проницаемостью..."  -
предложил он.
   "У нас нет времени для экспериментов",-перебил его командор.
   Семенов не отступал:
   "Тогда сначала взлетим, а генхас запустим уже за пределами атмосферы этой
планеты".
   "Время", - беспощадно сказал командор.
   Я никогда но видел Семенова таким негодующим и злым. Он кричал,  что  мы,
люди, признаем лишь цивилизации, похожие на наши,  что,  на  словах  отрицая
антропоморфизм, мы его проповедуем на деле. Он предупреждал, что мы  погубим
существа, о которых нам почти ничего не  известно,  а  ведь  они  могли  бы,
возможно, достичь высокой ступени развития.
   Командор пропустил мимо ушей обидные "титулы" и сказал:
   "По-моему, кроме вас, всем ясно, что вы и Антон ошиблись. Эти существа по
развитию намного уступают муравьям.  А  способностью  к  отражению  сигналов
обладает и неорганическая природа. Но только в  сказках  эхо  считали  живым
существом. Здесь мы встретились с особым эхом. Его  можно  было  бы  назвать
выборочным... К сожалению, у нас нет  возможности  продолжать  исследования.
Нет времени даже для лишних разговоров. Каждая минута увеличивает риск. А вы
хотите, чтобы из-за ваших предположений мы рискнули жизнью людей и  добытыми
сведениями?"
   Он не ждал ответа Семенова, скомандовал:
   "Выполняй приказ!"
   Павел Петрович поднял голову и пристально посмотрел  в  глаза  Истоцкому,
словно спрашивая: и он выполнил?
   - Семенов включил генхас. Думаю, его состояние было похоже  на  состояние
летчика, сбросившего первую атомную бомбу. Одновременно мы начали готовиться
к старту. Никто из нас, кроме командора  и  Семенова,  больше  не  видел  на
экране туннелей. Но мы хорошо представляли, что могло  там  остаться:  немые
стены, которые больше не ответят ни на чьи сигналы.
   Антон проверил лучевыми индикаторами стерильность ракеты.
   Командор сверился с параграфами  Устава  и  разрешил  доктору,  если  тот
находит это безопасным, выйти из "заточения". Доктор сказал, что  и  Семенов
больше не является  больным,  что  синие  ногти  -  остаточные  явления.  Но
командор приказал Семенову пока оставаться в каюте. Вернее всего,  он  хотел
перестраховаться: ведь в Уставе  нет  параграфа  о  "синих  ногтях".  Доктор
говорил  ему,  что  у  Семенова  тяжелая  психическая  депрессия,  что   ему
необходимо быть среди людей, но командор был неумолим,
   Настал день, когда видеофон в каюте Семенова не ответил на вызов. Семенов
принял яд...
   Его смерть очень подействовала на командора. Он дошел до того, что дважды
рисковал  жизнью  без  необходимости,  хотя  это  было  строжайше  запрещено
специальным параграфом Устава...
   Истоцкий  встретился  взглядом  с  Павлом  Петровичем,  замолчал,  что-то
вспоминая:
   - Ах, да, вы ведь спрашивали еще: очень ли  мы  тосковали  по  Земле,  по
людям? Так после всех этих мертвых просторов и "разумных" микробов...
   - Понятно,- сказал Петр.
   Геолог удивленно подумал: "А что ты понимаешь в этом?" Он не  подозревал,
что гигант мог увидеть образы, возникающие в  его  мозгу,-  достаточно  было
включить те-лепатоусилители. Но Петр не сделал этого. И  геолог  еще  больше
удивился бы, узнав о причине...

   6
   Теперь мне известно.
   Во-первых: асфиксия-Т зарегистрирована у человека,  с  которым  поговорил
штурман. И этот человек, и штурман погибли от болезни.
   Во-вторых: возбудитель асфиксии-Т устойчив к двадцати тысячам  сильнейших
лекарственных препаратов. Это все, что медики пока успели испробовать.
   В-третьих: несмотря на применение генхаса, какая-то часть микробов  могла
уцелеть.
   В-четвертых: тоска по  Земле  у  экипажа  ракеты  перешла  в  ностальгию.
Оказавшись опять на родине, космонавты, естественно, думали не о  соблюдении
карантина, а о том, как поскорее выйти из корабля. Мог  ли  Кантов  сдержать
их, заставить выполнить все условия карантина? Кантов -  такой,  каким  стал
после смерти Семенова?
   И есть еще несколько вопросов:
   Почему асфиксия-Т проявилась у штурмана так поздно, спустя почти два года
после посещения планеты?
   Почему приборы в карантинном пункте показали стерильность? /
   Павел Петрович еще раз перетасовал в памяти все эти факты, расположил  их
по-иному. Но ничего нового не обнаружил. Он подумал: "Как бы  там  ни  было,
чтобы ответить на два последних вопроса, нужно больше  знать  о  возбудителе
болезни". На мгновение в его памяти  мелькнули  контуры  здания,  в  которое
предстояло направиться.
   - Полетим на Медбазу? - спросил Петр.
   Павел Петрович повернул голову к гиганту, подумал:  "Судя  по  всему,  он
выключил свои телепатоусилители в комнате Истоцкого, а  сейчас  включил  их.
Почему?"
   - Ты повезешь меня?
   -  Хорошо,-с  готовностью  сказал  Петр.-Вряд  ли  это  будет  таким   же
комфортабельным путешествием, как в аппарате, но тут ведь недалеко.
   Он поднял  Павла  Петровича  на  руки,  как  поднимают  детей,  образовал
защитную оболочку и включил гравитатор. Этот орган помещался у него в  плече
и мог служить не только для передвижения.
   Вдали показался многоэтажный диск, похожий на слоеный пирог из пластмасс,
металла и стекла. Диск висел метрах в пятистах над землей, покрытый  матовой
пленкой. Это и была передвижная база Медцентра.
   Главный микробиолог никого не принимал. С  трудом  они  пробились  к  его
заместителю.
   Профессор Мрачек, грузный мужчина с профилем совы, тоже был  не  особенно
доволен визитерами в такое время и готовился их спровадить еще к кому-то, но
Павел Петрович категорически заявил:
   - Э, нет, знаю, я эту кутерьму. Вы  передадите  нас  своему  заму,  он  -
своему помощнику, и так  бесконечно.  Считайте,  что  я  уже  воспользовался
правами следователя  Совета,  о  которых  "стыдливо"  не  упоминал.  Приношу
соболезнования, дорогой профессор, но вам придется ответить на наши вопросы.
   Мрачек издал нечто среднее между  воплем  и  стоном.  Его  большие  глаза
нетерпеливо уставились на посетителей.
   "Глаза  расширены  от  стимуляторов,-  подумал  Павел  Петрович.-  Сейчас
работникам Медцентра не до сна. Но все мое сочувствие может выразиться  лишь
в отсутствии лишних вопросов". Он сказал:
   - Два вопроса к вам, профессор, а потом  любой  ваш  ассистент  или  даже
робот-информатор  доскажет  остальное.  Меня  интересует,  мог  ли   человек
преспокойно носить в себе эти проклятые бактерии два года и не  подозревать,
что болен?
   -  Болезнь  -  состояние  уже  борющегося  организма-  быстро  проговорил
профессор.
   - Два года,- напомнил Павел Петрович. Профессор понял, что так просто ему
не отвязаться. Он спросил:
   - Какой человек и где?
   - Космонавт. В ракете. За два года полета.  Павел  Петрович  ожидал,  что
профессор поспешит ответить, и уже  готовился  напомнить  о  важности  этого
разговора.
   Но Мрачек молчал, смотрел мимо Павла Петровича и  кивал  головой  в  такт
своим мыслям.
   - На ваш вопрос следует все же ответить: "да, мог",- торжественно  сказал
он и поднял указательный палец  кверху.-  Представляете  ли  вы,  что  такое
выживаемость микробов? Слышали ли вы о  латентном  состоянии?  Всю  жизнь  в
нашем теле скрыто, замаскированно  находятся  сотни  штаммов  болезнетворных
микробов, а мы не знаем о них. И даже такой активный микроб, как возбудитель
асфиксии-Т, находясь в неблагоприятных условиях, мог сидеть в  подполье,  не
размножаясь. Кстати, буквально в последние часы мы выяснили, что он способен
образовывать споры. А споры микробов в организме обнаружить трудно даже  при
тщательном анализе. И больше того: микроб мог храниться не в готовом виде, а
в "чертежах"-как ошибка  или  добавка  к  "записи"  в  нуклеиновых  кислотах
клеток. В таком случае обнаружить микроб почти невозможно.
   Павел Петрович хотел сказать: "Спасибо, профессор, вы уже ответили на оба
вопроса с излишком", но Мрачек говорил почти без пауз.
   - А этот необычный кокк обнаруживает изумительный,  бесподобный  механизм
приспособления. Я бы сказал, что  это  сравнимо  лишь  с  приспособляемостью
разумного существа.
   - Что? - невольно вырвалось у Павла Петровича.  В  его  памяти  зазвучали
слова Истоцкого... Профессор Мрачек улыбнулся:
   - Сравнение,  и  ничего  больше.  Но  судите  сами:  разве  это  не  само
совершенство? Одноклеточное существо, без сложных систем защиты,  и  тем  не
менее защищается  против  самых  сильных  средств,  известных  медицине.  Мы
начинаем энерготерапию - микроб образует спору. Вводим в кровь тиноазу -  он
вырабатывает особый фермент и расщепляет ее. Обильно омываем горло  больного
антибиотиками - микроб уходит из поверхностных клеток в те, что  расположены
под ними:  всегда  на  такую  глубину,  где  его  не  достанет  раствор.  Он
опускается все глубже и глубже, парализует токсинами местные нервные центры,
и они не посылают сигналов. Больной не чувствует никакой боли - организм  не
включается в борьбу... У каждого штамма есть своя стратегия и тактика,  а  у
этого - особая. Он всегда готов прикрыться щитом, превратиться в  спору,  он
очень быстро "переодевается", настоящий артист!
   Вспыхнула сигнальная лампочка на календарном стенде, осветив  табличку  с
несколькими  словами  и  расположенные  рядом  часовые  стрелки.   Профессор
взглянул на стенд, на стрелки - его лицо стало испуганным.
   - Ох и заговорился же я с вами! А ведь меня ждут,  на  сегодня  назначено
совещание отдела. До свидания. В приемной вас ожидает робот из информотдела.
Он ответит на остальные вопросы. Будьте здоровы!
   Они не успели выйти из кабинета, как стены его осветились. Там  появились
изображения людей, находящихся в разных комнатах. Совещание начиналось.
   В приемной их встретил робот, похожий на кузнечика,  стоящего  на  задних
ножках.  На  его  плоской  груди  сверкал   номер.   Усики   антенн   слегка
покачивались.
   - Я бы хотел заглянуть в клиники,- сказал ему Павел Петрович.
   - Клиники,- повторил робот мягким женским голосом.
   Из его груди  выдвинулась  трубка  проектора,  метнулся  луч  -  и  стена
исчезла. Вместо нее - палата. Больной полулежал-полусидел  на  автоносилках,
опираясь на дрожащие руки. Он словно  тянулся  к  чему-то,  ему  не  хватало
воздуха, ноздри судорожно раздувались, лицо посинело.
   Другая палата. Женщина. Глаза вылезли из орбит. Истошный  вой  -  уже  не
человеческий...
   А вот юноша хватает воздух ртом, как выброшенная на песок рыба...
   Павел Петрович почувствовал спазмы в горле. Ему тоже не хватало воздуха.
   - Довольно,- прохрипел он, и картины исчезли, стена-экран погасла.
   - Есть ли выздоровевшие?
   - Есть!-тотчас откликнулся робот.-По сведениям информотдела, три целых  и
две десятых процента больных выздоравливает.
   Павел Петрович, а за ним гигант направились к выходу из  приемной.  Робот
побежал было вслед, спросил:
   - Больше не нужен?
   - Нет,- спохватился Павел Петрович.- Можешь быть свободен.
   В коридоре гигант остановился. Спросил у своего спутника:
   - Вы хотите покинуть Базу?
   - А разве у тебя есть еще дела?- удивился Павел Петрович,-  Я  думал,  ты
полетишь со мной. Ведь из всего экипажа ракеты мы  пока  беседовали  лишь  с
двумя...
   - Я остаюсь,- сказал Петр.- Если узнаю что-нибудь новое о болезни, сообщу
вам.

   7
   Стрелка-индикатор  инерциальной  системы  дрогнула  и  метнулась   ввысь.
Голубовато светилось и мерцало контрольное окно пульта. Казалось, что в  нем
перекатывается хрустальный шар и по его поверхности беспрерывно бегут  тени.
Павел Петрович опустил тяжелые веки, под  них  проникала  узенькая  мигающая
полоска. Но он уже видел иное -  то,  что  лучше  было  бы  забыть:  человек
приподнялся на дрожащих руках, ноздри раздуваются так, что вот-вот лопнут от
напряжения. Рот юноши - рот рыбы, выброшенной на песок. Синие лица  -  такие
бывают у утопленников, струйки пота стекают по ним, как вода.
   Кто-то когда-то сумел предвидеть это. И в Кодексе появились два  жестких,
как подошвы, слова: "Карантинный недосмотр". Ими кончалась глава  "Тягчайшие
преступления против человечества".
   Павел Петрович вспоминает фразу профессора:
   "Сравнимо с приспособляемостью разумного существа". И затем: "Это  только
сравнение". Для него. Но для того, кто  слышал  рассказ  Истоцкого,  это  не
только сравнение.
   "Хорошо, что Кантов не был на Базе и не видел того, что видели мы".
   "Я думаю так, как будто его виновность доказана".
   Он понял, что хитрит с собственной логикой.
   "Да, его виновность можно уже считать почти  доказанной.  Но  как  я  ему
скажу об этом?  Как  ему  скажет  об  этом  Совет?  "Вы  виновны  по  статье
семнадцатой, параграфы седьмой и  восьмой".  А  он  слушает  информсводки  и
знает, сколько людей погибло от асфиксии-Т... Что он сделает, узнав о  своей
вине? После  такого  нельзя  ни  жить,  ни  умереть.  Нужно  сделать  что-то
огромное, чтобы искупить вину. Нет, это абсурд! Чем  можно  искупить  смерть
людей? Даже если принести человечеству новое знание или новое умение, это не
снимет вины перед мертвыми и перед теми, кому они  были  дороги.  Искупления
нет. И все же  ему  придется  жить.  Он  мог  бы  и  не  запрашивать  Совет,
притвориться, что не подозревает ни о  чем  или  не  знает  законов.  Но  он
воспользуется своим правом знать. И тогда..."
   Павел Петрович принял срочный вызов по видеофону. Он ответил позывными  и
включил прием. На экране возникло лицо доктора  Лусерского.  Павел  Петрович
понял все еще до того, как доктор успел раскрыть рот. И доктор  увидел,  что
он все понял. Сказал поспешно:
   - Она жива.
   Слова больше не имели  смысла  для  Павла  Петровича.  Доктору  следовало
сказать "еще жива".
   - У нее асфиксия-Т?- спросил Павел Петрович.
   - Да,- ответил доктор, не глядя на него, думая:
   "Никакие утешения тут не помогут.  Ни  к  чему.  Он  знает,  что  это  за
болезнь".
   - Я хочу ее видеть.
   Врач понял, чего он хочет, но притворился, будто не понимает:
   - Разрешаю вызов.
   - Я хочу к ней.
   - Это исключено. Постановление Совета.  Павел  Петрович  помнит.  Он  сам
голосовал за это. Меры, предложенные Медцентром:  полная  изоляция  больных,
кремация трупов. "Иначе асфиксию-Т  не  остановить",-  сказал  представитель
Медцентра, и Павел Петрович согласно кивнул головой.
   "Карантинный недосмотр..." Боль и злость туманят голову.
   - Разрешите вызов,- говорит он врачу.
   Павел Петрович видит  палату,  синее,  искаженное  страданием  незнакомое
лицо.
   "Смотри, смотри!"-приказывает он себе.
   Он знает, что это она,  и  не  может  ее  узнать.  И  женщина  на  экране
отчужденно смотрит на него, мимо него. Он понимает: она не видит его, она не
может ни о чем думать, кроме боли.
   Она прислушивается к своему горлу, сквозь которое с таким трудом проходят
тонкие, иссякающие струйки воздуха. Ей не хватает воздуха.
   У него в  голове  мелькают  ненужные  сейчас  обрывки  воспоминаний.  Она
говорила: "Ты мне необходим  как  воздух".  Но  воздух  необходимее.  Кто-то
сказал о любви:
   "Сильна, как смерть". Но слабее боли. Такими нас устроила  природа,  будь
она проклята!"
   Он позвал:
   - Надя!
   Она посмотрела  на  него,  узнала,  кивнула:  дескать,  видишь,  какая  я
сейчас... И снова ее лицо стало иным - она забыла о нем,  она  могла  думать
лишь о своем горле и о воздухе.
   Он закричал:
   - Надя! Надя! Ты слышишь?!
   И опять лишь на миг ее глаза остановились на нем и  покатились  дальше...
Лицо врача:
   - Вы только мучаете ее.
   Павел Петрович выключил видеофон. Его руки висели как плети.
   "Ничего сделать нельзя". Он впервые осознал полное значение  этой  фразы.
Можешь умолять, любить, ненавидеть, ломать  все,  что  попадется  под  руку,
можешь проклинать или звать  на  помощь  -  ничего  не  изменится.  Какие-то
микроскопические твари... Какой-то человек, забывший о долге...  Карантинный
недосмотр - и вот...
   Контрольный  пульт  лихорадочно  мигал.  Прозвучал   резкий   звонок,   и
бесстрастный голос произнес:
   - Вы прибыли в пункт назначения.
   Павел Петрович наконец-то вспомнил, куда и зачем он летел. Надо выходить.
Выполнять свой долг. Пусть даже кто-то не выполнил своего.
   Он вышел из аппарата и оказался на плоской крыше дома. Эскалатор  опустил
его к подъезду, пронес в оранжерею. Там следователя встретил робот и  провел
к своему временному хозяину. Павел  Петрович  увидел  полного  широкоплечего
мужчину, очень добродушного с  виду  и  какого-то  удивительно  устаревшего,
будто явившегося из двадцатого или  даже  девятнадцатого  столетия.  Ему  бы
очень пошли висячие усы.
   - Здравствуйте,- поздоровался Павел Петрович. Ему показалось, что  доктор
должен ответить: "К вашим услугам".  Но  доктор  просто  кивнул  в  ответ  и
взглядом указал на кресло. В комнате присутствовал слабый аромат, и, хоть он
показался следователю знакомым,  Павел  Петрович  не  смог  определить,  чем
пахнет.
   - Я знаю, зачем вы прилетели,- сказал доктор.-  Но  вряд  ли  смогу  быть
полезен.
   Павел Петрович  заметил,  что  у  него  огромные  руки,  наверное,  очень
сильные, и на пальцах - кустики рыжеватых волос.
   - Всего несколько вопросов по фактам,  Кир  Николаевич,-  попросил  он  и
словно между прочим обронил:- Меня  не  интересуют  ваши  взаимоотношения  с
Кантовым.
   Доктор облегченно вздохнул.
   Следователь  обвел  взглядом  комнату,  заметил,   что   она   обставлена
нестандартно и очень уютно. Как видно,  доктор  любит  комфорт.  Но  чем  же
все-таки пахнет? Похоже на венерианские цветы.
   - После смерти Семенова командор сильно изменился? Его приказы,  действия
резко отличались от прежних?
   Павел Петрович спрашивал, а сам напрягал память;
   "Нет, это не запах цветов..."
   - Пожалуй, он сильно изменился,- неторопливо и не очень  уверенно  сказал
доктор.
   Он словно взвешивал  каждое  слово  перед  тем,  как  его  произнести,  и
следователю показалось, что он уже знает одно из  главных  качеств  доктора.
Павел Петрович  подумал:  "Если  моя  догадка  верна,  то  он  должен  часто
употреблять такие слова, как "пожалуй", "может быть", "в основном"...
   - Но его приказы и действия в основном остались такими же, как прежде. Он
изменился внутренне, но не внешне. Семенов шутил: дескать, если бы точно  не
было известно, что он - человек, то  я  заподозрил  бы,  что  он  переодетый
робот.
   "Он неуловим, и слова его скользят, как рыбы,- подумал  о  докторе  Павел
Петрович.- Но там, где он не употребляет "кажется" и "может быть", ему можно
верить на все сто процентов".
   Доктор помолчал, пожевал губами, затем медленно произнес:
   - И все же, пожалуй, его действия не могли оставаться  точно  такими  же.
Это скорее теоретически: когда человек  меняется  душевно,  когда  наступает
психический перелом, это не может не сказаться на поведении.
   "Произнося слова, он все еще обдумывает их.  Его  речь  похожа  на  мысли
вслух". Павел Петрович вспомнил о том, что рассказывал Истоцкий о  поведении
командора. Итак, кое-что можно считать установленным. И он спросил:
   - Вы не замечали во время прохождения карантина какой-нибудь небрежности?
Ослабил ли командор требования, не упустил ли чего-нибудь?
   Доктор взял со  столика  красивую  костяную  безделушку  и,  вертя  ее  в
пальцах, посмотрел на следователя снизу вверх, исподлобья.
   - Может  быть,  он  ослабил  требования.  Во  всяком  случае,  это  можно
предположить. Но предупреждаю вас, я всегда плохо понимал командора. Слишком
мы разные люди.
   "Это я понял  и  без  твоих  слов",-  подумал  следователь,  рассматривая
этикетки на винных бутылках, выстроившихся в стенном шкафчике.  Теперь  лишь
он определил, чем так пахнет в комнате - женскими духами
   "Галактика". Он произнес, предварительно  загадав,  что  должен  ответить
доктор:
   - Сегодня повторно передают балет  "Вега".  Скоро  начало.  Не  буду  вам
мешать.
   -  Что  ж,  посмотрю  его  вторично,-улыбнулся  доктор.-   Если   хотите,
оставайтесь с нами.
   "Он сказал "с нами",- отметил