тораживает и пугает меня - то ли его  взгляд,
внезапно застывающий неподвижно на каком-нибудь  предмете,  то  ли  робкое
прикосновение. Его  пальцы  холодны  и  неприятны,  как  бы  осторожно  ни
касались они моей руки. И я невольно отдергиваю  руку,  хотя  очень  боюсь
обидеть Ивана Степановича..."



   3

   Он легко оттолкнулся от площадки и побежал по канату. Далеко внизу,  во
тьме, едва различались очертания огромной, в унисон дышащей массы.  Сейчас
он не различал в ней отдельных лиц, но хорошо представлял, как они  следят
за ним, сколько различных чувств отражается на них...
   Замедлилась музыка марша, в ней стали прослушиваться  предупредительные
паузы, нарастала барабанная дробь...
   Он напряг мышцы, стараясь как бы проверить и прочувствовать  каждую  из
них... Сейчас он сотворит свой номер - двойное сальто-мортале с шестом  на
проволоке. Еще недавно такой номер считался невозможным  даже  для  самого
тренированного артиста. Но у него, Виктора, мышцы напрягутся и расслабятся
на доли секунды быстрее, чем у обычного человека, и  этих  долей  окажется
достаточно, чтобы благополучно совершить невозможное.
   Десятки  раз  его  обследовали  врачи,  удивляясь  феномену.   Пожалуй,
тщательнее других его изучал врач, знакомый сестры. Кажется, он не  только
вылечил Таню, но и влюбился в нее.  Сегодня  Танюшка  наконец-то  решилась
прийти  в  цирк  посмотреть  его  сальто.  Как  жаль,  что  отсюда  ее  не
различить...
   Отсюда он видит только то, что называют "лицом публики", -  сотни  лиц,
объединенных напряженным ожиданием...
   Музыка стихает, грохот  барабанов  усиливается  и  внезапно  обрезается
лезвием  тишины.  Виктор  отвлекается  от  всех   посторонних   мыслей   и
сосредотачивается только на себе - на своем теле и на том,  что  предстоит
совершить, выстраивая в памяти последовательность движений...
   Толчок ногами о проволоку, напрягаются мышцы спины... И уже  взлетая  в
воздух, уже переворачиваясь, он вдруг настораживается. Испуг пронзает  его
острием стрелы, - отравленный и  непонятный,  как  недоброе  предчувствие.
Десятки раз он исполнял этот номер - и ни разу не чувствовал  ни  малейшей
неуверенности. А сейчас... Правая пятка больно  ударяется  о  проволоку  и
проваливается в пустоту. Виктор падает, все в нем  обмирает,  а  навстречу
несутся огни и крики... И он не узнает, что в этот вечер  реакции  мышц  в
его ногах протекают, как у  всех  нормальных  людей,  -  на  доли  секунды
дольше...
   Внезапный рывок за спину - сердце и желудок  еще  несутся  вниз,  мышцы
сведены в  конвульсиях.  Но  Виктор  взлетает,  качается  на  страховочном
канате, - беспомощный, как рыбешка на крючке. Он слышит единый крик зала -
крик облегчения, а  сам  готов  завыть  от  унижения  и  стыда.  В  голове
проносится: "Я ведь просил в качестве исключения разрешить  мне  выступать
без страховки, я обижался и грозился уйти из цирка,  когда  отказали...  А
что было бы сейчас со мной?.."
   Он чувствует, как  сводит  внутренности,  и  пугается,  что  его  может
стошнить здесь, сейчас...
   Совсем близко мелькает поручень площадки. Стоит только протянуть  руку,
ухватиться за него - и ощутить ногами рифленую твердь. Постоять  там  пару
минут, отдышаться и попробовать повторить номер... Но при одной  мысли  об
этом приливает тошнотворный страх. "Что это со мной? Ну, ошибся, сорвался,
с кем не бывает..."
   И даже ухватиться за  поручень  не  может,  хотя  тот  мелькает  совсем
близко... Приближается - уносится, приближается -  уносится,  раз  -  два,
веселые качели, с кем не  бывает,  невелика  беда,  протянуть  руку,  чуть
податься вбок,  рука  не  слушается,  тошнота  накатывает  волной  в  такт
мельканию; прилив - отлив, прилив - отлив... Господи, только  бы  не  это,
лучше разбиться насмерть...
   Униформисты поняли его состояние. Страховочный канат натянулся,  поднял
его, осторожно опустил на арену. Ассистенты подхватывают под руки,  уводят
за кулисы. Подбегает встревоженный инспектор манежа:
   - Слава богу, все обошлось.  Теперь  будете  жить  двести  лет.  Я  уже
объявил, что обещанный номер зрители увидят завтра или послезавтра...
   Виктор отрицательно мотает головой...
   - Ну, ладненько, не огорчайтесь, не отчаивайтесь,  я  объявлю  в  конце
программы, что вы заболели и номер откладывается до выздоровления. Так?
   Виктор ничего не отвечает. Он до боли сжимает зубы, стараясь изгнать из
памяти мелькание поручня,  посыпанную  мелкими  опилками  желтую  арену  и
сверкающую стрелой проволоку...



   4

   - Артист Виктор Марчук после того случая у нас больше не выступает.
   - А в цирке работает?
   - Нет, отказался наотрез.
   - Конфликт?
   - Дело не в том. Видите ли,  товарищ  следователь,  извините,  не  знаю
вашего имени-отчества... Павел Ефимович? Так вот, Павел  Ефимович,  артист
Марчук, как бы вам сказать, стал калекой...
   - По моим сведениям, у Марчука не было травмы.
   - Кроме психической.
   - И...
   - И она оказалась неизлечимой. Поезжайте к нему домой, убедитесь...



   5

   Павел Ефимович Трофиновский, следователь, долго  раздумывал,  вытряхнув
на  стол  бумаги  из  разных  папок.  Он  перебирал  их  и  так,  и  этак,
перечитывал, сортировал, раскладывал, как пасьянс,  и  наконец  решительно
собрал их все в одну папку, будто объединял делопроизводство.
   Следователь  Трофиновский  внешне  мало  выделялся   из   среды   своих
сослуживцев, его облик полностью совпадал  с  писательскими  штампами  для
людей этой профессии:  среднего  роста,  стройный,  гибкий,  с  пружинящей
походкой, с правильными чертами лица, прямым римским носом, энергичным,  с
ямочкой, подбородком, четкими очертаниями полноватых губ.  Но  иногда  его
губы приоткрывались и застывали, а в широко  поставленных  светлых  глазах
проявлялось выражение отрешенности, которое малознакомые женщины принимали
за признак мечтательности. Но  сотрудники,  давно  знавшие  Трофиновского,
по-иному толковали  это  выражение:  "Паша  моделирует  ситуации",  или  -
"Трофиновский учуял след". Павел Ефимович в свои тридцать шесть  лет  имел
две  правительственные  награды.  Его  стихи   изредка   публиковались   в
московских журналах. В следственном  отделе  считалось,  что  он  обладает
развитой интуицией, поэтому ему и поручили вести "странное дело".
   Павел Ефимович отодвинул  папку,  откинулся  на  спинку  стула,  закрыл
глаза, сортируя еще раз - теперь уже в воображении  -  описания  различных
происшествий: балерина Борисенко во время спектакля повредила ногу, боксер
Пинчерский в тренировочных боях потерпел подряд  три  поражения  от  более
слабых противников. И вот теперь - случай с канатоходцем Марчуком...
   Тягостно вспоминать, каким увидел его Павел Ефимович в последний раз. С
трясущимися губами и блуждающим взглядом.  Складывалось  впечатление,  что
артист кого-то ждет и отчаянно боится, как бы  этот  "кто-то"  не  пришел.
Находясь в его квартире,  Трофиновский  начал  невольно  прислушиваться  к
гудкам проезжающих автомобилей, к шагам  на  лестнице...  И  только  потом
понял, что Марчук боится воспоминаний, которые хотел бы похоронить на  дне
своей памяти, но не знает, как это сделать. Все  его  ответы  сводились  к
невразумительному бормотанию: "Обычный  профосмотр  -  кровяное  давление,
пульс,  прослушал   легкие,   проверил   реакции   мышц..."   Приходившего
"профессора" помнит плохо:  "...невысокий,  худой,  с  запавшими  глазами,
говорит быстро, заглатывая окончания слов". Но  в  клинике,  обслуживающей
цирк, никого похожего не  оказалось.  А  между  тем  у  всех  пострадавших
появлялся подобный "профессор" с небольшим аппаратом в черном чемоданчике.
Говорил, что прислали из поликлиники для обычного профосмотра.
   Трофиновский анализировал показания, нетерпеливо  поглядывая  на  часы.
Наконец в дверь постучали. Пришла Татьяна Марчук...
   Он ее видел до этого лишь однажды, после происшествия  в  цирке.  Тогда
она выглядела лучше, хотя и была, конечно, напугана. А сейчас  углубились,
скорбные морщины у рта, глаза - как настороженные  зверьки.  "Она  кого-то
боится. Кого?" - подумал следователь.
   - Здравствуйте, Татьяна Львовна! Рад, что не забыли о моей просьбе.
   Худенькие плечи Татьяны вздрогнули:
   - Как можно забыть? Дело у нас с вами общее...
   - Прошу вас еще раз вспомнить обстоятельства,  предшествующие...  -  он
запнулся, - происшествию с вашим братом. Расскажите - как можно  подробнее
- о человеке с аппаратом, приходившим к Виктору Львовичу...
   - Это когда был профосмотр?
   - Так, во всяком случае, говорил  ваш  брат.  Что  вам  знаком  этот...
"профессор", что он вас лечил...
   - Нет, нет, не знаю никакого профессора!
   Сказав это, она поспешно отвела глаза. "Почему?" -  мелькнула  у  Павла
Ефимовича мысль.
   - Вы договорились с братом, что придете на представление?
   - Да. Он оставил для меня пропуск у администратора.
   -  Брат   не   упоминал   о   медицинском   освидетельствовании   перед
выступлением?
   - Врачи часто проверяли его. Двойное сальто-мортале - гвоздь программы,
вы же знаете...
   - Но в этот раз его обследовал кто-то новый.  Этого  человека  никто  в
цирке раньше не видел.
   - И вы думаете, что это и явилось причиной... падения Вити? - недоверие
явственно пробивалось в ее голосе.
   - Пока только предполагаю.
   - ...Предполагаете, что  кто-то  желал  сорвать  Витин  номер?  Что  он
специально явился, чтобы погубить моего брата?
   - У этого человека был с собой какой-то аппарат, - следователь  пытался
направить разговор в нужное ему русло.
   - Вы полагаете, что этим аппаратом он сбил Витю с каната?
   "Похоже, что она допрашивает меня.  Желание  больше  знать  о  причинах
неудачи брата естественно для нее. Но почему она предпочитает рассказывать
поменьше? И голос напряжен. Она говорит со мной  так,  будто  видит  перед
собой не союзника, а противника..."
   - Я не могу так полагать. Какие у меня основания?
   - Вот именно. Ведь Витю тщательно обследовали и признали, что он вполне
здоров.
   - Значит, вы все же знаете об осмотре?
   - Я имела в виду  осмотр  после...  -  Она  смолкла,  не  уронив  слова
"падение". - Но мне непонятно, почему вы заподозрили в чем-то плохом  того
человека. Мало ли врачей обследовали Витю?  И  ничего  плохого  с  ним  не
случалось...
   "Может быть, я виноват в  том,  что  не  делюсь  достаточно  откровенно
своими подозрениями, не объясняю их причин?"
   - Видите ли, у меня есть данные, что один и тот же человек одним и  тем
же аппаратом воздействовал на нескольких людей.  И  со  всеми  ними  потом
случались неприятности. Конечно, это может быть простым совпадением. Но...
   "Не могу же я ей сказать: "У меня возникло интуитивное чувство..."
   - Простите, что "но"?
   - Я обязан проверить все версии.
   - Когда-то я учила законы элементарной логики. "После" - еще не  значит
- "потому".
   - Верно. Но если возникает версия, ее необходимо проверить, прежде  чем
исключить.
   - И поэтому вы готовы терзать подозрениями  врача,  может  быть,  очень
хорошего специалиста? А тем временем будут страдать сотни больных, которым
бы он мог помочь...
   Трофиновский внимательно присматривался  к  собеседнице.  Отметил,  как
вздрагивают тонкие ноздри, как упрямо морщит она лоб  и  обиженно  поводит
головой. Ее круглое лицо с большими  голубыми,  почти  кукольными  глазами
было открытым и  беззащитным.  Но  в  морщинах  на  лбу,  в  сжатых  губах
угадывались  недоверие  и  неприязнь  к  следователю,   недовольство   его
вопросами. "Может быть, я взял не тот тон? Не учел, например, ее состояние
после неудачи брата? Может быть, наш  разговор  преждевременен?  Но  я  не
торопил ее с приходом..."
   - Извините, Татьяна Львовна. Прошу повременить с  вопросами  ко  мне  и
сначала ответить на мой.  Такова  сейчас  ситуация.  Вам  ничего  не  было
известно о предварительном обследовании брата?
   - Я знала о том, что перед каждым выступлением  Витю  проверяют  разные
врачи.
   - А новый специалист? Человек, с которым ваш брат никогда до  этого  не
встречался?
   - Откуда вы знаете, что они никогда не встречались?
   "Игра в  "кошки-мышки"?  Схоластические  упражнения  в  споре?  Почему?
Отчего - со мной?"
   - Но вы понимаете, о ком я говорю? Вам что-нибудь известно о нем?
   Она отрицательно качнула головой.
   - Напомню его приметы. Среднего роста,  щуплый,  с  близко  посаженными
запавшими  глазами.  Широкий  нос,  тонкие  губы,  причем  верхняя  слегка
нависает над нижней...
   - По вашему описанию он не весьма привлекателен.
   - Можете поправить меня. Вам приходилось встречаться с ним?
   Она опять отрицательно качнула головой, и темное кольцо волос легло  на
ее губы, как замок.
   "Она что-то не договаривает.  Я  чувствую  ее  неприязнь.  Разговор  не
получился. Только ли по моей вине?.."



   6

   "Вот и появилась надежда. Пришла ко  мне  вместе  с  этим  доктором.  В
прошлые времена сказали бы: "Его послало провидение". Он  явился  в  самые
трудные дни, когда припадки измотали меня вконец.  Ни  один  врач  не  мог
установить их причину. А может быть, не хотели мне  говорить.  Посылали  к
разным специалистам, а более всего - к  психиатрам  и  психоневрологам,  в
клиники и диспансеры. Сначала определили, что это не эпилепсия. И  на  том
спасибо, если не выяснится что-нибудь пострашнее. Может быть,  припадки  -
следствия сотрясения мозга, случившегося шесть лет назад  в  автомобильной
катастрофе? Кто-то мне рассказывал, что отдаленные последствия  сотрясения
могут проявиться и  спустя  много  лет.  Особенно  если  в  мозге  имеются
врожденные аномалии. А может, они есть и в моем мозгу?
   Погоди, погоди, дружок, мне кажется, что в моем случае и сотрясения  не
надо. Достаточно наследственности.
   Мама, например, рассказывала, что  у  ее  мамы,  моей  бабушки,  иногда
проявлялась странная болезнь наподобие эпилепсии - внезапно она впадала  в
угнетенное состояние, затем сознание искажалось, начинался бред, перед ней
проносились яркие цветные видения. Так же, как у меня. Только  бабушка  не
умела их потом переносить на полотно. Я долго расспрашивал маму о  болезни
бабушки, пока не заметил, что она  начинает  с  беспокойством  следить  за
мной, часто подходит ночью к моей кровати и прислушивается  к  дыханию,  к
бессвязным словам, которые иногда бормочу...
   Тогда болезнь только начиналась - с ночных страхов  и  острой  головной
боли. Страхи усиливались, принимали новые формы. Мир  вокруг  меня  словно
менялся, как в кривом зеркале. Люди казались то великанами, то  карликами.
Когда меня водили к врачам, я не все им рассказывал, боялся  какого-нибудь
страшного приговора. Названия психических  болезней  фантомами  роились  в
моей бедной голове, жужжали, как пчелы в улье.  Но  вот  явилось  какое-то
величайшее медицинское светило -  академик  с  мировым  именем.  Он  изрек
диагноз: "Мигрень. Да, да, особая мигрень, не более".  Он  разъяснил,  что
при таком заболевании сосуды в мозге  сужаются  больше,  чем  при  обычной
мигрени. Нарушается кровоснабжение. Вот и  рождаются  странные  образы,  и
чудятся кошмары.  Оказалось,  что  такие  мигрени  описаны  в  медицинской
литературе под звучным названием "Алиса в стране чудес".
   Академик уверенно сказал: "Полечим - и все пройдет".
   Он оказался прав. После сеансов лазеротерапии мигрени  прошли.  Если  и
случались головные боли, то без видений. И я постепенно забыл о них.
   Но вот почти через пятнадцать лет болезнь возобновилась,  сопровождаясь
припадками. Угнетенность резко сменялась  напряженностью,  сводило  шейные
мышцы, усиливалась дрожь в руках, в голове бесконечной чередой проносились
цветные видения: распускались сказочные орхидеи - и я  видел  и  запоминал
сотни оттенков, часть из которых  мне  удавалось  переносить  на  полотно,
каждый раз по-новому смешивая краски.
   Меня лечили в разных клиниках, но безрезультатно. И когда я  уже  дошел
до отчаяния, явился Он. Сказал, что его направили из  клиники.  Его  худое
длинное лицо вначале никак не запоминалось. Но уже через  несколько  дней,
когда  стали  ослабевать  припадки,  я  заметил  очарование   его   скупой
недоверчивой улыбки, прятавшейся  в  углах  близко  посаженных  глаз.  Она
вспыхивала на  короткие  мгновения,  когда  он  радовался,  и  тогда  даже
кинжальный пробор волос, слегка сдавленный у висков лоб и широковатый нос,
придававший лицу жесткость, казались менее заметными.  Тонкие  губы  имели
несколько  различимых  оттенков  -   от   темно-синего,   переходящего   в
темно-вишневый, до светло-коричневого с бледно-розовым ободком.
   Иван Степанович включал свой аппарат и садился рядом с ним,  поглядывая
то на шкалу, то на меня. И в его глазах то вспыхивали отсветы сигналов, то
гасли, так же как и мои надежды...
   После двенадцати сеансов он сказал:
   - Пока достаточно. Вы  уже  практически  здоровы.  Через  пару  месяцев
проведаю. Припадки больше не повторятся.
   Он оказался прав. Я жду его прихода только  для  того,  чтобы  выразить
свою благодарность..."



   7

   Она накинула на плечи цветной платочек, растянула, чтобы он лучше  лег,
подняла за края, и платочек стал похож на крылья мотылька.  Посмотрела  на
следователя, как бы проверяя впечатление, и продолжала:
   - ...Пришел  перед  спектаклем,  говорит  -  из  поликлиники.  Дескать,
прислали проверить артериальное давление и зафиксировать ритмы биотоков  в
ногах. У него был с собой небольшой аппарат.
   - Когда вы почувствовали изменения?
   Женщина зажмурилась, сдернула  платочек  и  смяла  его  в  руке,  резко
откинула голову - и волосы рассыпались по плечам, по больничному халату  -
иссиня-черные на белом.
   - Довольно  скоро.  Уже  в  конце  па-де-де.  Ноги  стали  непослушные,
неловкие, как бы вообще не мои.
   Худенькая, легкая, с большим острым носом, портившим  миловидное  лицо,
она напоминала птицу. Снова заглянула в лицо следователю и спросила:
   - Думаете - это он сделал? Нарочно? Зачем?
   - Пока не могу ответить  на  ваши  вопросы.  Только  выясняю.  Скажите,
пожалуйста,  он  что-то  говорил  о  себе?  Ну,  хотя  бы   называл   свое
имя-отчество?
   - Может быть, и называл, да я позабыла. Еще бы, после  такого  стресса!
Вы знаете, как это страшно почувствовать, да еще  в  спектакле,  будто  бы
тебе заменили ноги. Вам не приходилось, потому и не представляете... А  он
что же, мерзавец, опыты на нас проводит?
   Трофиновский укоризненно улыбнулся, дескать: "Если бы я сам знал..."
   Женщина поняла значение его улыбки, поджала губы, слегка  покраснела  и
улыбнулась  в  ответ:  "Извините,  ничего  не  поделаешь,  есть   грех   -
любопытна..."
   - Долго он пробыл у вас?
   - Не больше получаса. У него вначале что-то не ладилось с аппаратом. Мы
почти не разговаривали. Он сам-то, видимо, не очень разговорчивый, а  я  к
спектаклю готовилась, все мысли уже на сцене...
   - Как вы себя чувствуете теперь?
   -  Нормально.  Нога  еще,  правда,  побаливает,  но   вернулась   былая
чувствительность и реакции. Ноги уже _мои_. И знаете, случившееся  кажется
каким-то нереальным, будто и не было ничего. А может быть, мне  тогда  все
просто почудилось? Нервный срыв?
   - Вас же осматривали врачи. Проверяли реакции...
   - Да, да, вы правы. Но как же оно так быстро прошло? Будто  в  какой-то
сказке или во сне...
   - Может быть, вам кажется, что прошло? А какие-то следы остались?
   - Нет, нет, что вы? Немножко умею себя наблюдать, актрисе,  знаете  ли,
положено. И наш врач говорит, что реактивность  восстановилась  до  былого
состояния.
   "Это я тоже должен выяснить, - думал Трофиновский, уже намечая  порядок
опроса врачей. - Если подтвердится... Что ж, этого  вполне  может  хватить
для основания на его задержание..." Он спросил:
   - Каким он показался вам?
   Балерина удивленно подняла голову, и  в  ее  глазах  появились  озорные
смешинки:
   - Ага, попались?  Не  то