается не меньше получаса.

- Вы тоже хотите пойти с нами? - удивился Слава.

- Да.

Они вышли на палубу и направились к бассейну, у которого дежурили два
моряка. Осьминог уже выплывал навстречу, расправив бледно-розовую мантию.
Слава попросил одного из постовых поставить у самого бассейна тяжелый
железный табурет. Затем обратился к спруту:

"Мудрец, ты можешь уместиться на этом табурете?"

"Могу. Зачем?"

"Попробуй", - не отвечая на вопрос осьминога, предложил Слава, стараясь не
давать волю воспоминаниям. Вряд ли октопус мог одновременно следить за
мыслями нескольких людей, но уж главным собеседником он должен был
интересоваться. Аркадий Филиппович перехватил взгляд Славы и показал ему на
часы. Слава, наблюдая, как моллюск легко взбирается на табурет, попросил
его:

"Ляг ртом вверх, а щупальца свесь вниз".

"Так мне неудобно".

"Это будет продолжаться недолго", - успокоил его Слава, пристально глядя в
огромные осьминожьи глаза. Он знал, что обычные октопусы хорошо поддаются
гипнозу, и помнил об опытах голландского биолога Тан-Кота, испробовавшего
на спрутах различные методы внушения. Сейчас он решился применить один из
них. Может быть, удастся загипнотизировать и Мудреца или хотя бы лишить его
силы воздействия на мозг человека. Осьминог подобрал одно щупальце и обвил
его вокруг ножки табурета.

"Опусти!" - приказал Слава, напрягая волю. Он старался думать лишь о том,
что должно выполнять животное.

Осьминог неохотно повиновался. Нужно было как можно дольше удерживать
октопуса в неудобном для него положении - это облегчало воздействие на его
мозг. Тан-Кот именно таким образом загипнотизировал небольшого осьминога, а
затем делал с ним что угодно: подымал и опускал щупальца, падавшие, как
куски веревки, перебрасывал моллюска с руки на руку, как футбольный мяч.
Голландец был большим знатоком спрутов. Он считал, что возможность их
участия в сеансах гипноза уже сама по себе подтверждает высокую организацию
мозга. Слава напрягал волю, глядя на спрута, и мысленно приказывал: "Слушай
внимательно, слушай только меня и подчиняйся! Отвлекись от всего
постороннего, забудь обо всем, что нас окружает. Нас в мире двое - я и ты.
Я - твой бог, твой господин".

Ему показалось, что воля спрута сломлена, и он спросил:

"Помнишь, я рассказывал тебе, что значит для людей солнце?"

"Помню".

"Как выглядит солнце осьминогов?"

Он почти не удивился, увидев знакомое изображение контейнера. Оно было
таким четким, что можно было различить латинские буквы.

- Так я и думал - мутация, - сказал Слава Аркадию Филипповичу. -
Первопричина - контейнер. Под воздействием радиации обычный вид осьминогов,
возможно октопус Дофлейна, мутировал. Образовался новый вид с необычными
способностями. Он может существовать лишь в условиях высокой
радиоактивности. И спруты сами создают для себя условия...

Слава взглянул на спрута. Заметил дрожь, пробегающую по коже. Щупальца
стали скручиваться. Осьминог просыпался. Слава спросил:

- Куда вы унесли свое солнце? Где оно? "Это тайна. Вторая великая тайна", -
ответил октопус, и Слава поспешил задать новый вопрос, уже сомневаясь в
успехе:

- А какая же первая великая тайна? Осьминог молчал.

- Теперь у вас три солнца?

"Тайна! Тайна!" - твердил осьминог, сползая.

- Наши товарищи проникли туда, где находится солнце? И вы их убили?

Слава знал о том, что спруты способны выпрыгивать из воды. Но он не
предполагал, что такой большой и тяжелый моллюск, как этот, способен
совершить настоящий полет. Ему показалось, будто черная ракета взвилась из
бассейна в воздух. Она описала дугу в добрый десяток метров и шлепнулась за
бортом судна в море...

ХХIII

Подводная лодка снова причалила к "колоколу". На этот раз моряки провели
сложный маневр быстрее и с меньшим трудом. Помог опыт.

Слава сумел доказать Аркадию Филипповичу, что поиски следует начинать
отсюда. Даже если они затратят час, чтобы тщательно обыскать все ящики и
закоулки подводного дома, где может находиться лабораторный журнал, то в
конечном счете сэкономят время.

Слава просматривал ящик за ящиком. Время бежало, хотелось угнаться за ним.
Движения Славы становились лихорадочными, суматошными. Он нервничал, ему
казалось, будто он что-то пропустил, и, теряя драгоценные минуты, Слава
вторично просматривал те же ящики.

Аркадий Филиппович помогал ему в поисках, но действовал по-своему. Он
внимательно осматривал салон, пытаясь представить, куда можно было положить
журнал. Когда этот путь ничего не дал, он слегка изменил тактику. Теперь он
пытался представить не место хранения журнала, а различные ситуации,
возникающие в "колоколе", и действия людей, о которых знал по рассказам их
товарищей. Ему пришла в голову мысль: "А если кто-то из них лег спать, а
потом проснулся и ему нужно было что-то записать..." Он еще не представил
ситуацию полностью, а его взгляд уже уткнулся в прямоугольник откидной
койки. Несколько неторопливых шагов - и он опустил койку. Из-под надувной
подушки выглядывала полоска пластмассы. Он приподнял подушку и увидел
лабораторный журнал. Слава кинулся к нему, закричал:

- Я же говорил, что найдем! Видите? А вы не верили!

Он быстро перевернул несколько страниц, просматривая их почти на лету, и
остановился на предпоследней записи, где Косинчук рассказывал о первом
посещении пещер и о своем намерении отправиться туда вторично. Теперь он
знал, где искать товарищей.

- Поспешим!

Слава взглянул на Аркадия Филипповича и с удивлением увидел, что тот не
спешит, а продолжает осматривать салон.

"Он так обрадовался, будто уже нашел их, - думал следователь. - И он так
спешит, словно прошло пять, а не пятьдесят часов. Хотел бы я иметь хоть
часть его надежды..."

Он тяжело вздохнул и пошел к выходу из салона, который теперь служил и
входом в подводную лодку. Ломило поясницу, с непривычки было трудно дышать.

Подводная лодка отчалила от "колокола" и взяла курс к пещерам. Теперь у
моряков были надежные ориентиры.

Слава сидел рядом с Аркадием Филипповичем, держа в руках лабораторный
журнал. Многое стало ясным, он уже не мог напускной веселостью защититься
от грустных мыслей. Он боялся вызывать в памяти лицо Валерия и думал:
"Всякий раз, когда нарушается равновесие в неживой природе, что-то
обязательно случается и в мире живых существ. Когда в воздух выбрасывается
бензинный перегар или дым химических комбинатов, а в воду рек и морей
спускаются отходы предприятий, это не проходит бесследно для микробов или
насекомых, для рыб или людей. Впрочем, "или" можно употребить лишь условно,
потому что микробы и люди, рыбы и насекомые связаны одной
нуклеиново-белковой цепью. "Или" означает лишь выбор начала - образование
нового штамма микробов, вымирание вида насекомого, гибель динозавров,
появление октопуса сапиенса. И как бы очередное "или" не оказалось
последней каплей, которая ведет к трагедии гомо сапиенса, если когда-нибудь
мы, сея зерна, не сможем предугадать всходов и по началу процесса не
определим его конец...

XXIV

Коридор то сужался, то расширялся. Казалось, что он пульсирует, как
набухшая вена, ведущая прямо к чьему-то сердцу. Валерий заметил по сторонам
несколько площадок искусственного происхождения. В друг